Кирилл АНКУДИНОВ. КОРНИ И КРОНА

№ 2017 / 27, 27.07.2017

В Адыгее есть вековая традиция адыгейской поэзии на родном языке – она берёт начало от официального классика этой поэзии Ахмеда Хаткова и от её запретного предтечи – от эфенди Хусена Хамхоко – я сейчас буду говорить не о ней. В Адыгее есть и очень сильная современная поэзия русских поэтов на русском языке – и о ней скажу не в этот раз. Сейчас я буду говорить о поэтах-адыгейцах, пишущих на русском языке. …Некоторые наши почтенные и уважаемые мэтры убеждены, что кавказские поэты должны писать на своём и только на своём языке, ни в коем случае не переходя на русский язык. Разделяя их беспокойство по части утраты национальных языков, я не разделяю их мнение: волю поэтов нельзя ломать – пускай поэты пишут на том языке, который им ближе. Иные кроны прекрасных черкесских чинар шумят ветвями по-русски; но их корни питаются родными, адыгскими подземными ручьями. Самое время понять, что шумят эти чинары, и какими тонкими призвуками их шум отличается от шума русских берёз.

 

Равновесие

 

Давлетбий Чамоков – не поэт описаний; в его стихах мало пейзажей и почти отсутствуют цвета. Но он и не поэт повествований, он не эпик; скорее Давлетбий Чамоков – «поэт мыслей и чувств» – однако он отнюдь не типичный для русской поэзии «трагический мыслитель». Его поэзия несёт в себе традиции, которые для «русского Логоса» как-то не слишком свойственны.

 

Всё, что имеет начало,

Будет иметь свой конец.

Станет беззубым и старым

Всякий безусый юнец.

 

День, народившись с рассветом,

Вместе с закатом умрёт,

И растворяется в Лете

Некогда живший народ.

(«Всё, что имеет начало…»)

 

Действительно нетипично для нас звучит, и удовольствие от высочайшей словесной точности словно бы скрадывается присутствием «Капитана Очевидности».

Как же завершается это стихотворение?

 

Предощущенье печали

Тихо кружит надо мной,

Скромный свой счёт отмечая

Дряблостью и сединой.

 

Но ни о чём не жалея

И ничего не кляня,

Я потихоньку старею,

Зная – ты любишь меня.

 

Да это же две самые роковые темы русской поэзии – тема старения и тема любви! Даже высушенный дипломат Тютчев был испепелён двумя этими молниями! Не потому ли это стихотворение Чамокова так нравится мне, что его баланс – над бездной?

 

Кто был мне другом прежде,

     Тому я не судья,

Скорей всего, в разрыве

     Виновен был и я.

 

А кто виновен больше,

     Не в этом видно суть,

Обиднее всего тут,

     Что дружбу не вернуть.

 

И там, где возникает

     Хоть трещинка одна –

Потом зияет пропасть,

     Где не видать и дна.

 

Была одна дорога –

     Теперь же два пути,

Ты слабости людские

     Нам, Господи, прости.

(«Кто был мне другом прежде…»)

 

Опять устойчивое равновесие над пропастью, «где не видать и дна», снова сведение ураганных векторов в «точке взаимной неподвижности», обеспеченное филигранным «мастерством простоты». Замени хоть одно слово на чуть менее точное, и всё унесёт вихрем. Но нет – тут каждая интонационная мелочь словно бы врезана в мрамор.

Есть ли это в русской поэзии? Роберт Бёрнс, Расул Гамзатов, Омар Хайям? И первый, и второй, и третий – пришли к нам в переводах. Самуил Маршак? Переводчик по преимуществу, да ещё и подвергаемый критике за избыточную «прозрачность» переводов. Вот и миниатюры Давлетбия Чамокова совершенны настолько, что напоминают переводы.

 

Стремись творить добро – не траться на слова,

А зло само взойдёт, как сорная трава.

(«Творящий»)

 

Лучше в ножнах у труса

В пыль проржаветь,

Чем в руках у убийц

Ярче солнца блестеть.

(«Надпись на кинжале»)

 

Любимый русский поэт Давлетбия Чамокова – Борис Чичибабин. Хороший поэт… но когда мне предложили написать о нём параграф в вузовском учебнике, я отказался, потому что не знал, как возможно охарактеризовать его поэтику. «Поэзия благих истин», «поэзия солнечного света», не прошедшего сквозь призму рефлексии – почему-то я скептичен в отношении такой поэзии на русской почве (может быть, напрасно скептичен). У Давлетбия Чамокова она удачна именно потому, что возросла не совсем на русской почве, поскольку … есть совесть, а есть честь: совесть – «для себя», а честь – «для общества». Пушкин, Блок, Есенин, Маяковский – поэты совести. Поэзия чести же представима в любой поэзии – в английской, французской, польской, украинской, грузинской, чеченской, арабской, китайской, японской – но не в русской поэзии. Давлетбий Чамоков – поэт чести, поэт исповеди перед обществом и поэт общества (его муза общительна и галантна: три четверти его стихотворений – с посвящениями).

Может быть, это и необходимо для безумного «русского космоса». Одним нашим совестливым дурачкам «по совести» жалко красную розу, и они яростно топчут белую розу; другим жаль белую розу, и они набрасываются на красную розу. Совести у нас немало; нам недостаёт чести, выправки, тихого (лихого) равновесия. И, право слово, когда я продираюсь сквозь привычный хаос современной русской поэзии, мне думается, что адыгеец Давлетбий Чамоков владеет русским языком лучше многих русских
поэтов.

 

 

Стрелка осциллографа

 

В отличие от Давлетбия Чамокова Руслан Хакуринов – поэт природы, её красок и изменчивых состояний, хроникёр времён года. Он сам переменчив, словно природа; он более неровный поэт по сравнению с Чамоковым: у него бывают провальные слова, строфы, даже стихотворения; но зато удачи Хакуринова радуют меня сильнее, чем стабильные совершенства поэзии Чамокова, и в хакуриновских неловкостях есть обаяние.

Вот, например, стихотворение, давшее название первому сборнику Хакуринова – «Ноябрь».

 

Небо задышало грозными ветрами,

Раздувая бархат золотой поры.

Облетевших листьев пряными кострами

Отдымили дружно чистые дворы.

 

Осень, отряхнувшись, встала у порога

Утренних туманов и глухих дождей.

Стали суетливей люди на дорогах,

В лицах проявилась тень предзимних дней.

 

Брезжатся рассветы поздно и лениво,

Вечерами рано светятся дома.

Кто-то по приметам знает горделиво,

Будет ли холодной близкая зима.

 

«Брезжатся рассветы» – оборот на грани ошибки; в следующем сборнике «Свет в облаках» строфа исправлена («Долго и лениво тянутся рассветы»), она стала бесспорно грамотной, но в мою душу проникает уже не так остро.

А в последующей строфе появляется «старый пёс бродячий», который «безысходно громко жалится во мглу», поскольку «видно он почуял сердцем доходящим, что ему грядущих стуж не пережить».

 

Но голодным сворам, озорным и сильным,

Некогда стенаньям старика внимать.

Они резво мчатся к свалкам изобильным,

Чтобы в них наесться и потом гулять.

 

В неустанном беге суку догоняя

По земле остывшей с жухлою листвой,

Ошалев от звуков собственного лая,

Беззаботной, вольной, молодой толпой.

 

Конечно, «чтобы в них наесться» – никуда не годится (я предложил вариант «досыта наесться») – и во всей строфе есть некая обэриутская «диспропорция». Но как превосходна последняя строфа – с остывшей голой землёй (словно в средневековой живописи), с тающей концовкой! «Сука» – для строгого адыгского Логоса перебор; в «Свете в облаках» автор исправил крепкое слово – и неудачно. Говорю же: тонкая неравновесная система – шаг от великого до смешного.

И ведь о главной теме стихотворения – о человеческой старости – здесь напрямую не сказано ни слова; вот оно – минималистское мастерство. Ещё одно стихотворение, очень кинематографично выстроенное – «За городом на пятом километре…». Сначала мы видим «глазастый чёрный Мерседес», потом «безжизненную пару серых глаз» в его салоне, затем говорится о самоубийстве хозяина Мерседеса («он повернул к обочине у леса, и из машины прозвучал хлопок»), однако «пока лишь осень знает, чей приговор свершился…».

 

И, будто оттолкнувшись от машины,

Она, взрывая, гонит листья вдаль,

Творя из них мгновенные картины

И засыпая ими магистраль.

 

Боже, как дивно написано! Эта оранжево-студёная осеннее-паззловая фактура, это слово «взрывая» с его двойной семантикой (главный смысл тут – от архаизма), эта аллитерация на «р» («взрывая-творя-картины-магистраль»), эта звуковая кода (понятно же, что стихотворение должно заканчиваться словом «магистраль»). Браво!

Но зачем автору такая пейзажно-описательная концовка? Ведь его русский коллега, обратившийся к этой теме, скорее всего, обошёлся бы без неё.

Дело в том, что Руслан Хакуринов – поэт очень чувственный и при этом по-адыгски целомудренный. Он никогда не пишет о главном напрямую. У него есть стихи о любви, у него даже есть стихи о любовной страсти, однако они всегда начинаются с образных параллелизмов. Если «совершённый грех», то ему предшествуют «вспышка в тёмном небе, оглушивший гром». Если утрата любви, то «сегодня отменили все полёты, аэропорт окутан белой мглой». И о друзьях с врагами, и о воспоминаниях детства, и о старости Руслан Хакуринов всегда говорит, отталкиваясь от отвлечённого образа, чаще всего от образа, дарованного миром природы.

В этом есть традиция – древняя и интернациональная. Как известно, англичане предпочитают начинать разговоры темой погоды. В японской поэзии и (ещё более) в китайской поэзии много «природы», потому что там наложен запрет на прямое лирическое высказывание как на «плебейское бесстыдство»; и о душевном состоянии поэта-повествователя мы узнаём через чётко разработанную систему «семантики природы». И даже русская частушка построена на подобном образном параллелизме.

Стихотворения Руслана Хакуринова панорамные: в них взгляд скользит по предметам, переходя от картины ноябрьского города к одинокому старому псу, а от него к собачьим сворам или от засыпанного листвой Мерседеса к трупу самоубийцы, а потом – снова к листве. Всякая смена объекта рассмотрения или оптики в поэзии Хакуринова – знак и след тончайшего сдвига авторского состояния души.

С лёгкой руки Юлии Латыниной явилось выражение «стрелка осциллографа» – смешное, поскольку у осциллографа стрелки нет. Стрелка «лирического осциллографа» может казаться нам тоже несуществующей: мы наблюдаем на его экране образные картинки, в которые преобразовались тонкие токи чувств. Тем не менее, она есть (хоть и незрима); стрелка осциллографа – «я» поэта – трепетное, беспрестанно колеблющееся-дрожаще-рефлексирующее-прочувствовывающее мир…

 

Промозглость, сырость, холод –

Зима недалеко.

Пейзаж, где я не молод

И сердцу нелегко,

 

Где, чувствуя усталость,

Кружу, как поздний лист,

Под песенную жалость,

Что тянет гармонист,

 

Где памятью сквозь годы

Я в юность мчусь, назад

Сквозь сумрак непогоды,

Сквозь жёлтый листопад.

(«Холодные порывы»)

 

 

Кожа и позолота

 

Мне вдвойне хочется хвалить стихи Давлетбия Чамокова и Руслана Хакуринова – потому что я осознаю, что это делать сложно.

…Есть присловье, упоминающееся в сказке Андерсена: «Позолота вся сотрётся, только кожа остаётся».

Так вот, в жизни и в культуре есть «позолота жизни и культуры», а есть «кожа жизни и культуры». Они могут быть разными: «кожа» может оказаться крепкой и надёжной, а может – гнилой; точно так же «позолота» может быть благородной, пошло-крикливой или вообще ядовитой. У «кожи» пред «позолотой» лишь два преимущества – она первична и она не сотрётся; об остальном можно спорить.

И есть люди, которые ненавидят «кожу», они одержимы страстью насадить повсюду одну «позолоту». В России таких людей именуют «русофобами»; это определение неточно, во-первых, потому что «русскость» – уравнение с бесчисленными переменными, а во-вторых, потому что «рыцари позолоты» ненавидят не только русское.

Печально известное стихотворение Алексея Цветкова «Здесь когда-то была страна…» взбесило меня не только потому, что оно русофобское и лживое (впервой, что ли?), но ещё и потому, что его автор походя смахнул целый народ, ничего плохого ему, Цветкову, не сделавший – южных осетин, тогда попавших под удар Саакашвили. Тут дело не в осетинах и грузинах; если бы российская армия защищала бы не осетин, а грузин, допустим, от персов или турок, Цветков разрешился бы такой же истерикой («Здесь когда-то был Исфахан, а теперь царский дух поган…»).

…Стихи Давлетбия Чамокова и Руслана Хакуринова я хвалю потому, что для меня они – «кожа» (крепкая), а цветковщина – это «позолота» (уродская и ядовитая). И ещё потому, что «кожу» от «позолоты» иногда приходится защищать – так, как это делал умница Гилберт Кит Честертон.

Писать ли поэтам-адыгейцам на родном языке или на русском языке? В нормальном социуме нет такого вопроса. Адыгейцы создают поэзию на адыгейском языке? – прекрасно! Русские творят на русском языке? – замечательно! Адыгейцы пишут стихи на русском языке? – тоже хорошо, пускай пишут. В нормальном мире все общаются так, как удобно общаться – нормально и заинтересованно; там все живут в согласии и взаимопонимании – и русские с адыгейцами, и грузины с осетинами, и чеченцы с ингушами, и, представьте себе, евреи, и украинцы тоже.

Хотя нормальным этот мир перестаёт быть после того, как вмешиваются цветковы – люди, желающие не «нормального», а «странного».

 

Кирилл АНКУДИНОВ

 

г. МАЙКОП,

Республика Адыгея