Сергей ЕСИН. О ПРОСТО ЖИЗНИ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (Из записок профессионального читателя)

№ 2017 / 41, 24.11.2017

Прошлый раз начинал с театра, сейчас приходится с кино. «Матильду» я так и не посмотрел, говорят, что она почти провалилась и уже не возьмёт денег, которые на неё затратили. Но может быть и возьмёт – Запад и Азия любят чужую жизнь, особенно про царей и королей. Сомнения у меня возникли сразу же, как только стали просачиваться слухи о «трогательных» эпизодах.

Выкачать что-то очень духовное из личной жизни этой женщины трудно – я прочёл её Мемуары, изданные лет пятнадцать назад, ни одного упоминания о книгах, выходивших в её время, да и вообще о литературе. Что касается Кшесинской, как крупной балерины – здесь всё обстоит ещё сложнее, потому что она действительно, несмотря, а может быть вопреки своим великокняжеским связям, была очень крупной фигурой на русской сцене. Это лучше передать словами, а не картинками.

“Матильда”

Алиса Фрейндлих в роли балерины

Я помню фильм «Балет», недавно прорекламированный Первым каналом и прошедший по экранам. И хотя почти всегда любая рекламная кампания, которую предлагает господин Эрнст, руководитель и продюсер – как только успевает, но зато, какие доходы! – почти всегда, как назло, не свидетельствует о качестве, этот фильм был удачным. Хорошие сцены, ловкая драматургия, убедительная Фрейндлих, не было только одного, почему эта девочка-актриса, главная в фильме, вдруг танцует на сцене Большого театра. Подлинное – не сымитируешь, Уланову уже не станцуешь. Не станцуешь и Кшесинскую, которая была кумиром для своего времени. И не только для великих князей.

Всё это очень жаль, потому что в своё время у Алексея Учителя был прекрасный фильм «Дневник его жены», фильм о трудных заграничных днях Ивана Бунина. Я уж не знаю, кто писал сценарий «Матильды», но сценарий давнего фильма писала очень опытная Дуня Смирнова, а кроме Андрея Смирнова, который пронзительно играл Бунина, в фильме был ещё в апогее своего обаяния и молодого не конъюнктурного мастерства Евгений Миронов.

Почему такое крушение у талантливого человека? Я вспомнил здесь одного своего невероятно талантливого ученика, который, оканчивая институт, вдруг написал неожиданный роман. У талантливого человека всё интересно, и роман был неплохой, но только тут с определённой ясностью возникло, что мой красавец и талантливый ученик как-то раздвоился между модными в тот момент фэнтазийными темами и настоящей, про людей, а не про и птеродактилей и динозавров, литературой. Сергей Николаевич, динозавры в моде! Подчас коммерческий успех успешно убивает художника. Но последний раз к Матильде. А там есть, что всё-таки снимать: какие сцены в Пятигорске, куда она попала в одной юбке перед тем, как оказаться заграницей! И о Николае кое-что молодое, верное и летучее есть в мемуарах. Умейте читать.

«Государь сел во главе одного из длинных столов, направо от него сидела воспитанница, которая должна была читать молитву перед ужином, а слева должна была сидеть другая, но он её отодвинул и обратился ко мне:

– А вы садитесь рядом со мною.

Наследнику он указал место рядом, улыбаясь, сказал нам:

– Смотрите только не флиртуйте слишком.

Перед каждым прибором стояла простая белая кружка. Наследник посмотрел на неё и, повернувшись ко мне, спросил:

– Вы, наверное, из таких кружек дома не пьёте?»

С проблемой чтения и организацией собственного досуга в самых необыкновенных для сегодняшнего времени формах я столкнулся в немецком Марбурге. В городе этом когда-то учились два гения, два гения русской литературы, Ломоносов и Пастернак. У меня об этой истории в своё время написан роман. Конечно, как и «Имитатор», не снятый и не востребованный телевидением, которое страстно любит сериалы с маньяками и роскошными интерьерами. Я даже думаю, что основной предмет всех телевизионных, якобы художественных съёмок и главный предмет реквизита – пистолет! Ну как наше телевидение может обойтись без «макарова»! В «Марбурге», ратушу которого воспел наш соотечественник Булат Окуджава, пистолет в художественной жизни не в чести. Но по субботам здесь есть уже ставшие знаменитыми «утренники» для взрослых «Литература в 11». И самое главное утренники эти в обычном кафе, где есть булочки и разные крендельки, уже на моей памяти субботу за субботой идут уже лет пятнадцать. Всё очень просто – пишу об обмене опытом, которым никто никогда не воспользуется: приходят утром любители литературы, они же обыватели, а организаторы приглашают писателя. Писатель бывает из Германии, из Англии, из любой европейской или азиатской страны. Писатели, как правило, первого ряда. Из метафорически наших здесь был Окуджава. Лично я слушал здесь уже в постсоветское время Чингиза Айтматова, но бывали и Бёлль и многие другие. Что-то городскому Литературному обществу выделяет «Земля», по-нашему областная, городская или районная администрация. Но слушатели тоже приходят не совсем даром, не просто попить кофе и что-нибудь во время этих чтений съесть, слушатель сначала платит 10 евро. И вот здесь основные вопросы: возможно ли у нас такое, возьмётся ли в каком-нибудь московском районе и какое-нибудь кафе проводить что-то подобное и найдётся ли у какой-либо администрации хоть что-то для своих жителей? В то, что найдётся, я не верю.

Я собственно вспомнил Марбург по двум причинам: во-первых, если не попытаться вновь привить в обществе, то хотя бы рассказать об этой, когда-то существовавшей у нас традиции – и Достоевский и другие писатели и поэты, вслух читали публике свои новые произведения и кому-то это было очень интересно. А во-вторых, так уж случилось, что в Марбурге, сидя в квартире своей приятельницы и славистки-переводчицы Барбары Кархофф, я много читал. Никогда без «интеллектуального» груза за границу не езжу. А что делать в самолёте, а что делать в чужой стране, когда достопримечательности осмотрены?

Я почти никогда для домашнего чтения ничего специально не ищу, читаю то, что само идёт в руки: есть новая книга, читаю её, подарили сборник, смотрю сборник, есть толстые журналы, берусь за них. В запасе бы номер «Знамени» и номер «Нового мира». А приехал в Москву – в почтовом ящике «Современник». С кого начать? Моё личное чтение позволяет сделать легкомысленный вывод, что россказни о крушении русской литературы сильно преувеличены. Главное не судить всё по итогам премиального процесса. Здесь все одинаковы: мог ли получить какого-нибудь «Букера» Валентин Распутин или Василий Белов? Но разве могла и Улицкая или Ксения Букша что-нибудь схлопотать по ведомству В.Н. Ганичева?

Начну, как положено на военном совете во флоте, с младшего по чину, с моего ученика Филиппа Резникова, который вдруг с рассказами выступил в «Нашем современнике». Перед этим журналом у меня определённый долг – там всегда почти прекрасная, хотя и в меру тенденциозная публицистика. Сейчас по памяти отдаю должное – крепкая была статья «Шостакович и Свиридов: к истории взаимоотношений». Отношения, конечно, были, это всё-таки два бесспорных лидера. И того и другого, конечно, представлять не надо, они и так знамениты, но в статье, у них, у музыкантов, также, как и у писателей в литературе, есть и деление на лагеря, а главное механизм управления творческой интеллигенцией в давние годы. Это-то и интересно. Эта моя память выдавливает статью …. Как хорошо, если читаешь журналы с карандашом в руках.

У Филиппа Резникова – я его помню хорошим, вдумчивым и аккуратным мальчиком – в журнале два рассказа: «Пасха в 1917-м» – здесь положение царского хорошего служаки и командира полка среди восставшего простонародья, т.е. простых солдат. И солдаты, конечно, хороши и их комиссары и представители. Рядовой состав во что бы то ни стало, желает на Пасху разговеться! Вот об этом и вспоминает, умирая в Константинополе, старый царский служака полковник. Кто виноват? Россия никогда ещё не давала ответа на такой вопрос. Второй рассказ о молодом, почти мальчике Ване Матвееве, вернувшемся из Чечни. Фабулу передавать не стану, здесь любовь, внутренняя чистая робость, товарищи по работе, закончилось всё плохо. Я и в прошлый раз говорил, как крепко Чечня засела в сознании и биографии русского и российского человека. И тот же вопрос о виновном и что из пройденного и пережитого можно простить.

Попутно мелкое, но касающееся уже меня, личное, так сказать, соображение. Последнее время журналы, печатая того или иного автора, всегда стараются его как-то представить. Это делает, конечно, восприятие читателя объёмней: год рождения, где живёт. Меня до слёз трогает, если под публикацией, а в данный момент это рассказы Резникова, стоит: «Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (семинар С.Н. Есина)». Может быть, и не зря жизнь прошла?

Что держит любой рассказ? А здесь собственно два условия: некий, касающийся или интересный читателю сюжет и умение слова превращать в такие картины, которые сначала впечатываются надолго в сознание. Ну, а что у меня? Что надолго осталось жить со мною и даже существовать в качестве классического примера? Резко поднимаю планку возраста и здесь место так поздно дебютировавшего с серьёзной прозой Филиппа приведу – тот же журнал прочёл довольно давно, но запало – рассказы почти моего ровесника, лишь что-то лет на двенадцать моложе, новгородского писателя Олега Рябова. Долги, долги, я весь в долгах! Но если мало и исключительно в соответствии с привязанностями пишут критики, может быть, нам, прозаикам и поэтам, хоть что-то, не считаясь с гонорарами и временем, что-то говорить друг о друге? Ещё раньше я прочёл замечательную книгу Рябова «КОГИз». Есть такие книги-энциклопедии, где ты узнаёшь не только что-то интересное об авторе, но и о времени в котором многое не заметил и пропустил. Но Рябов, кроме того, что книжник и писатель, ещё и антиквар. Сколько же здесь нового или забытого старого! Как говорят на телевидении и радио: «Не пропустите, будет интересно». Попутно совет: не давайте близким наводить порядок в своих книгах и никогда не ставьте «отработанную» книгу, полную собственных замечаний и карандашных пометок в общий лад на собственной книжной полке. Потом не найдёте! У меня в трёхкомнатной квартире около двадцати книжных шкафов. Книгу нижегородца Рябова не нашёл, но вот рассказы хорошо помню, потому что оба поразили меня точностью и знанием, как говорят танкисты, «материальной части». Для меня это был некий образец точности письма, студентам именно об этом говорил. У Рябова это знание убийственное. Особенно, помнится, меня поразило это знание в области быта и жизни большого и крупного бизнеса. О богатых у нас любят писать бедные писатели. Как правило, пишут об этом убого, скорее пользуясь не личными наблюдениями, а кино и телевидением. Списывание с телевидения стало почти универсальным приёмом. Телевидение – плохенькие сериалы, писатели – скудную литературу. Здесь, у Рябова – первозданность. Рассказ называется, не без переклички в названии со знаменитым рассказом Виктора Астафьева, «Ловля рыбы бреднем». Но здесь иная интонация и наша русская действительность. Я бы даже сказал, что этот рассказ способен в известной мере примирить простого русского человека с действительностью людей богатых. Но одновременно говорит об их принципах, в которых не всё только я тебе, а ты мне. Прекрасная сцена с поранившимся во время лова пареньком. Она так смачно написана, что не могу не процитировать, отчётливо понимая, что цитата великовата.

 

Олег РЯБОВ

 

«– Коля, – крикнул он, одновременно нажимая кнопки на своём резиновом водонепроницаемом и пуленепробиваемом мобильнике, – быстренько ко мне. Перетяни парню ногу ремнём и держи её кверху. Глава администрации у вас по– прежнему Сергей Евграфович? Хорошо. Я уже говорю. Серёга, привет, это Сашка. Какой Сашка! Платоныч, Платоныч! Неприятность тут у меня случилась, но в твоём районе, отвечать будешь. Да нет! Паренёк тут ногу повредил, быстро вышли сюда «скорую помощь» ко мне на базу. Вышли свою машину, доктора вызови, должен буду. Я тебе дам – нет больницы, нет врачей, нет оборудования! Твоя больница теперь моей подшефной будет, значит, всё у тебя будет, а сейчас давай пацана ремонтировать».

Второй рассказ Рябова в той же, седьмой книжке журнала даже как-то страшен по своей сути. Здесь опять жизнь полу-благополучная городская и жизнь деревенская, когда молодая женщина-юрист, вполне успешная, только что вернувшаяся откуда-то из-за границы с отдыха, проскакивает на машине, торопясь по делам, но успевает сказать своему деловому клиенту: «А это моя мамка стоит, с грибами-то». После этого автор пишет ещё три совсем не назидательных строки.

Вот чего надо показывать по телевизору и о чём снимать кино. Рассказ называется «Жить разучились».

Но пора вернуться к обещанному ещё в Германии чтению. И опять, если мне попадает в руки «Новый мир» или «Знамя», то это любезность администрации, а если не вижу «Октября» или «Дружбы народов», то я их и не читаю. Паблисити книги часто зависит от энергии издателя. Достаточно понаблюдать, сколько книг раздаёт «Эхо Москвы» через разные викторины, чтобы потом говорить о популярности среднего автора.

В Марбурге в Дневнике записал: «Уже на ночь принялся читать Вячеслава Ставицкого «Астронавт». Оторваться невозможно, пока это гитлеровская Германия – почти рифма с моим пребыванием в Марбурге – некий немецкий астронавт готовится полететь в космос. Удивительные по точности картины немецкого провинциального захолустья. Тыловая, ещё благополучная, Германия. Откуда подобные знания у молодого автора из Ростова-на-Дону? Стилистически и по подаче материала почти безупречно…» На следующий день, в Дневнике же: «С шести утра читал «Аэронавта», тайный смысл всей вещи проясняется. Изобретатель огромной ракеты, которая должна принести победу фюреру в войне, понимает, что не может сделать так, чтобы она поражала точно намеченное место. Но о ракете уже говорят и заранее её бояться. Это должен сделать человек запрятанный в неё. Показательный взрыв должен испугать весь мир. Зачем же тогда воевать с Германией, если она и так победит! Но этому человеку-ракете, чистому и романтическому патриоту Германии, никто не говорит о его роли. Этот герой болеет патологической любовь к небу, бывший лётчик, как Гагарин. Он думает, что он первый космонавт, открывающий дорогу в космос. Мечтает о славе, вернусь и женюсь, на прекрасной молочнице!»

Особенность большой литературы в том, что её никогда невозможно предвидеть. Ну, кто бы мог подумать, что Распутин придумает некое волшебное существо в своей «Матёре», а Свифт дерзнёт осмеять своё королевское время, послав в царство лилипутов и своего Гулливера!

Продвигаясь по тексту повести Ставицкого ты путешествуешь по замечательным сельским закоулкам, таким мирным и привлекательным, но уже родившим свою, разъедающую всё гадину. А как это всё случилось и произошло в этом царстве стерильной бытовой чистоты и послушания? Как могло случиться? А все просто хотели одного, но не разглядели и получили другое. Здесь, в этой повести, много волнующих смыслов. И жестокость изобретателя, готового ради престижа послать на смерть человека, и неоднозначность достижений науки. Наивный энтузиаст-космонавт должен в нужной последовательности, не догадываясь о своей трагической роли, нажимать кнопки. Собственно об этом всём мы узнаём лишь в самом конце. Но ведь и о роковых возможностях атомной бомбы для любого из нас мы догадались не сразу. Хиросима и Нагасаки так далеки от Калуги. А ведь эта тревога до сих пор над нами висит! Может быть, лучше было бы эту бомбу не изобретать? И давайте не будем забывать, что подлинная литература это всегда и энциклопедия и всегда философия.

 

Олег ЕРМАКОВ

 

Надо бы написать ещё о потрясающих главах нового романа «Вереск и ковыль» Олега Ермакова в «Новом мире». Здесь седая старина, русские войска идут отбивать у поляков родной Смоленск. А вот написано всё с точки зрения польской стороны. Написано с невероятной подлинностью и размахом. Здесь ощущение литературы большого стиля, Ермаков, после смерти Распутина, возможно сейчас главный…, но статью надо заканчивать. А с чего мы начинали? С кино?

Это только моя добросовестность заставила меня в воскресенье вечером пойти и всё же посмотреть «Матильду». Билеты, несмотря на воскресный день, были. И если у нас на проспекте Вернадского в кинотеатрах «Каро» на какую-то голливудскую стряпню со спецэффектами билеты по 600–700, то «Матильду» явно трагически распродавали, мой билет стоил 200. Корешок с датой и ценой я на всякий случай сохранил. Бедная наша Наталья Владимировна Поклонская! Страшно не то, что будущий царь здесь в кальсонах, а то, что всё невероятно пошло, пошло до омерзения.

 

Сергей ЕСИН