Михаил БОЙКО. АНАТОМИЯ ВЕНЕРЫ В МЕХАХ

№ 2017 / 39, 10.11.2017

Последние два года были довольно плодотворными для философа, критика и прозаика Михаила Бойко. Доказательством тому служат сразу четыре книги: философский трактат «БОЛЬ: Введение в алгософию» (вышедший в известной серии «Современная русская философия»), два тома «Поисков смысла» и совсем свежая книга «Твин Пикс и Венера в мехах» (издательство «Летний сад»).

– Михаил, о чём ваша новая книга с таким броским названием?

– Вы удивитесь, но это именно тот случай, когда название полностью соответствует содержанию. Телесериал «Твин Пикс» (и сопутствующие книги), а также роман Леопольда фон Захер-Мазоха­ – мои любимые художественные произведения, бесконечно пересматриваемые, перечитываемые, передумываемые. Книга получилась небольшой, но очень ёмкой, лаконичной, в неё вошли тексты почти десятилетней выдержки. Ни одного лишнего слова. По сути, это введение в современную киносемиотику и опыт прикладного использования разрабатываемых мною новых концепций в философии и литературной критике – алгософии и алгокритики (от греческих слов «боль» и «мудрость»). Третья часть книги посвящена фильмам, поднимающим актуальную болевую (то есть связанную с физической и психической болью) проблематику. И вообще, будьте готовы к сюрпризам, как говорил почитаемый мной Шарль Огюстен де Сент-Бёв: «золотоносная жила подчас имеет самые причудливые изгибы».

– Критик Валерия Жарова писала: «Остаётся надеяться, что он исполнит обещание, данное в интервью Евгению Степанову, и в ближайшее время порадует нас своими философскими работами, которые заставят всех деконструкторов, постструктуралистов и семиотиков застрелиться солёным огурцом» («Октябрь, 2011, № 6). Вы исполнили обещание?

– Ну, если брать новую книгу вместе с предыдущим трактатом «БОЛЬ: Введение в алгософии», то надеюсь, что отчасти исполнил, тем более что всецело разделяю любовь Валерии к солёным огурцам. К сожалению, сама Жарова после многообещающего совместного романа с Дмитрием Быковым не спешит оправдывать наши с Ефимом Лямпортом восторженные ожидания. Пишет в «Собеседнике» скучнейшие статьи, «сдулась», одним словом.

– Возможно ли быть одновременно философом, искусствоведом, критиком и прозаиком (при отсутствии конкретной специализации на чём-то одном)?

– Наверное, мой пример доказывает, что можно. И есть другие аргументы. Из недавно умерших: Александр Зиновьев – всемирно известный логик, философ, социолог и писатель в одном лице, Вадим Рабинович, Александр Пятигорский, Юрий Мамлеев. Из ныне живущих совмещают сразу несколько творческих ипостасей – Владимир Мартынов, Владимир Кантор, Александр Секацкий, Константин Кедров и другие. Если же расширить хронологические и географические рамки, то примеров гораздо больше. Все мы, перефразируя Роберта Фроста, выбрали «менее хоженый путь / И это всё изменило».

Человеческое мышление – это мерцающий и бурлящий океан, этакий Солярис, где не должно быть никаких пунктирных границ, красных буйков, таможных сборов и территориальных споров. Из истории мы видим, что все крупные достижения имели междисциплинарное значение. Другое дело, что не каждому хватает мужества, чтобы игнорировать искусственно возведённые барьеры. Поэтому чаще всего философы создают не чисто художественные произведения, а используют разнообразные синтетические, полухудожественные формы, излагают свои мысли в широкодоступной, беллетристической манере. Это очень почтенная традиция, восходящая к поэмам Ксенофана, Парменида, Эмпедокла и, конечно, платоновским диалогам. Кстати, многие мои критические статьи – по сути, философские размышления по художественным поводам.

– Должен ли быть разносторонним человек в XXI веке?

– Разносторонность – это родовая характеристика представителя homo sapiens, и человек должен оставаться разносторонним, если он хочет оставаться человеком разумным. Биологи доказали, что чем уже специализация организма, тем он уязвимей к изменениям внешних условий. Экономисты столь же убедительно доказали, что гиперспециализация экономики делает её уязвимой к колебаниям рыночных цен. Мы видим, что гиперспециализация чревата рисками как на уровне индивидуума, так и на уровне всего общества. Поэтому столько говорят о дивергенции, диверсификации, междисциплинарности.

К сожалению, если брать российскую науку, то в ней о междисциплинарности в основном только говорят, на деле же всячески ей препятствуют. Приведу пример из моих личных мытарств. Будучи аспирантом-культурологом, я написал кандидатскую диссертацию, посвящённую вопросу, что представляет собой характер персонажа как культурный феномен (речь шла не о конкретных персонажах, а о художественных персонажах вообще). В нескольких диссертационных советах по культурологии мне сказали, что это не к ним, – дескать, персонажами занимаются филологи. В диссертационных советах по филологии посоветовали пойти к психологам: они занимаются характерами. В диссертационных советах по психологии мне объяснили, что моя тема относится, вероятно, к культурологии или филологии, но только не к психологии, поскольку психология занимается эмпирическим исследованием психики реальных людей, а не вымышленных персонажей. Круг замкнулся. В итоге я перевёлся на аспирантуру по искусствоведению в другой вуз, написал новую диссертацию (на этот раз по теории фабулы кинопроизведений) и уже там защитился.

– Издаётся много книг по философии, что вас в них не устраивает и что вы от них ожидаете?

– Как и многие, я обращаюсь к книгам, чтобы прояснить для себя какие-то вопросы. Поэтому в философских текстах больше всего ценю мысли, изложенные ясно и отчётливо, как сказал бы Декарт. Мои любимые афоризмы, которыми я предваряю почти любое своё публичное выступление: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает» (Артур Шопенгауэр), «Всё, что может быть сказано, может быть сказано ясно» (Людвиг Витгенштейн). Любой туман или спутанность мышления вызывают у меня отторжение. Современные постмодернистские тексты свидетельствуют, мне кажется, о нечистоплотности мышления их авторов. Лет двадцать назад это было ещё терпимо, философов-постмодернистов только начали переводить, была мода и ощущение новизны. Но когда сегодня какой-нибудь солидный философ с восторгом и томным придыханием юнца, воспевающего в стихах воображаемую Джульетту или Виолетту, произносит фамилии Делёза, Лакана или Деррида, это производит тошнотворное впечатление. Что французский постмодернизм есть изощрённое шарлатанство, убедительно доказали Ален Сокал и Жан Брикмон в переведённой ещё в 2002 году книге «Интеллектуальные уловки». А толку?

Дело в том, что мышление загрязнённое, засорённое постмодернистским шлаком уже не способно к подлинной рефлексии и самокритике. Ещё в античные времена было известно, что из двух взаимоисключающих тезисов можно вывести всё что угодно. Например, из посылок «Сократ существует» и «Сократ не существует» логически следует высказывание «Сократ – осёл» (докажите самостоятельно). Постмодернистские тексты просто сотканы из противоречий, о большинстве рассуждений даже нельзя сказать, что они ложны, – они бессодержательны. Это ещё уместно как игра в художественном дискурсе (например, в романах Льюиса Кэрролла или пьесах Эжена Ионеско), но в произведениях, выдаваемых за серьёзные философские изыскания, это просто интеллектуальное мошенничество. К сожалению, значительная часть российских гуманитариев искалечено тяжёлой формой постмодернистского недуга. Постмодернистская мельница крутится без остановки, большая часть научных статей по гуманитарным наукам – мутные постмодернистские эмульсии. Там много междисциплинарности, но это другой случай – как говорил Свидригайлов, «беда быть широким без особенной гениальности».

– Почему вас привлекает именно философия, а, например, не психология или политология?

– Научной психологии, на мой взгляд, до сих пор не существует. Человеческая психика настолько пластична, даже «плазматична», что невозможно сформулировать такое обобщение, чтобы тут же не нашлось какое-нибудь исключение. Да, выявляются важные статистические закономерности, но стоит измениться социальным условиям и все количественные закономерности приходится заново устанавливать. Сейчас все надежды сторонников научной психологии связаны с нейронаукой, то есть нейропсихологией. Время покажет, оправдаются ли эти ожидания.

Что касается политологии… Несколько лет назад я работал в крупной общественно-политической газете, и наш главный редактор рассказывал, что к нему часто приходят устраиваться на работу кандидаты и доктора политических наук. Как только они упоминают свою учёную степень, он отвечает: «Нет таких наук, в шарлатанах не нуждаюсь». Конечно, люди защищают диссертации по политологии, но я хорошо понимаю, почему наш главный редактор так отвечал. Ценность политическому аналитику или эксперту придают основательные знания в какой-нибудь смежной науке (социологии или экономике).

Ну и, конечно, у меня есть отвращение к политике как таковой. Один мой друг юности – ныне депутат Госдумы, и я мог наблюдать его постепенную моральную деградацию. Другой мой товарищ тех лет недавно вышел из тюрьмы по делу о массовых беспорядках. Вот две крайности. Меня не привлекает ни моральная деградация, ни тюремная романтика.

– Что отличает философа от не-философа?

– Мне близок тезис Карла Поппера «Все люди – философы». Кстати, этот многократно оклеветанный философ – очень достойный мыслитель. К сожалению, его крайне тенденциозно и в корне ложно толкуют как апологеты (например, Джордж Сорос), так и оппоненты (например, Александр Дугин). Не-философ – это скорее просто непробуждённый человек, который ведёт сноподобное, трансовое, почти сомнамбулическое существование, «плывёт по течению», проще говоря. Российский мистик Георгий Гурджиев называл таких «спящими машинами». Когда человек внутренне пробуждается, озирается по сторонам и задаётся экзистенциальными вопросами, он уже, хотя бы немного, философ. К сожалению, по моим личным наблюдениям, многие профессиональные философы только мнят себя философами, а внутренне пребывают в состоянии «спящей машины».

– Есть ли философ, на которого вы равняетесь, и кто он?

– Есть ряд философов, с которыми я лично общался и которые оказали на меня сильное воздействие: Вадим Руднев, Фёдор Гиренок, Александр Зиновьев и другие. Но всё-таки заочный диалог с великими мыслителями прошлого важнее. С точки зрения метода, мне ближе всего американская аналитическая философия и французский структурализм. Но в сложной жизненной ситуации я буду искать поддержки у таких «великих утешителей» (для меня, конечно), как Платон, Эпиктет, Боэций, Артур Шопенгауэр, Отто Вейнингер, Виктор Франкл, Пауль Тиллих, Симона Вейль, Эмиль Мишель Чоран (Сиоран).

– И чьи бы работы из современных философов вы бы порекомендовали?

– Могу посоветовать ознакомиться с серией «Современная русская философия», издаваемой под эгидой кафедры философской антропологии МГУ (в этой серии вышла и моя книга «БОЛЬ: Введение в алгософию»). Далее – книги уже упомянутых мной в этом интервью российских философов, а также Виталия Целищева, Владимира Кутырёва, Светланы Семёновой, Натальи Ростовой, Василия Налимова, Юрия Бородая, Вадима Васильева, Александра Карпенко (некоторые из перечисленных авторов, к сожалению, ушли из жизни, но до сих пор в полной мере не оценены). Их книги – осколки сияющего тысячегранного смысла, изучать следует именно их, а также молодых философов, а не сочинения академических мумий с их «деревянными» теориями. Большое впечатление на меня произвела новая теория сознания, предложенная физиком Михаилом Борисовичем Менским (умер в 2015 году) в книге «Сознание и квантовая механика». Интересных современных западных философов не буду перечислять, иначе список получится слишком длинным. Всё-таки на Западе философия находится в несравнимо более благоприятных условиях, чем в России.

 

Беседу вела Елена ТАРИМА