БЕСЕДА

Рубрика в газете: Рассказ, № 2018 / 5, 09.02.2018, автор: Антон ЛУКИН (ДИВЕЕВО, Нижегородская обл.)

Как только солнце красочным пожаром разгоралось на горизонте, старик Афанасий выходил выгуливать собаку. Тёмно-рыжая дворняга Динга свободно носилась по пыльной дороге. Никто не держал её на поводке, не приказывал куда идти. Старик шёл следом, наслаждаясь прохладой тихого утра. Собака старалась не ускользать из виду и потому далеко не убегала. Да и маршрут был хорошо известен обоим. Вдоль улицы, на которой стоял их дом, мимо старой школы и до оврага, где старик поставил скамью. Поначалу смастерил лавочку, но потом пригвоздил спинку, и получилась весьма добрая скамейка. Присядет Афанасий, поставит рядом клюку, передохнёт. Пока Динга ходит по нужде и игриво носится туда-сюда, можно полюбоваться пейзажем. Вид в этих местах открывался необыкновенный. Вдали сосновый бор, а внизу узенькой тропинкой петляет река. Обычно в это время от реки шёл туман. В небе ярким костром полыхают облака, а внизу веет прохладой. Забавно.

Этим утром Афанасий так же вышел из дому чуть свет и не спеша поковылял по улице, опираясь изредка на клюку. Проходя мимо школы, где когда-то учились его дети, остановился. Как и каждое утро доброй волной нахлынули тёплые воспоминания. Старик улыбнулся, передохнул и пошагал дальше. Сейчас школы нет, и детей возят в соседнее село за семь километров. А когда-то, ещё лет восемь назад, в этих местах, где пустует двухэтажное здание, стоял неутолимый весёлый гам. Жизнь шумела вовсю. Где дети, там и жизнь. Рядом с юностью и старики чувствуют всегда себя моложе.

Приближаясь к оврагу, Афанасий заприметил ещё издали чей-то силуэт. Кто-то сидел на скамье. Подойдя ближе, старик узнал гостя. Это был Егор Конюшкин.

– Утро доброе, – поздоровался Афанасий и присел рядом.

– Привет! – отозвался Егор.

– Чего скучаем?

– Да-а, – Конюшкин мотнул головой. – Не будет закурить?

Афанасий достал из переднего кармана рубахи «примачка» и протянул собеседнику. Егор прикурил, поблагодарил, сделал глубокую затяжку.

– Продрог весь, как бирюк, – прохрипел мужчина. Затянулся. Сплюнул. Перевёл взгляд на собаку, что гуляла рядом. – Очнулся у реки – не живой не мёртвый. Трясусь, тела не чувствую.

– У себя чего не спалось?.. Повздорил?

– Повздоришь тут, когда она окаянная даже слушать меня не желает. Слова лишнего не скажи, ноздри раздует, – Егор затянулся, стряхнул толстым мизинцем пепел. – Ей слово, она десять. Что за ушлая баба. Нет бы помолчать – что ты! – потёр щетинистый подбородок, вздохнул. – Из трюма я.

– Опять?

– А чего? Я там теперь чаще, чем дома бываю. Зараза.

О том, что последнее время Егор не уживался с супругой, старик знал. Знали многие. Бранились, как на войне – с выбитыми стёклами, с разбитой мебелью, с приездом полиции. Ссоры, конечно, бывали и раньше у них, но чтобы так… Никогда дело не доходило до «обезьянника». Последние полгода в семействе Конюшкиных это стало частым явлением.

– Башкою своей не думает, на что жить будем. Гоже ещё, что Прохор терпит. Отца покойного уважал и любил. Но и у него нервы не каменные. Пошлёт на три советских сегодня, и куда я пойду? Сама нигде не работает и меня последнего заработка лишает, ведьма.

Прохор Гавриилович имел свой малый бизнес. Всю жизнь, прожив в селе, и не собираясь покидать родную землю, ещё в девяностые годы скупил за бесценки колхозные земли и теперь успешно разводил свиней и коров. Большими партиями сбывал мясо, молоко и овощи. Целым гектаром выращивал картошку и капусту. Дело у фермера потихонечку, но шло. Многие односельчане трудились вместе с ним, хоть какой-то, имея заработок. Прохора Гаврииловича Егор знал с малых лет. Тот дружил с отцом и не редко захаживал к ним в гости. И когда с работой в селе стало трудно, Конюшкин один из первых обратился к тому за помощью.

– Пытайся сдерживать себя. В любом конфликте соглашение найти можно.

– Как же, поговоришь с ней со змеюкой такой. Так она и послушает.

– Ну а руки распускать каждый раз это тоже не дело.

– Я её пальцем ни разу не тронул, – Егор бросил окурок на землю, растоптал ботинком. – Ни разу. Всю мебель побил, а её… Кричать кричал, но чтобы силой обидеть. Никогда.

– Просто так забирать не станут.

– Свояк у меня там работает. Подкаблучник поганый. Так моя чуть что, сразу сестре – помоги, убивают. А с самой волосок не один не упал. Они приедут, я на нервах. В избе всё переворошил. Так они меня, голубчика, под белые рученьки – пожалуйста. Не впервой я у них.

– Действительно второй дом нашёл, – с досадой протянул старик. – Ну и как там?

– Чего как? А-а, да ниче. Кормят, кстати, не плохо. Есть время подумать, поразмышлять о жизни. Только вот относятся, как к скоту последнему, словно человек и оступиться не может. Первые разы ещё не замечают. А когда уже зачастил, и обматюгать могут, и дубиной приложить по спине, запросто, – Егор провёл ладонью по небритой щеке. – Весной этой утопленичка вылавливали. Вода прохладная была, но уже купались. А тут дожди пошли, колотун стоял несусветный. Так нас пятерых в «буханку» покидали и вперёд. Тоже вот, не каждого попавшего взяли. Пьянчуг всяких да бродяг. И меня к ним сунули, гады. Привезли к пруду и велят нырять. Эти-то сразу одежду с себя побросали и в воду, а я ещё копошусь. Получил по загривку. Обматюгали с ног до головы. Голос злой. Видно не до шуток им – жмурика найти надо. Пришлось раздеться. А вода холодная. Промёрзли до посинения.

– Нашли?

– Нашли. Куда он от нас денется. Потом неделю соплями харкались, – Конюшкин для убедительности покашлял в ладонь. – Так что, вот так. А вчера вечером выпустили, домой решил не идти. Обида таилась. Выговориться хотелось. Чего доброго, опять упекла бы. Дай, думаю, самогоном душу вылечу. Пошёл к Клавке, у ней хорошая. Взял в долг, нарвал яблок и на реку. Ноченька какая была, а! Звёздная, тёплая. Всю душу истеребил, пока размышлял о жизни. А поутру очнулся, себя не чую, – Егор сморщил лоб, опустил голову. Немного помолчал. – Вот так и живём, дед.

– Н-да, – протянул Афанасий. – Что тут скажешь… Ничего хорошего.

– Кто бы спорил. Да только как её, жизнь-то, лучше сделать, а? Да ни как. Не по любви сошлись, вот и мучаем друг друга. Раньше хоть какая-то малость уважения была, сейчас и её нет.

– Тогда и жениться нечего, коль не по любви.

– Легко сказать. А, поди, найди её, любовь-то. Она за каждым углом что ли прячется? Полюбишь какую-нибудь кокетку ещё, потом в петлю залезешь. Нет уж, спасибо. Да и кому я нужен с такой работой и заработком. Смолоду не набрался ума, теперь вот кусай локоть. Рядом, а фигушки. Дураком был, что в армии не остался. Другая жизнь была бы, думаю.

– А так по трюмам лучше мотаться? – спросил Афанасий. – Это не жизнь.

– Одному жить тоже не дело. Одиночество быстрей сгубит. А то, что не по любви… Да больше половины так живут. То ли, как и я, не любя сошлись, то ли потом узнали, что не та она оказывается единственная. И ничего же, живут. Можно же жить и притворяться, что всё хорошо.

– Нельзя.

– Да можно, можно! Ещё как можно! – Егор встал на ноги, нервно прошёлся взад вперёд. – Живут же люди. Живут, я знаю, – опустил голову, провёл ладонями по лицу. – Всем охота семью. И юным, и сорокалетним. Всем. Никто не желает быть один. Так почему бы не претворяться, что всё хорошо. Ведь так?

– Нет, Егор, не так.

– Да как же не так-то?! Всё так. Так. Можно же и на притворстве счастье построить. Ну.., – Конюшкин приумолк, перевёл дыхание, жалобно произнёс. – Ну, ведь можно же, дед?! Можно.

Афанасий склонил голову. Что говорить не знал. Да и что тут скажешь. В голосе Егора чувствовалась боль, что не возможно было сейчас спорить и опровергать его слова. Но разве есть в них правда? Разве можно на притворстве счастье обрести? Ведь они с Евдокией сорок семь лет прожили вместе и через всю жизнь пронесли любовь друг к другу. А ведь тоже и ссоры были, и обиды, и недопонимания… Как без этого. Но всегда были открыты друг перед другом, жили с правдой. Никакого притворства, никакой лжи. Не мог Афанасий, как бы и не старался, понять, как можно жить с человеком без уважения и доверия, который стал тебе чужим, притворяться, что всё хорошо. Не мог.

– Допустим, – кивнул старик. – Но что же тогда у тебя не всё ладно? Что же не счастлив, раз всё хорошо?

– У меня… Я… – Егор зажмурил глаза, помолчал, открыл, сдвинул брови. – Я детей хочу. Дочку. Сына. Хочу малышей. Тридцать восемь лет прожил, дед, а сказать нечего. Как один день пролетела жизнь. Ничего путного не было. Вся жизнь в двух словах. Сядешь, бывает, вечером на крыльце, закуришь, и до того одиноко и тоскливо становится, что хоть волком вой. В груди всё от боли сжимается, так и хочется вырвать сердце и растоптать. Для чего живу, зачем? Были бы дети, хоть какой-то смысл появился. А так… Ведь во мне доброта есть, я знаю. Только вот за одиночеством, за недопониманием и за злобой спряталось глубоко внутри, что не найти. Я ведь, когда к Прохору в избу захожу, так у меня сердце в радостях бьётся как шальное, когда внучка его встречать выбегает. Возьмёшь на руки, прижмёшь к себе, а она за нос тебя схватит и смеётся. Самой всего три годика, а столько радости, мне, взрослому дураку, приносит. Начну с ней играть, а сам чувствую, как внутри меня всё хорошее просыпается. Так охота весь мир приобнять и сделать, что-нибудь доброе. Так… – у Егора задрожал подбородок, он ещё сильнее нахмурил брови и отвернул взгляд.

– Так в чём же дело? – спросил Афанасий.

– Не хочет она детей.

– Почему?

– Не знаю. Не хочет и всё, – Егор снова попросил закурить. Афанасий достал сигарету, отдал. Конюшкин прикурил, сделал глубокую затяжку, выдохнул носом. – В прошлом браке, говорит, натерпелась. Хватит. Привязанной быть ни к кому не хочет. Поначалу как-то откладывали всё на потом, теперь и вовсе не желает. Не нужны ей дети.

– Детей воспитывать в любви и гармонии нужно. А если как у вас – то мир, то война… Сам должен понимать. Нехорошо это.

– Я всё понимаю, дед. И ей об этом же не раз твердил. Роди ребёночка да я тебя на руках носить буду, ноги целовать, слова грубого не скажу… У нас ведь последнее время только на этой почве ругань и происходит. Я ей про детей, она – отстань. Да какое отстань! Скоро на кладбище место выбирать, а ей всё отстань. Всё хихоньки да хахоньки, – Егор поднялся на ноги, нервно перебирая губами сигарету. – Придёшь с работы на столе пусто. В холодильнике остатки вчерашнего супа. Чем, спрашиваю, весь день занималась? Ничем. На диване пролежит, а мужа с работы встретить по-людски не удосужится. Трудно на стол на крыть, чтобы, как у всех – зашёл в избу, а тебя аромат свежего борща встречает. Сама нигде не работает… Согласен, у нас тут с работой не просто. Но хотя бы по дому занимайся, по хозяйству. Женщина ты или не женщина, в конце концов! Какого поросёнка и того завести не можем.

Егор бросил окурок под ноги, растоптал каблуком. Присел на скамью.

– Роди мне ребёночка, слова лишнего не скажу. Сиди хоть до старости дома. Только воспитывай. До ночи работать буду, – Конюшкин посмотрел на старика. – Только и знает нос воротить. Это не так, то не то. Извини, министром не стану.

В небе в сторону реки пронеслась утка. Где-то на задах пропел песню петух. Поглядывая на макушки сосен, Афанасий вспомнил Евдокию и сыновей. Жену схоронил, дети давно разъехались по городам, но каждое лето и в новогодние праздники навещают старика. Не забывают, кто перед сном целовал им ручки и рассказывал сказки. Приятно с возрастом осознавать то, что и ты внёс в этот мир частичку себя, из маленького комочка воспитал таких орлов, которые, пусть и далече от дома, но всегда будут славить родного отца и нести людям свет. В этом большой смысл. С годами осознаётся это особенно.

– Начнём с Настенькой в прятки играть…

– Что, прости? – Афанасий задумчиво перевёл взгляд.

– Я, говорю, когда у Прохора в гостях бываю, с внучкой его в прятки играем. Больно уж ей нравится. А тут как-то спряталась, значит, за занавеской, я нашёл. А на подоконнике у них кактус стоит. Она мне – дядь, погладь цветок. Я – зачем? Она – надо. А я-то знаю, что он колется. Коснулся пальцами иголок, сделал вид, что укололся, машу ладонью, а Настя смеётся. Ах, ты, говорю, хитрюнька такая, – Егор впервые за всю беседу улыбнулся. И сказано из его уст было и вправду смешно, что и Афанасий расплылся в доброй улыбке. – Обманула, говорю, дядю. Обманула.

– Дети они такие. Лишь бы пошалить, – согласился Афанасий. – У меня же парни росли, сорванцы ещё те. Прихожу домой как-то раз, уселся обедать, слышу, под столом Барсик песни распевать стал. Глотку тянет, голос противный. Ну и пнул я его разок тапкой. А он, бедный, с боку на бок переваливается, а на лапах устоять не может. Не пойму сначала, в чём дело, заболел, думаю, может. Потом выяснилось, что валерьянкой его напоили. Вот архаровцы. Сами, спрашиваю, додумались или услыхали от кого да решили попробовать? Сами – смеются. Вот и скажи… соображалку какую иметь надо, а?

Егор тоже тихонько закряхтел, засмеялся. Весело мотнул головой, глаза сузились. Старику было приятно, что из задумчивой, грустной беседы перешли на лёгкий разговор. О детях и, правда, было интересно поговорить. Смешных и весёлых историй он знал много. Да и Егору, как ему показалось, захотелось послушать и поговорить о чём-то более оживлённом и весёлом. Ну её, печаль, к такой-то бабушке. Погрустили и хватит. Всё наладится. Обязательно наладится. Не всегда жизнь идёт белой полосой, понимать это тоже нужно.

– Ты голодный, наверное? – спросил Афанасий.

– Есть немного.

– Вот что, пошли-ка ко мне, перекусим малость, – сказал старик, и они с Егором не спеша вышли на улицу. Динга бежала впереди, указывая дорогу и виляя весело хвостом. – А тут ещё случай был…

Засмеялся Афанасий, и Егор, глядя на старика, тоже улыбнулся.

 

 

 

 

 

 

 

Антон ЛУКИН

 

ДИВЕЕВО,

Нижегородская обл.