Александр ЛОГУНОВ: ГЛАВНОЕ ДЛЯ ПОЭТА – ПОСЛУШАНИЕ

№ 2017 / 39, 10.11.2017

Ещё в мае «Литературная Россия» объявила итоги литературного конкурса «Чем дышит современная поэзия». Напомним, что нашим победителем стал замечательный поэт, основатель «чеховской волны» современной авторской песни Александр Логунов. В качестве приза мы пообещали выпустить сборник его стихов. Книжка только что вышла. Назвается она «Ковчег». Прекрасный повод встретиться с автором и побеседовать о поэзии.

 

– Александр, расскажи, пожалуйста, о замысле новой (дебютной для тебя) книги «Ковчег». Как отбирались в неё тексты? Ведь багаж накоплен уже немалый…

– По сути, никакого замысла не было. Скорее – осмысление. Основной корпус книги составил мой литинститутский диплом. Добавились стихи, которые были написаны уже после окончания Лита, отпали некоторые утратившие для меня актуальность, в книге появились части (разделы), некая структура. А вообще это, скорее, сборник, чем цельная книга. Субъективно – лучшее.

– Диплом так же назывался?

– Нет, диплом назывался, как первый раздел книги, – «Сердцебиенье тишины».

– Я обратил внимание, что тексты нескольких замечательных, на мой взгляд, твоих песен в книгу не вошли…

– Да, это тоже осознанный выбор. Многие песни не так выгодно смотрятся в качестве текстов. В песне музыка, жёсткая ритмическая сетка, берёт на себя функцию, которую в стихотворении выполняет чёткий ритм, размер, фактически заменяет силлабо-тонику. Поэтому в тексте песни, взятом отдельно от музыки, образуются ритмические лакуны, которые совершенно не заметны и не принципиальны в цельной ткани песни и начинают зиять в изъятом из неё тексте.

Есть мысль в перспективе сделать книгу песен, которая будет прежде всего интересна людям, знающим меня в большей степени как сочинителя и исполнителя песен, чем как поэта.

– Два слова об оформлении книги. Что означает это дерево на обложке?

– Изображать символическую лодку не хотелось. И тогда мы с художником Сергеем Пшизовым, решили представить ковчег, прежде всего, как хранилище святыни, и у него родился рисунок мёртвого дерева, внутри которого растёт живое. Некоторые увидели здесь чашу и колос с зёрнами. Получился многогранный символ. Соответственно, первая иллюстрация, которая сложилась для обложки, продиктовала путешествие листиков с этого дерева по всем картинкам, предваряющим четыре раздела книги.

– Давай поговорим о Литературном институте. Насколько серьёзно он на тебя повлиял? Изменилось ли что-то принципиально в твоём творчестве по итогам обучения?

– Да, повлиял и очень серьёзно. За время обучения в институте у меня, можно сказать, открылось «третье ухо». Я стал ощущать на слух, насколько весома строка, насколько плотно она сделана. Причём это редко поддаётся анализу с моей стороны, но ощущается интуитивно. Это произошло уже на последних курсах – я начал слушать, слышать, ориентироваться не только по содержанию, а по тому, насколько хорошо, плотно по звуку и по каким-то ассоциативным связям сделана строка или стихотворение в целом.

– А чем именно Литературный институт на тебя в этом плане повлиял – какими-то лекциями, творческими обсуждениями?

– Произошло качественное изменение, явившееся результатом количественного читательского и, вообще, студенческого опыта. Это, безусловно, лекции. Можно спеть дифирамб всему преподавательскому составу, действительно сильному. Можно вспомнить интереснейшие лекции Станислава Бемовича Джимбинова, вечная ему память, Аниты Борисовны Можаевой, потрясающих преподавателей с кафедры современной русской литературы: Владимира Павловича Смирнова, Сергея Романовича Федякина, Бориса Андреевича Леонова, который неизменно сопровождал свои лекции невероятным количеством литературных баек, Игоря Ивановича Болычева, который вёл у нас семинар по современной литературе с первого курса. И, конечно, творческие семинары очень много дали. И Владимир Андреевич Костров, и Геннадий Николаевич Красников…

– А можешь ли вспомнить какие-то конкретные советы мастеров, которые ты взял на вооружение?

– Могу вспомнить формулировки Сергея Сергеевича Арутюнова. Пожалуй, его семинары я за последние два года обучения посещал наиболее регулярно. У него иногда очень афористичные высказывания были. Например, такое: «Избегайте банальной рифмы, и вы избегнете банального смысла» (смеётся). Или: «Ум и талант в России – болеть одними болезнями со своей страной, а не изобретать для неё новые насморки».

Так что институт мне многое дал. Хотя на первых курсах это не осознаётся (и, думаю, я в этом не одинок), есть какое-то сопротивление: «да я и сам с усам»… А уже к концу ты понимаешь: всё, что ты писал до этого, и всё, что делаешь сейчас, – это совершенно разные уровни. И это, безусловно, заслуга института, а не твоя личная.

– У тебя есть какое-то собственное определение поэзии? Творческое кредо?

– Честно говоря, никогда не думал над своим собственным кредо. Но мне близко определение Боратынского: «Дарование – есть поручение». Я бы, наверное, даже заменил «поручение» более понятным для меня «послушанием». Тем более, что здесь есть ещё и общий корень со словом «слушать», что важно именно для поэзии.

Наша задача – услышать и наилучшим образом передать смысл и звук услышанного. И тут многое зависит от личности, и дело даже не в мастерстве. Это проще всего объяснить через аналогию с новозаветной заповедью «блаженны нищие духом». Ты наполняешься тем скорее, чем более чувствуешь свою пустоту, возрастаешь ровно настолько, насколько не замечаешь своего роста. Как только ты намотал на себя одежды с написанными на них законами – всё, ты останавливаешься и уходишь куда-то в фарисейство, встаёшь на тупиковый путь. Пока ты не уверен в себе, считаешь себя недостойным, грешным, если говорить языком Писания, до тех пор что-то с тобой происходит в творческом плане, ты находишься в этом открытом состоянии – в послушании, в смирении, способном принимать.

– Раз уж мы затронули вопрос религии и творчества… По твоему ощущению, не сужает ли ортодоксальная вера широту поэтического диапазона, не купирует, не ослабляет ли творческую дерзость, полёт вдохновения и т.д.? Сталкивался ли ты с такой проблемой, как человек творческий и одновременно верующий православный христианин?

– Я не могу сказать, что мне это каким-то образом мешает. Хотя, наверное, в своё время противоречие было. Но я, по-моему, через этот период антитезы уже прошёл. Сейчас уже всё синтезировалось, встало на свои места. И мне кажется, что внутреннее содержание, смысловое наполнение стихов и песен от этого только выиграло.

– А что стало решающим моментом, фактором этого примирения? Как ты нашёл эту гармонию? Не боялся ли потерять себя как творческую личность, погружаясь в православие?

– Пожалуй, дело в том, что… у нас Бог словесный, Бог – Слово… С одной стороны, кажется, что религия и поэзия двигаются как-то параллельно, не пересекаясь. С другой, у нас есть великий пример библейского царя и воина Давида, который был и поэтом, и пророком. И всё это сочеталось в нём по максимуму. Можно вспомнить и то, что Александр Сергеевич пришёл в конце жизни к осмысленной вере. Думаю, что этот факт оказал не последнее влияние на всю нашу русскую словесность. Да и вообще, в объёме словесность, книжность пришла к нам именно с христианством. Поэтому для нашего человека поэзия и христианство – две области парадоксально смежные.

 

 

– Каковы твои поэтические «корни». Кто из русских поэтов на тебя сильнее всего повлиял?

– В разное время я много читал совершенно разных Николая Рубцова, Сергея Гандлевского, Бориса Рыжего, Арсения Тарковского. Помню, один преподаватель удивлялся: «Ваш любимый поэт Тарковский? Странно, он же вторичен. Акмеизм второй волны…». Да, если говорить о чисто поэтическом мастерстве, наверное, его можно причислить к акмеистической школе, назвать относительно этой школы вторичным и на этом закончить. Но на самом деле у него есть в языке какая-то удивительная восточная, библейская вязкость (может быть, сказалась его работа над поэтическими переводами восточной поэзии), которой нет ни у Мандельштама, ни у Ахматовой, ни у Николая Гумилёва. И эта черта делает Тарковского для меня ближе, яснее.

Очень подробно читал Олега Чухонцева, и даже писал по его творчеству курсовую. Чухонцев меня подкупил едва ли не в первую очередь фольклорной стихией, из которой он полной мерой черпнул. У него есть стихи, близкие по интонации к народной песне, есть очень былинные вещи. Но главное, что в лучших стихах Чухонцева всегда можно увидеть вектор от внешнего к внутреннему, от временного к вечному, путь обретения небесного ценой утраты земного, услышать отчётливую христианскую ноту. В последней, кстати, книге она ещё яснее звучит: подведение итогов, осознание своего пути именно с христианской точки зрения. И в этом, пожалуй, главная её сила.

Сейчас читаю Игоря Меламеда, и стихи, и с особенным интересом и вниманием, эссеистику. Сталкивался и с тем, и с другим ранее, но сейчас после выхода его двухтомника, в объёме это производит сильнейшее впечатление. Настолько у него стройная система взглядов и настолько чёткое понимание того, что он делает. Очень интересные, и смелые подчас, формулировки и оценки творчества коллег и предшественников.

И, конечно, нельзя никак не учитывать влияния таких имён как Александр Башлачёв, Борис Гребенщиков, Егор Летов, Виктор Цой. Пласт рок-культуры для меня всегда был и остаётся актуальным.

– А кто из ныне действующих поэтов тебе ближе? Кого ты больше всего ценишь?

– Из молодых сразу могу назвать три имени: Борис Кутенков, Константин Комаров и Анна Маркина. В книге «Ковчег» есть даже посвящение Константину. Он мне подарил как-то свою книжку, выразив надежду, что я её отрецензирую. Рецензии, как таковой не сложилось, но у меня, видимо, стала подспудно работать совесть, обличая в молчании, и напоминая о необходимости ответа ему, и однажды я, сидя в буфете автовокзала в Иваново, мгновенно набросал стихотворение. Получилась своего рода краткая поэтическая рецензия на его книгу.

Далее список авторов имеет тенденцию к бесконечности.

– А из современной рок-поэзии, представителей авторской песни кого бы ты выделил?

– Тут мне повезло. Я такой персонаж пограничный, и у меня в этой среде очень много знакомых. Могу с ходу назвать нескольких персонажей, которые, на мой взгляд, пишут то, что нужно. Это Юлия Теуникова, Дмитрий Дубров (PLOTNIK_82), Тимофей Яровиков (группа «Сердце дурака»), Сергей Канунников (группа «Возвращение») – люди, которых в моём личном, скажем, хит-параде я могу поставить в первые строки. Есть ещё целая плеяда наших чеховских авторов. Но это отдельный разговор…

И, безусловно, Миша Вырин (группа «Медвежий угол»). Это человек-солнце… Я до сих пор считаю, что его «Меченый весной» – один из сильнейших альбомов в нашем сегменте, нашего (плюс-минус) поколения вообще, и мощнейший антидепрессант, способный вытянуть тебя из любого тоскливого состояния, с первой песни задавая вектор из глубины отчаяния – от печки, всё заново, к осознанию своего места в мире. В итоге всё встаёт на свои места, ибо «та не велика тоска…».

– Я думаю, мы у Михаила тоже скоро интервью возьмём… Скажи напоследок, где тебя можно увидеть и услышать в ближайшее время?

– Мне очень хочется сделать презентацию книжки «Ковчег». Если говорить о Москве, то это, предположительно, будет 26 ноября. Причём в силу моего пограничного положения вечер будет не чисто литературным: выступит, наверное, несколько поэтов и несколько музыкантов…

 

Беседовал Евгений БОГАЧКОВ