Сергей МОРОЗОВ. ВСЕМИРНЫЙ КАНОН

№ 2017 / 35, 13.10.2017

В этом году практически одновременно стали известны имена лауреатов двух крупных писательских премий – знаменитую Нобелевку по литературе получил англичанин японского происхождения Кадзуо Исигуро, а российский аналог – премию «Ясная Поляна» в номинации «иностранная литература» – заработал перуанец Марио Варгас Льоса. О романах двух зарубежных мастеров слова рассуждает, как всегда без обиняков, критик Сергей Морозов.

 

ДВОРЕЦКИЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

Непрекращающаяся дискуссия последних лет – Нобелевская премия по литературе. В прошлом году было ощущение, что ещё чуть-чуть – и дадут Пауло Коэльо. Дали Кадзуо Исигуро. В принципе, это где-то рядом. Проза такого же разлива.

Исигуро издавали у нас много. На русском языке вышли все его романы. Стоят ли они затраченного времени? Вопрос философский. Потому что, с одной стороны, писатель он добротный, с другой – слишком уж правильный в плане формы и жидковатый с точки зрения смыслов.

Романы Исигуро – типичный образец литературы для среднего класса, для тех, кто хочет притвориться эстетом, но не имеет сил, желания или возможностей углубиться в текст большей интеллектуальной насыщенности. Это одна и та же книга, с лёгкой переменой декораций и однообразным погружением в пучины человеческой памяти. Исигуро в совершенстве владеет техникой так называемого современного интеллектуального романа, который пишется по принципу «просто добавь воды!». То есть берётся типовой, ходовой набор идей и образов не слишком сложных (зачем перетруждать читателя?), общепонятных, добавляется щепотка эмоциональности, экзистенциальной прострации (без неё текст не будет выглядеть значительным), а затем всё это дело для объёма заливается словесной жидкостью. Всё, к употреблению готово. Химия, конечно, но для того, кто привык к эрзацу, вполне сойдёт.

Нормальному читателю тексты Исигуро покажутся водянистыми. Три наиболее известных его романа («Остаток дня», «Не отпускай меня», «Погребённый великан») – немилосердно разбодяженные H2O повести и рассказы. Оставьте в «Не отпускай меня» и «Погребённом великане» последние пятьдесят страниц, выбросите всё предшествующее изложение, и вы получите приличного качества повести. Исигуро предпочитает романы.

Нынче авторы, способные заставить прочитывать каждую строчку, большая редкость, так что Исигуро не выламывается из общего ряда, напротив, ему соответствует. И всё же книгу, которая допускает, что в ней можно без особого ущерба для понимания сюжета и смысла пропустить десяток-другой страниц, трудно назвать литературой высокого качества. А практически со всеми романами Исигуро дело обстоит именно так. Режим чтения наискосок им вовсе не противопоказан. Нет оснований опасаться потерять что-то и в плане красот стиля. Исигуро хорошо владеет ремеслом повествования, но и только. Его проза вряд ли доставит наслаждение.

«Остаток дня», наиболее известный (да и чего греха таить, лучший) роман Исигуро, получивший почти три десятилетия назад Букеровскую премию, сейчас, с высоты прошедших лет можно назвать романом почти автобиографическим. Похожим на что-то вроде классической исповеди у психоаналитика, когда в словесном потоке выявляется потаённое, бессознательное, базовое.

Главный герой «Остатка дней» дворецкий Стивенс, типичный английский Фирс, всю свою жизнь посвятил «службе в выдающемся доме» и взращиванию в себе «достоинства». Есть нечто подобное в положении самого Исигуро в литературе. В верности литературному ремеслу нет никаких сомнений. Но плата за это столь же высока, как и у Стивенса. В рутине литературного служения мелкое и незначительное раздулось из мухи в слона, а ход мыслей и содержание писательских забот демонстрирует такую же удалённость от жизни.

Судьба Стивенса оказалась прочно связана с господским домом. В барской усадьбе он всё знал и любил, и, конечно же, был большой дока по части выдумывания разных приятных штук для ублажения хозяина (от прекрасно начищенного серебра до шуточек и одобряемой тупой, нерассуждающей исполнительности). Он и не подозревал, что за пределами владений лорда есть жизнь, какая-то иная, нелакейская реальность.

Таким же настроем веет и от романов новоиспечённого нобелевского лауреата. Всё приятно, литературно и совершенно безжизненно. Абстрактные сюжеты и вечное бегство от действительности в пелену воспоминаний и прописных истин.

В многочисленных заздравных речах и поздравительных адресах, появившихся после присуждения Кадзуо Исигуро Нобелевской премии по литературе, практически все отметили, что награду присудили, прежде всего, писателю. Это утверждение бесспорно. И нельзя не подивиться его меткости. Литератор – главное достоинство, о котором можно сказать при упоминании Исигуро. Профессиональное настолько приросло к британскому автору, что за ним уже не разглядишь индивидуального лица.

Трудно сказать, как смотрелся «Остаток дня» в далёком 1989 году. Но сейчас роман выглядит образцом литературной пошлости и предсказуемости. Предсказуемость, похоже, вообще, свойственна манере Исигуро. С первых строк того же «Остатка дня» понятно, что речь пойдёт о напрасно прожитой жизни. Стоит ли дочитывать роман? Амбивалентность памяти, тот факт, что забвение содержит как плюсы, так и минусы, вряд ли можно считать темой для четырёхсотстраничного высказывания («Погребённый великан»). Ну а тема клонирования, взятая применительно к личности («Не отпускай меня»), и вовсе смотрится конъюктурщиной. Сколько в начале нулевых об этом было разговоров…

Если вернуться к «Остатку дня», то легко увидеть, насколько узок, небогат и общепонятен круг затрагиваемых в романе вопросов.

Понятно, что тема не то Верного Руслана Георгия Владимова, не то чеховской Душечки является доминирующей. Служба и верность разъедает личность, определяет деградацию всего богатства человеческой натуры. Вместо Я – профессиональный статус. Но зачем же демонстрировать это в таких мелодраматических картинках? Папа или мистер Дюпон, которому потребовалось бинтование? Мисс Кентон, демонстрирующая явное неравнодушие к герою, или лорд Дарлингтон? Герой всякий раз выбирает неправильно, не по-человечески. Но к чему эти рассказы о ситуации выбора, когда мы и так уже всё поняли про Стивенса?

Умение заинтриговать читателя, открыть некую новую страничку явно не относится к числу талантов Исигуро. Поэтому идейный пласт «Остатка дня» движется как по накатанной. Эпоха воспоминаний – 20–40-е годы прошлого века. А раз так, то перед нами дискуссии о целесообразности всеобщего избирательного права, демократии (она, мой друг, устарела, посмотрите на Германию), естественная эволюция к фашистским убеждениям и антисемитизму. За всем этим правильно подмеченная, но, в целом, слишком уж понятная философия народной безответственности – «наш долг служить, а не соваться в дела государственной важности», «простые люди способны усваивать до определённого предела», «поставить свои способности на службу великому человеку». Не слишком ли очевиден подобный набор тем и идей?

Творчество Исигуро прикидывается большой литературой, но по факту ею не является. В «Остатке дней» есть эпизод, когда жители селения принимают Стивенса за одного из этих, высокородных, лордов. (Тут вспоминается и наша версия с полотёром в фильме «Я шагаю по Москве».) Есть ощущение, что Исигуро приняли за лорда литературы, в то время как он всего лишь дворецкий.

Если бы не присутствовал этот момент «хлестаковщины», которая, как это и бывает обычно, провоцируется не самим человеком, а публикой, общественностью, светом, особых претензий к британскому автору не было бы. Существует литература среднего регистра, беллетристика, есть книги, которые можно рассматривать как своего рода пропедевтический курс перед переходом к по-настоящему серьёзным произведениям. Исигуро пишет как раз такие. Он занимает свою нишу, своё определённое место. И логика нобелевского комитета в целом ясна: узаконив подход в стиле «нон-фикшн» в литературе (хотя Алексиевич имеет к нему косвенное отношение), новую, имеющую прописку в рок-музыке поэзию, он теперь легитимизирует этот самый средний регистр. В целом, здесь есть некоторая правота, поскольку литература подобного рода не только задаёт тон в настоящем, но и обещает всё больше и больше разрастись в будущем.

Но вот правильно ли в данном случае поступили с точки зрения персоналий? Не тесновато ли потом будет жить в рамках мировоззрения литературного Стивенса?

 

---

 

КОГДА НИКТО НЕ ГЕРОЙ

 

Прочитав последний роман Марио Варгаса Льосы, поначалу приходишь к выводу, что русское название не вполне отражает содержание. «Скромный» – не совсем удачное определение. Сперва оно вводит читателя в заблуждение, а потом и вовсе оставляет в недоумении – разве о скромности идёт речь? У нас скромность – одна из главных добродетелей. Скромный – наполовину святой. Но на роль морального авторитета не подходит ни одно из действующих лиц романа. Все несовершенны, никто не герой.

Более уместно было бы говорить о рассогласованности, отсутствии цельности натуры, в равной степени присущей каждому из них. Исмаэль, Фелисито Янаке, Ригоберто – этих стариков-разбойников, выдвинутых на первый план повествования, в крайнем случае, можно охарактеризовать как сдержанных и осмотрительных. И понятно, что это совсем другие, лежащие вне этики определения.

Скромными героями персонажей Марио Варгаса Льосы можно называть лишь с известной долей иронии.

Перед читателем роман о людях, далёких от подлинного героизма, о временах, современных, незнаменитых, событиях ничтожного масштаба. Всё «поскромнело», и Льоса, исследователь политических механизмов, идиотизма государственной и военной бюрократии, терроризма и экстремизма, превратился в писателя, наблюдающего за ничтожной человеческой вознёй. Однако для хорошего автора никакая тема не может быть мелкой. Вот и у Льосы три параллельных истории – шантажа (линия Фелисито), мести нерадивым сыновьям (Исмаэль), отцовского беспокойства (Ригоберто) – повод для размышлений над вечной темой семьи и взаимоотношений между отцами и детьми.

Собственно, обмельчание жизни и человеческих отношений, распад семейных связей, деградация самого понятия «семья» оказывается в центре внимания перуанского писателя. Указаний на это достаточно.

Сюжетная линия «Скромного героя» оценивается самим Льосой в сниженных тонах. «Боже мой, какие сценарии создаёт наша будничная жизнь: это никак не шедевры, они намного ближе к венесуэльским, бразильским или мексиканским сериалам, нежели к произведениям Сервантеса и Толстого».

И впрямь, подмётные письма с нарисованным паучком, приходящие дону Фелисито, в которых содержится требование выплачивать 500 долларов в месяц, «а не то…», не дотягивают до детектива. Слишком инфантильно по мысли и по исполнению. Однако для нынешнего общества, в котором давно нет места подвигу – это целое событие. На фоне нынешних обывателей, привыкших к бесконфликтной, вялой, комфортной жизни, принципиальность Фелисито, выросшая из детских комплексов и стереотипов, кажется явлением небывалым. Стать «героем» в наше время, оказывается, не так сложно, – вот о чём пишет Варгас Льоса.

«Новое время – новые герои», любили повторять когда-то, особо не задумываясь о том, каковы они эти времена (а они, действительно, нешедевральны), и какого сорта героев эпоха вытаскивает наружу.

Главным условием нового героизма, как можно заметить из содержания романа, является не объективная сторона поступка (не хрестоматийное спасение горящих и утопающих, не принципиальность доктора Стокмана из ибсеновской драмы «Враг народа»), а общественное, или ещё лучше, медийное мнение. «Героями не рождаются, героями становятся», опять-таки говорили нам когда-то. Сейчас это высказывание более чем справедливо, хотя смысл у него совершенно иной. Героев делает молва. Герой – медийная персона. Кого показали в телевизоре (заветная мечта Карлсона) – тот и герой. Поэтому в герои записывают и того, кто проявляет подобие принципиальности (Фелисито), и того, кто попадает в водоворот скандала (Исмаэль и его новая жена Армида, взятая стариком из горничных).

С другой стороны, мы, открывая газету и читая о том, что некто дал отпор злоумышленникам, даже не представляем, что за человек скрывается за образом, созданном газетными строками. Так ли отважен и благороден дон Фелисито? Так ли сумасброден Исмаэль? Похож ли на самого себя в репортажах Ригоберто? Как в действительности они живут? Каковы они? В чём состоят истинные мотивы их действий и поступков?

Вот таких медийных героев и препарирует в своём романе Марио Варгас Льоса.

Потребность в героях и героическом, закреплённая культурой, становится объектом бесстыдной манипуляции со стороны средств массовой информации. Этой практике в романе противопоставлена правда реализма, глубокое погружение в быт и привычки персонажей. Вся книга Льосы – изощрённый процесс дегероизации современного канона, обман обывательских ожиданий. Мы ищем очередной «луч света в тёмном царстве», а его нет (как не было и в пьесе Островского). И даже сержант Литума, сквозной персонаж многих произведений Льосы, далёк от идеала.

Поведение Фелисито кажется до поры до времени почти безукоризненным, но то, как он поступает со своими обидчиками, не оставляет сомнений: крепкий мужик, но не орёл.

Логичным, но не этичным представляется и тот способ наказания, который избирает в отношении собственных сыновей Исмаэль, решивший оставить их, что называется, с носом.

Герой – это нравственное понятие. Он не может быть лишён милосердия. Ему должны быть свойственны благородство, широта жеста. Но новые времена, современность дарят нам расчётливого, прагматичного героя. Он понятен и даже в чём-то вызывает сочувствие. Нам ясны обстоятельства, предопределяющие те или иные его действия. Но ведь, в конечном счёте, герой – тот, кто преодолевает силу обстоятельств. Таких в книге нет. Поэтому даже симпатичный образ совестливого и беспокойного Ригоберто, встревоженного судьбой сына, оказывается омрачён. «Я принял решение быть не творцом. А всего лишь потребителем искусства, просвещённым дилетантом. И причиной тому – трусость, вот она, печальная правда» – признаётся Ригоберто сыну в ответ на его вопрос «почему ты стал адвокатом?». Ригоберто – агностик. То есть человек, который не холоден и не горяч. Не может найти в себе силы принять Бога, как верующий, или отвергнуть его, став атеистом.

Не случайно большое место в книге занимает тема семейного разлада. Братья и сёстры не видятся десятилетиями, сыновья враждуют с отцами, отцы демонстрируют безразличие к детям, жёны обманывают мужей, мужья ходят на сторону. Здесь уже проглядывает не Толстой, Достоевский – «случайное семейство». И страшно не то, что кровь восстаёт против собственной крови, и разворачивается своего рода Гражданская война в пределах семейства. Ужасает другое – испаряется духовный, нравственный аспект семейного единства – любовь. Отец, как и мать, не тот, кто родил, а тот, кто воспитал.

Конечно, упрёки, которые высказывают своему отцу «гиены» – Мики и Эскобита звучат забавно, почти по-детски: «Мы не любили отца, потому что он и сам нас не любил. Сколько мне помнится, я никогда не слышал от него нежного слова. Он никогда не играл с нами, никогда не водил в кино или в цирк, как делали отцы всех наших друзей. Кажется, он даже никогда не удостаивал нас задушевной беседой. Да он вообще с нами редко разговаривал. Он никого и ничего не любил, кроме своей компании и своей работы». Но разве в них нет правды?

Кто порождает «гиен» и «пауков», готовых наложить лапу на отцовское состояние? Дурные отцы, осмотрительные герои. В обществе без настоящих отцов и подлинных героев иначе и быть не может. Опять же, если ты слишком скромен в роли героя для своего сына, то какой из тебя вообще герой? Судя по всему, такова мораль романа Льосы. Может ли она не быть актуальной для России, переживающей период невероятного падения мужского достоинства и разорения семейств?

Поэтому по поводу присуждения «Скромному герою» премии «Ясная Поляна» в номинации «Иностранная литература» можно сказать однозначно: «достоин». «Скромный герой» – очень хитрый, глубокий роман, по вполне понятным причинам мимикрирующий под беспросветно бытовую, бульварную историю. А как ещё писать? Какими бы мелкими ни казались на первый взгляд эпоха и люди, в них всегда можно отыскать бездны смысла.

 

Сергей МОРОЗОВ

 

г. НОВОКУЗНЕЦК