Вячеслав САВАТЕЕВ. ТРУД ДУШИ И МЫСЛИ. О Светлане Семёновой

№ 2017 / 32, 22.09.2017

Литературоведение, философия, философия и литература, религия и «русский космизм», исследование и издание творчества Н.Ф. Фёдорова – таков не полный круг интересов, которыми была занята, а точнее сказать – поглощена Светлана Григорьевна Семёнова до последних дней своей наполненной, в общем, не такой долгой (73 года) жизни. За всем этим – родилась в Чите в 1941 году; переезды семьи, учёба в школе, позже в Москве поступила на романо-германское отделение филфака МГУ (окончила с отличием). По окончании – преподавание французского языка в Военном институте иностранных языков (1960-е, 1970-е годы), заведование кафедрой иностранных языков в Литературном институте им. Горького (1974–78 гг). Она хорошо знала французский, увлеклась философией экзистенциализма, в 1974 году защитила кандидатскую диссертацию о философском романе Сартра и Камю. Вторую диссертацию блестяще (она всё делала блестяще!) защитила уже в ИМЛИ им. Горького РАН, в котором она работала с 1988 года и до своей смерти в 2014 году; эта докторская была посвящена уже давно её теме «Космическое в русской литературе ХХ века» (1992).

 

1.

 

В 2011 году «Культура» показала документальный фильм о Г.Гачеве и С.Семёновой. Прекрасный фильм, в котором хорошо раскрыта «семейная комедия», «тайны» интеллигентной семьи; в ней было всё – любовь, и ссоры, и трудный быт «переходного» времени (у нас другого не бывает). А главное – работа, творчество, книги, жизнь со всеми её радостями и бедами. Обычная русская семья и – всё же необычная. Глава семьи – Г.Гачев, известный учёный, автор многотомного труда о национальных образах мира, откровений о «русском эросе», дневника, вместившего в себя подробные, порой сугубо откровенные и оригинальные «жизнемысли», записи о быте, наблюдения над «сором», из которого, как известно, растут и стихи, и проза, и всё остальное.

Г. Гачев и С. Семёнова. Кадр из док. фильма «Семейная комедия»

 

Светлана Семёнова – внешне простая русская женщина, русская «баба», которая могла и детей вынянчить, и «суп сварить». Но, как и муж, тоже оказалась не такой простой и обычной. В ней была особая, витальная сила, такая страсть к жизни, такой темперамент, такое неутолимое и непонятное желание идти против течения. Откуда это житейское и интеллектуальное упрямство, эта тяга к знанию, учёбе? Откуда эта пассионарность? Кто надоумил её пойти не по проторённому пути официального литературоведения, а зарыться в библиотеке, все дни просиживать за книгами, чтобы отыскать почти забытого русского философа Николая Фёдорова и начать разрабатывать эту золотоносную руду, пробираясь сквозь премудрости этого святого «чудака»? Она и сама была таким «чудаком». Но на них же, как известно, мир держится…

Одним словом, необычная была эта пара. Об отношениях с женой Г.Гачев говорил: «Взаимопитание». А она признавала: он на меня тоже сильно влиял, у него была «воля к творчеству». Такая же воля была и у неё. Да, они были нужны друг другу, и в то же время порой не могли работать вместе. Она признавалась, что муж как бы «сжигал» вокруг себя всё пространство, весь кислород. И он однажды сказал: «кажется, женился на молодой филологине, хотел взять себе секретаря, а получилось – Сократ»… Оба были горячие, нетерпеливые, нередко ссорились, «жили, как на вулкане». Но в итоге выстроили замечательную семью, с двумя прекрасными дочерями и внучкой. Строительство семьи продолжалось почти сорок лет; в 1972 году они крестились… Светлана признавалась, что после этого она стала серьёзнее относиться к жизни.

Она была яркой личностью, красивой женщиной, умной, удивительно бескорыстной, справедливой. У неё вообще был редкий талант, который я назвал бы деятельной, мужественной добротой. Она щедро делилась своими знаниями и опытом и столь же охотно принимала помощь от других людей. Такой взаимообмен был ей необходим. Она легко шла на контакт с теми, кто обращался к ней; редко раздражалась, никогда не показывала своего превосходства. Всегда заступалась за обиженных; поистине она взяла на себя добровольное послушание …

 

* * *

 

Я пришёл в ИМЛИ имени А.М. Горького Академии наук из ЦК (директором института тогда был Ф.Ф. Кузнецов, он и позвал меня) почти одновременно с Семёновой; встретили меня вроде неплохо. Но, как оказалось, в отделе было несколько человек, которые не были довольны «варягом»; вскоре устроили мне «проверку». Я знал, что научная среда, как и творческая, не такая простая, как сначала кажется. В общем, прошло едва ли больше месяца, как мне устроили «тёмную». На очередном заседании человека 3–4 начали меня больно покусывать (инициативу, кажется, взяла на себя Л.Г. Федосеева, жена большого академического начальника), хотя я почувствовал, что её подталкивают другие лица (в отделе было всего человек пятнадцать; на заседание был приглашён и директор)…

Нет смысла сейчас вспоминать подробности, но я, видимо, оказался, не готов к такому разговору, и меня легко вывели из себя… Завязался горячий спор, я не выдержал, вспылил, не без оснований заподозрив «заговор» старых работников, и сказал, что раз я не устраиваю отдел, я уйду. Всё, однако, успокоилось, я остался, помог Ф.Кузнецов. Как же вели себя работники отдела? В основном молчали и держали нейтралитет… И тут вдруг встала С.Г. Семёнова и взяла меня под защиту. Сказала, что она не согласна с критикой в мой адрес, что я в целом правильно веду отдел и она мне доверяет…

Такое заступничество было неожиданностью для всех, и больше всего для меня. Надо заметить, что Светлана Григорьевна недавно пришла в институт и особого авторитета ещё не успела приобрести. И тем не менее открыто пошла «на таран». Говорила она горячо; с тех пор я, конечно, проникся к ней симпатией… Такая она была и во многих других случаях; справедливости ради, надо сказать, бывало, что она выступала иногда и против меня в поддержку других наших сотрудников. Я старался уважать её мнение, хотя и не всегда соглашался…

 

 

2.

 

С.Г. Семёнова за свою жизнь проделала огромную умственную, интеллектуальную работу, проштудировав множество книг и работ философов, как западных (в частности, она увлекалась французскими экзистенциалистами, хорошо знала французский язык), так и, конечно, отечественных. Сама Светлана Григорьевна говорила, что она случайно остановилась на учении Николая Фёдорова. Однако выбор, конечно, не был случайным. Она сама говорила, что когда ей в руки попали произведения Фёдорова, она сказала себе, как в «Евгении Онегине»: «моё! моё»… С того момента она ни разу не сомневалась в том, что это был её любимый философ, ему она посвятила лучшие годы своей жизни и изучения.

Многое в идеях Н.Фёдорова оказалось для Семёновой близко, созвучно её поискам, душевной и сердечной склонности, начиная с самой личности этого непохожего ни на кого человека и кончая его оригинальными идеями и проектами, прежде всего «философией общего дела», главного труда русского мудреца. Эти идеи для С.Семёновой были связаны с мыслями о «русском космосе», судьбах России, путях возрождения человечества, религиозных и духовных ценностях, которые ей были так дороги.

Ей, как многим верующим, было свойственно своеобразное мессианство, вера в то, что новые пути обновления миру может показать именно Россия. Об этом, она, в частности, писала в статье «Смысл и задание русской религиозно-философской мысли»:
«…Наша страна может претендовать на мировую роль, может вновь привлечь к себе страны и народы, как и гарантировать психическое здоровье, осмысленное существование её народу лишь при наличии у неё великой, насущно-привлекательной идеи, «творческой идеи России», как выражался Иван Ильин. Если она сумеет выдвинуть активно-христианскую, активно-эволюционную, ноосферную альтернативу тому фундаментальному выбору ценностей, который лежит в основе современной неолиберальной, селективной по своему духу глобализации». Как видим, «мировая роль» России в выдвижении «активно-христианской, активно-эволюционной, ноосферной альтернативы» противопоставлялась «современной, неолиберальной, селективной» глобализации и связывалась с «психическим здоровьем, осмысленным существованием» русского народа. Последнее ясно подтверждало активную гражданскую позицию Семёновой, которая, как и большинство нашей отечественной интеллигенции, переживала результаты «перестройки», приведшей к смуте и разрухе, к бедственному материальному положению, а также к смятению в умах, когда рухнули старые ориентиры и постулаты и не были утверждены новые «скрепы». Она также многое переживала болезненно, но её мысль продолжала активно работать, и это время было для неё плодотворным; в эти годы она много сумела написать и опубликовать в разных изданиях.

 

 

* * *

 

В это «смутное» время С.Семёнова выпустила книгу «Николай Фёдоров. Творчество жизни» (1990). В первой её части увлекательно рассказывалось о жизни и личности Николая Фёдорова. Основное содержание её работы было посвящено учению русского философа, важнейшим идеям об активно-эволюционном воздействии человека на мир, о космическом взгляде на человека», о необходимости преобразования мира как основной задаче «общего дела» и т. д. Н.Ф. Фёдоров вводит понятие «неродственности мира», говорит об идее «высшего человека», его совершенствования, человеческого идеала, не имеющего ничего общего с популярным в то время «сверхчеловеком» Ницше. При этом, подчёркивает С.Семёнова, Н.Фёдоров не был прекраснодушным утопистом, он видел разительные противоречия природы человека, его глубинное несовершенство как существа ещё «растущего, промежуточного, подвластного слепым стихийным силам, живущим в нём самом, существ пожирающего, вытесняющего и смертного». Фёдоров создаёт если и утопию, то не социальную, а «космическую». «В своём учении он посягает не на тот или другой общественный строй, а на весь природно-мировой порядок», – говорит С.Семёнова.

Обстоятельно, убедительно, образно и в то же время по-своему строго научно Семёнова раскрывает самую суть учения Фёдорова. Читателя буквально захватывает фантастическая и одновременно стройная модель мироздания, место человека и человечества в нём. Он предлагает модель «воскрешения» «как уплату долга и высшую степень нравственности», размышляет о мирных, эволюционных способах преобразования человека и мира. Учение Фёдорова в книге Семёновой раскрывается во всём его многообразии. В итоге перед читателем предстаёт стройная, обновлённая картина вселенной и человечества в нём, преображённая и пересотворённая, без насилия и революций, посредством творчества и эволюции. Последние слова – едва ли не главное в учении Н.Фёдорова.

С.Семёновой в своей книге удалось настолько увлечься самой и увлечь своих читателей, что, вне всякого сомнения, после книги о Николае Фёдорове таких читателей и сторонников философа стало намного больше… Как бы то ни было, я и моя жена (которая, как и я, филолог по образованию и особенно философией не занималась) прочитали книгу С. Семёновой «залпом» и не преминули сказать ей об этом. В самом деле, такой ясный, доступный способ изложения столь сложного по своему содержанию труда заслуживал всяческой похвалы…

Однако не буду лукавить и признаюсь, что стопроцентным адептом нашего замечательного философа ни я, ни моя жена не стали; видимо, действовала советская «прививка», да и времени для углублённых занятий философией у меня так и не нашлось, хотя в студенческие годы я ею интересовался. Но, как видно, такова вообще судьба наших «добрых намерений».
И всё же, думаю, увлечённое чтение подаренной мне книги не прошло совсем даром. Изредка я обращаюсь к ней с желанием перечитать и с добрыми мыслями о её талантливом авторе.

 

 

3.

 

Светлана Семёнова была погружена в идеи Фёдорова, однако она не была чужда экзистенциализму, другим философским системам, западным течениям. Но при этом всё же выделяла русскую философскую мысль, «русский космизм», ценила отечественных мыслителей. В своих выступлениях, докладах, книгах она представала как искренний патриот, сторонник русской школы, «русской идеи» и никогда не «стеснялась» говорить об этом. Вместе с тем ей были чужды некоторые идеи сегодняшних «модных» теорий; она не была сторонником крайне нигилистических, пессимистических взглядов на исторический процесс, вроде «конца истории» и т.п. Она была укоренена в нашей отечественной традиции.

Особенно следует подчеркнуть такую важную черту Семёновой, как независимость, самостоятельность её мысли. Не только в философии, но и в обыденных делах, а также в идеологии, политике она избегала групповщины. Она имела все основания обижаться на прежнюю власть, однако старалась не делать этого и примыкала скорее к патриотам, чем к диссидентам, или либералам, особенно если последние обнаруживали свойства откровенных конъюнктурщиков и карьеристов.

Она любила жизнь во всех проявлениях. И прежде всего, в творческом деле. Она была подвижной, живой – как ртуть. Она быстро двигалась, быстро говорила, за её мыслью порой было трудно угнаться. Но при этом она всегда говорила чётко и ясно. Поистине, кто ясно мыслит, тот ясно говорит.

 

 

* * *

 

Я знал, что Светлана Григорьевна вместе с её дочерью и соратницей по философским интересам Анастасией ещё в середине 1990-х годов организовала семинары по изучению идей Н.Ф. Фёдорова; занятия проводились в музее-библиотеке Н.Ф. Фёдорова, совершенно добровольно и бесплатно. Побывать на занятиях самому мне не удалось, но я много слышал о них и от её организаторов, и от общих знакомых. Позже я смог посмотреть записи этих семинаров в интернете и меня поразил и сам характер этих занятий (глубокий, серьёзный, горячий) и форма их проведения, атмосфера свободного разговора, дискуссий, спора. На занятия собирался не один десяток человек, назначали тему, делали доклады, возникал горячий и, как правило, чрезвычайно содержательный и непринуждённый спор. Разговор «растекался» широко, затрагивались самые разные темы; среди них – «Глаголы вечной жизни», «В чём состоит русская идея, «Русская идея в активно-христианском контексте», «Моё кредо» и другие.

С.Семёнова серьёзно относилась к этим лекциям и семинарам, среди присутствовавших были и опытные философы, и молодые люди, которых привлекала эта свободная, интеллектуальная атмосфера размышлений и споров. Это была настоящая фёдоровская школа, в которой оттачивали свой ум любители и знатоки философии; некоторые из них, это было видно, хорошо разбирались в учении Н.Фёдорова. Их интерес был понятен, они подпитывались общением с Семёновой, понимая, что нигде больше не получат такой бескорыстной и горячей отдачи тех знаний и энтузиазма, которыми владела она. Её первенство и превосходство среди участников занятий ощущалось без особого труда. Но было видно и то, что и она в этом общении не только отдавала, но и получала, словно заряжаясь энергией других, проверяя себя, свои знания. Это был обоюдный процесс. Занятия проводятся и сегодня.

 

 

4.

 

Светлана Семёнова много писала о русской прозе 1920–30-х годов, творчестве отдельных представителей новой, послереволюционной литературы. Её интересовали разные аспекты взаимоотношений литературы и философии. Один из них – революция глазами русских религиозных философов. Как известно, эти отношения были достаточно драматичными. Философы в целом не приняли безбожников, «богоборцев». Однако, как и со стороны большей части интеллигенции, со стороны философов были попытки понять корни и сущность исторических событий после октября 1917 года, оценить своё место и роль в том, что произошло с появлением новой власти. В то же время и представители этой власти понимали необходимость искать пути и подходы к интеллигенции, в том числе к религиозно-философской элите. Конечно, гражданская война лишь обостряла конфликт между разными слоями общества, порой доводила его до крайностей. Семёнова в своих работах пишет об одном из одиозных этапов этой борьбы – речь идёт о высылке Лениным т. н. «философского парохода». И это был не единственный эксцесс, о чём также говорит Семёнова. Вместе с тем надо признать, что она, при всей остроте этих проблем, видела и показывала подлинную сложность и противоречивость процессов того времени. Такие подходы и оценки мы видим, в частности, в её статьях «Революция глазами русских религиозных философов», «Грёзы о новой культуре» и другие (см. книгу «Философский контекст русской литературы 1920–30-х годов», выпущенную совместно с А.Гачевой и О.Казниной. ИМЛИ, 2003). В этом же ключе были написаны работы С.Семёновой «Русская поэзия и проза 1920–1930-х годов (поэтика – видение мира – философия), М.,2001; «Метафизика русской литературы: В 2 тт. (М., 2004).

Характерно в связи с этим отметить, что при всей погружённости Семёновой в религиозно-философскую проблематику, она проявляла искренний и глубокий интерес и внимание к противоположной стороне литературы, в частности, к пролетарской поэзии, к вопросам РАППа и т.д.

 

 

* * *

 

Некоторые характерные черты стиля и исследовательских подходов к литературе в тесном контексте с философией обнаруживаются уже в книге С.Семёновой «Валентин Распутин» (1987). Небольшая по объёму, книжка отличалась обстоятельностью, глубиной, раскрытием народных корней талантливого русского писателя, его места в современной литературе. Обращала на себя внимание какая-то взыскательность, сдержанность стиля, приверженность некоторым темам и образам, которые, чувствовалось, были душевно близки и дороги автору. Среди них – тема патриотизма, духовная связь человека с родной землёй, традиционными верованиями предков и другими.

С.Семёновой близка и мысль В.Распутина о том, что «литература – это прежде всего воспитание чувств» и её роль «не в том, чтобы изменить мир, а в том, чтобы изменить человека. А уж человек, изменённый к лучшему, изменит к лучшему и мир». В этом – едва ли не главная мысль Фёдорова, а следом за ним и Светланы Семёновой: мир несовершенен, человек смертен, человечеству грозит гибель, катастрофы, апокалипсис. Но надо верить в победу добра, в творческое возрождение, в то, что неизбежно «изменение к лучшему». Изменение мира через изменение человека; об этом мы читаем и в других работах С.Семёновой.

Мысль о теснейшей связи литературы с философией проходит и через её замечательную книгу «Преодоление трагедии. «Вечные вопросы» в литературе» (М, 1989 г.). В ней она рассматривает творчество целого ряда классиков русской и западной литературы под углом зрения философии, в частности, в контексте оригинальных идей Николая Фёдорова, которым она в то время уже «заболела». В поле зрения исследовательницы попадают произведения Пушкина, Тютчева, Баратынского, Лермонтова, Толстого, Достоевского, а также советских авторов, среди них Горький, Маяковский, Заболоцкий, Платонов, Пришвин и другие. Этот анализ дополняется наблюдениями над «проклятыми вопросами» французского экзистенциализма (в частности, французских романов Сартра и Камю). Она стремится к тому, чтобы анализ произведений был максимально конкретным, детальным, предметным. О чём бы она ни писала, – статей, книг случайных, проходных у неё не было. Каждая из них носила на себе «знак качества», не допуская какой-либо неряшливости.

 

 

5.

 

Это в полной мере относится и к её монографии о Михаиле Шолохове, написанной к 100-летнему юбилею писателя. «Тихий Дон» – может быть, «как ни одно другое классическое произведение советской эпохи, требует внимательного, свежего прочтения, с тем чтобы выйти к тому неотступному и глубинному, что большой художник хочет – несмотря ни на что – высказать и воплотить», – писала С.Семёнова.

Приступая к этой работе, она поставила перед собой задачу – «вглядеться в прозу Шолохова совсем свежими глазами, следуя определению «филология – это божественное медленное чтение», избранный метод – своего рода герменевтический опыт, опыт истолкования литературного текста». Осуществляется он, продолжает С. Семёнова, «через погружение в глубинные его пласты, в поражающую конкретику уникальных элементов произведения, от сюжетики, композиции, персонажей, типа конфликтов, мотивного мышления до странных деталей и каверзных мелочей, прячущихся в складках и по углам художественной ткани…».

В первой же части С. Семёнова обстоятельно анализирует литературную ситуацию первых лет после революции, характеризует расцвет жанра новеллистики в новой советской прозе, содержательно раскрывает общие черты и особенности проблематики, героев, формирования стилевой доминанты у отдельных авторов того времени. У Шолохова выделяются темы: резкое разделение народа в годы гражданской войны, ожесточённый характер противостояния, религиозный конфликт, раскол внутри казачества, мотив отчуждения в семье, некоторые другие. Новая реальность ищет и находит своё выражение не только в старых, классических формах, но и в новых, которые отмечает исследователь. В «Донских рассказах» 1920–30-х годов без особого труда распознаются и характерные собственно шолоховские черты стиля «Тихого Дона», что позволяет исследовательнице утверждать бесспорность подлинного авторства «Тихого Дона»; впрочем, Семёнова никогда в этом не сомневалась…

В романе, как и в рассказах, автор книги подчёркивает центральный мотив, главную тему творчества М. Шолохова. «Разделённость» народа, его враждебность, «неродственность» людей – в этом С. Семёнова видит главную причину гражданской войны, невозможность примирения. Отсюда так много в его произведениях смерти, убийств, крови, вражды. Непримиримость – суть классовой вражды, гражданской войны. Две правды, две психологии, два мира, два ближайших родственника – отец и сын – враги…

С. Семёнова тщательно обследует типы героев, их социальную и психологическую основу, индивидуальность, языковой рисунок, каждую деталь, которая помогает понять лучше, тоньше характер, движение сюжета, сущность авторского замысла. Внимательно, следуя своему методу медленного герменевтического чтения, она «расшифровывает» знаки, которые расставил писатель, будь то краткие, но выразительные реплики персонажей, явления природы или «подсказки» самого автора. Семёнову не удовлетворяют слишком простые, лёгкие решения, она старается найти единственно верный ход к авторской мысли, порой ей помогает интуиция, но всё же её основной путь – путь учёного, исследователя художественной системы писателя. Она много цитирует, словно вслушиваясь, всматриваясь в слово, выражение, эпитет, интонацию. Она вчувствуется – иначе не скажешь. В итоге это приводит к открытиям, которых так много в книге С. Семёновой.

 

* * *

«От поэтики к миропониманию» – характерный подзаголовок к книге С. Семёновой о М. Шолохове. Её научная методология позволяет многосторонне и широко, объёмно представить разные пути и способы решения стоящих перед писателем задач, не упустить мельчайшие черты и моменты художественной системы романа, с другой стороны, через общее, целостное понимание мира прочувствовать органику творчества великого русского писателя.
«Писатель не тратится на пустые слова» – говорит Семёнова о Шолохове. Но то же самое можно сказать и о ней самой. Метод писателя – это отсутствие «даже микроскопических доз» риторики. Семёнова определяет его как «физико-психологический параллелизм», позволяющий показать «внутреннее через внешнее». Связь внутреннего и внешнего – важнейший принцип художественной экономии у М. Шолохова. С. Семёнова говорит об особой «зоркости писателя». «Несколько остро схваченных деталей внешности, – продолжает она,– и поднимается глубинная суть человека, а за ней и формирующая его установка». «Ошеломляющая свежесть шолоховского письма», – именно «ошеломляющая», по-другому не скажешь. Точно и справедливо отмечается «глагольная доминанта» в романе «Тихий Дон»: здесь «всё в непрерывном движении и действии». Подобные наблюдения, замечания – а их в книге Светланы Семёновой множество – заменяют многостраничные рассуждения, придают ощущение новизны прочтения, казалось бы, хорошо и давно знакомого текста. Семёнова всматривается, вслушивается в «гоголевские струи», выделяет «лирико-философские этюды», «авторско-раздумчивый пласт романа» и т. д.
В «Тихом Доне» война и мир сравниваются как здоровье и болезнь человека и человечества. Характерно то, что, отталкиваясь от толстовской антиномии этих противоположных состояний, С. Семёнова в конечном счёте сближает их, исходя из понимания единой природы человека. Аналогичный подход и толкование мы встречаем в большой статье «Эрос и смерть». Автор книги убеждает читателя, что в этих вещах скрыты «глубинно самые важные» для Шолохова мысли, понятия. Здесь находят своё подтверждение и сокровенные мысли самой С. Семёновой.
Свежие наблюдения, новые подходы Семёнова стремится найти и при внимательном чтении «Поднятой целины» М. Шолохова. Она убеждает читателя, что сегодня «возникает совершенно новое смысловое поле единой страдающей, оценивающей, творящей личности Шолохова». И это «заставляет с существенным основанием перечитать свежими глазами эту знаменитую книгу, увы, столь поверхностно-знаково воспринятую то с энтузиазмом перед лицом предполагаемого социалистического канона, то с высокомерным отталкиванием от обоих (и канона, и книги заодно), к которому она отношения на деле не имеет». Признаётся, что первая книга «Поднятой целины по своим художественным достоинствам почти не отделяется от «Тихого Дона», вторая же часть уступает в создании прежде всего центральных образов – коммунистов. Писателя критиковали за «излишки» смеха во второй части «Поднятой целины». Семёнова подробно анализирует особенности функции смеха Шолохова, его роль и особенности в свете народной смеховой культуры. «…Народ всегда спасался от самого крутого идеологического и исторического ига, зная весёлую относительность и преходящесть всего кажущегося сугубо серьёзным и незыблемым», – объясняет она. Новый взгляд на «Поднятую целину» не перечёркивает романа, хотя и требует дальнейшего внимательного, по-семёновски пристального чтения, особенно с учётом событий, произошедших после исторических перемен в нашей стране за последние десятилетия.
«Третья створка шолоховского художественного триптиха», как называет это С. Семёнова, – проза о Великой Отечественной войне. Речь идёт о романе «Они сражались за Родину», рассказах «Науки ненависти» и «Судьба человека». И здесь Семёнова внимательно вчитывается в текст названных произведений, находит немало нового, что сегодня приобретает актуальное звучание, обретает новые обертоны. Здесь на первом плане, простой русский человек, главный труженик войны, – «причём не во внешнем, героико-патриотическом описании, а в прямом собственном слове о своих товарищах и более скупом – о себе…».
Темы и мотивы во многом здесь привычные для военного времени, но всё же очерки и рассказы М. Шолохова не спутаешь. В них и свой ракурс, поворот темы, свой почерк, язык. Так, небольшой по объёму рассказ «Судьба человека» (1956) нимало не утрачивает своих черт: в нём и трагедия войны, и вера в русского человека, в его стойкость, патриотизм. И сказано об этом по-шолоховски ярко, выразительно, с достоинством… Не случайно C. Семёнова считает рассказ «Судьбу человека» «творческим прорывом», рассказом-исповедью; да, говорит она, есть две правды, «настоящая правда всегда – возвышающая». Правда шолоховского Соколова трагична, но это трагедия возвышающая…
«Преодоление трагедии» – как помним, назвала свою книгу С. Семёнова о жизни и смерти в русской литературе. Такое же преодоление трагедии демонстрирует и Шолохов в своей прозе. Эти мотивы близки С. Семёновой.