А ОН, КАК БЛУДНЫЙ СЫН, ПО РОДИНЕ

№ 2018 / 9, 08.03.2018, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

Готовясь к 60-летию газеты, мы с благодарностью вспоминаем о тех, кто начинал наше издание. У истоков «Литературной России», которая первоначально называлась «Литература и жизнь», были Виктор Полторацкий, Евгений Осетров, Виталий Василевский, Евгений Кригер, Михаил Лобанов, Ася Пистунова, Михаил Марфин, Наум Лейкин, Владимир Бушин, Юрий Мельников, Константин Поздняев, Александр Дымшиц, Валерий Аграновский, Николай Далада, Дмитрий Стариков, Павел Павловский, Залман Румер, Феликс Родионов, другие интересные люди. Сегодня рассказываем об одном из зачинателей «ЛР».

Виталий Сергеевич Василевский родился 4 мая 1908 года в Уфимской губернии, на станции Медведевка Златоустовского уезда в семье священника. Школу он окончил уже в Белебее. Кстати, первое признание к нему пришло в четырнадцать лет, когда в уфимском журнале «Свет молодёжи» появился его ещё неумелый рассказ.

«В 1924 году, – писал впоследствии Василевский в своей автобиографии, – вступил в комсомол, ушёл из семьи, работал пионервожатым в различных волостях Белебеевского кантона Башкирии». Спустя год его взяли на работу в газету «Красная Башкирия». А потом молодой журналист уехал в Ленинград, поступив на литературный факультет Высших курсов искусствоведения при НИИ истории искусств.

Окончив в 1930 году курсы, Василевский занялся газетной подёнщиной. Спустя год он отдельной книжкой выпустил рассказ «Комсомольские топоры». Однако в Ленинграде у него что-то не заладилось, и дипломированный специалист вскоре перебрался в Москву, где ему предложили должность очеркиста в журнале Максима Горького «Наши достижения». Но после смерти буревестника революции талантливый журналист в столице оказался невостребован. От безысходности он вновь подался в Ленинград, но там постоянной работы для него не нашлось, и он в течение двух лет пробавлялся случайными заказами от различных издательств.

В 1939 году Василевского призвали в армию и направили на Карельский перешеек. «Пять раз был в атаке», – подчеркнул он потом в автобиографии.

Когда началась война с немцами, Василевский вступил в народное ополчение. Потом он окончил курсы младших лейтенантов, командовал стрелковым взводом на Ленинградском фронте и только в мае 1942 года стал военным журналистом. А в 1943 году его приняли в партию и в Союз писателей. Правда, позже ему не раз тыкали в нос за отца и требовали объяснить, почему его родитель в войну оказался на оккупированной Псковщине, да ещё регулярно совершал церковные службы.

Демобилизовался Василевский весной 1948 года. Николай Атаров помог ему устроиться в «Литературную газету». Он получил номенклатурную должность заведующего отделом коммунистического воспитания и образования. Но уже тогда его считали высочайшим профессионалом и одновременно крайне неуживчивым человеком.

В какой-то момент в либеральных кругах сложилось мнение, будто Василевский – неисправимый антисемит, который в отличие от Анатолия Софронова и Николая Грибачёва свои взгляды на публике даже не считал нужным как-то завуалировывать или прикрывать фиговым листком. Он действительно часто загуливал. После одной из пьянок, случившейся осенью 1948 года, пострадавший от него радист какого-то аэропорта Альтшуллер написал жалобу Александру Фадееву. Возник скандал. Руководство «Литгазеты» попыталось его замять. Но не получилось

Историк литературы Борис Фрезинский рассказывал: «В письме Альтшуллера сообщалось, что 1 ноября 1948 г. он был на слушании дела бывшего сотрудника «ЛГ» Василевского, который устроил дебош в ресторане, обозвав кого-то многократно «жидовской мордой». Зав. ответственного редактора «ЛГ» Н.Атаров, защищая Василевского, объяснял дело выпитой им по случаю рождения отпрыска водкой, что вывело де коллегу из «душевного равновесия». Суд дал Василевскому 1 год условно». Альтшуллеру показалось этого мало, и он обратился также к Эренбургу. Тот в свою очередь сразу решил подключить партаппарат. 21 ноября 1948 года Эренбург отправил письмо в ЦК. Обращаясь к П.Н. Поспелову, он попросил «помочь осветить один случай, бросающий тень на нашу литературную и газетную среду. Радист аэропорта Альтшуллер переслал мне копию письма, которое он направил А.А. Фадееву. Я обратился к т. Курганову [члену редколлегии «ЛГ». – В.О.] с запросом, и он подтвердил мне, что действительно Василевский, который заведовал в «Литературной газете» отделом коммунистического воспитания, был предан суду за хулиганство и антисемитские выходки. Тов. Курганов подтвердил также, что т. Атаров старался выгородить Василевского. Таковы факты. Я лично не знаю ни Василевского, ни т. Атарова, но разделяю мысли и чувства автора прилагаемого письма. Мне думается, что мысли, высказанные мною в статье, которую «Правда» напечатала, не могут показаться заслуживающими внимания и доверия, если мыслимы такие выступления, как выступление т. Атарова, да и такие приговоры, как вынесенный нарсудом Свердловского района. Мне думается, что памятные слова товарища Сталина, приведённые мною в упомянутой статье, требуют иного поведения, нежели то, которое избрал для себя т. Атаров. Надеюсь, Вы не оставите моего письма без внимания».

Но вскоре Эренбурга самого чуть не упрятали в тюрьму. На одном из мероприятий заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и по совместительству литкритик Ф.М. Головенченко объявил, что «арестовали космополита № 1 Илью Эренбурга». Но потом выяснилось, что информация оказалась ложной.

В общем, в ноябре 1948 года Василевский вынужден был из «Литгазеты» уволиться. Более того, ему объявили выговор по партийной линии – за дебош в пьяном виде. Но бывшие соратники его не бросили. Уже в январе 1949 года Василевский получил новое назначение – на этот раз его сделали ответственным секретарём в альманахе «Год…». А через три года он пошёл даже на повышение, став заместителем главного редактора газеты «Советское искусство». Правда, в больших начальниках писатель проходил чуть больше года.

Я не раз слышал о том, будто власти очень хотели сделать из Василевского этакого погромщика литературы, обещая за это простить ему поповство отца. Он якобы этому всячески сопротивлялся. Но силы его были не беспредельны. Порой ему приходилось идти на уступки, включаться в кампании по обличению разного рода врагов и нести всякую партийную чушь. Так случилось, к примеру, в начале 1954 года, когда Василевский в «Литгазете» осудил Владимира Померанцева за «новомирскую» статью «Об искренности в литературе». Он тогда заявил: «Одна только искренность ещё ничего не решает» и упрекнул коллегу за игнорирование «вопроса о мировоззрении и о партийности позиции писателя».

Получилось, что Василевский первым из критиков внёс после смерти Сталина в публичную полемику элементы грубого окрика. Это не вытерпела даже официальная «Комсомолка», поместившая на своих страницах гневную отповедь проработчику. Среди подписавших протест были аспирант МГУ Сергей Бочаров и мой преподаватель, будущий специалист по Гоголю Юрий Манн. Кстати, позже Василевский не знал, куда деться от стыда, регулярно срывался и по-чёрному запивал. Но частые загулы не помешали ему талантливо перевести роман азербайджанского писателя Мирзы Ибрагимова «Слияние вод» (перевод был напечатан в 1958 году в журнале «Дружба народов»).

Ещё в конце 40-х годов Василевский сдружился с очеркистом из «Известий» Виктором Полторацким. Два приятеля во многом придерживались одинаковых взглядов как на политику, так и на литературу. Уже в 1956 году Полторацкий посвятил своему товарищу стихотворение «На чужбине». Он писал:

 

Как чернь по серебру, луной отражена,

На отмель, где песок зернистый высох,

Легла косая тень от кипарисов.

 

Спит море, берег спит. Безмолвье, тишина.

Ласкаясь, льнёт лиловая волна

К горбатой глыбе каменного мыса.

 

Здесь всё чужое: берег и вода.

А он, как блудный сын, по родине томится.

Туда, туда душа его стремится,

 

Где чернозёмом пахнет борозда,

Где, может быть, такая же звезда,

Но отражается в родной ему кринице.

 

Взять и уехать. Сразу, без отказа.

Но – время позднее, ни лодки, ни весла.

Да уж и стар, недугам нет числа.

 

И всё больней, всё горше раз от разу

Полузабытую он повторяет фразу:

– Недурно бы – на Волгу, в Ярославль…

 

4 декабря 1957 году в ЦК КПСС приняли решение о создании новой газеты «Литература и жизнь», утвердив главным редактором этого издания очеркиста Виктора Полторацкого, который до этого работал в «Известиях» и альманахе «Год…». Как говорили, Полторацкий дружил с зятем Хрущёва – Аджубеем. Новый начальник, по утверждению литфункционеров, очень рассчитывал сделать Василевского своим заместителем. Но партийное руководство видеть талантливого журналиста на первых ролях не захотело. Василевскому пообещали дать большие полномочия, но, так сказать, в неофициальном порядке.

Уже 29 декабря 1957 года Василевский сообщил в Ленинград критику Александру Дымшицу, с которым он вместе в конце 20-х годов учился в Ленинграде на Высших курсах искусствоведения: «…Избрали в Московское правление (прокатили не меня, а Грибача) и, видимо, придётся быть министром без портфеля в хозяйстве Полторацкого». Так и случилось: писатель стал членом редколлегии «Литературы и жизни» прямо с первого номера, который вышел 6 апреля 1958 года.

Я так понимаю, что высокое начальство ждало от Василевского разоблачительных статей. Но время изменилось. Подули другие ветры. И Василевский начал показывать зубки. Интересен в этом плане его отзыв на одну из статей Ксении Львовой. В писательском мире эту женщину мало кто любил. Одна из сотрудниц журнала «Знамя» Анна Берзер, перешедшая в год создания «Литературы и жизни» к Твардовскому в «Новый мир», в своей повести о Василии Гроссмане «Прощание» заметила: «Ксения Львова писала произведения, которые никто и никогда не читал. И вдруг её неудобочитаемую повесть «На лесной полосе» приметил Сталин, выхватил из потока и вознёс до небес. Всюду появились восторженные статьи о ней, а в 1949 году Сталин вставил её в списки и наградил Сталинской премией. В 1955 году она выпустит роман «Елена», который критика того времени назовёт поэтизацией пошлости и образцом дурного вкуса».

Так вот, 1 июня 1958 года Василевский специально для Полторацкого написал:

«Статья К.С. Львовой была снята с номера редколлегией «Нашего современника», куда, кстати, входят В.В. Полторацкий и автор сих строк. Посему, вероятно, наш элементарный долг – либо опротестовать решение редколлегии перед Оргкомитетом СП РСФСР, либо подтвердить решение редколлегии альманаха и в газете.

Борьба с ревизионизмом – дело серьёзное и необходимое, но требующее крайней осмотрительности.

Б.Бялик допускал серьёзные ошибки, за что был и критикован и даже получал партийные взыскания, ныне отменённые. Не снятые, а именно отменённые. Последние годы Бялик активно работает, и нельзя отрицать, что он во многом двинул вперёд горьковедение, что он активно борется против зарубежного, в частности, польского ревизионизма. Имеем ли мы право забывать об этом? Нужно брать всю общественно-творческую деятельность критики, а не цитаты. Старик Веселовский говорил, что при помощи цитат можно доказать всё что угодно. Нельзя брать цитаты из газетного отчёта: в нём слова – репортёра, а не Бялика. Наши враги нас ругают не только за приверженность «устарелому» марксизму, но и за якобы отступничество от марксизма. МТС ликвидировали? Отступничество. Министерства ликвидировали? Отступничество. Целину осваиваем? Отступничество. А.А. Сурков не случайно говорил писателям, что на пленуме ЦК Молотов, Каганович, Маленков атаковали ЦК «с томиком Ленина в руках» (его подлинные слова). То есть, у Ленина, мол, вот как сказано, а нынешний ЦК действует по-новому.

Я читал статьи Бялика и могу сказать, что он нигде не выступал против философских марксистских традиций, против традиций революционных демократов, против традиций русской литературы, а выступает против тех зарубежных ревизионистов, которые требуют, чтобы наша современная литература была такой же, какой она была в годы нэпа. Бялик, конечно, прав, когда говорит, что в основе всего лежит – практика, жизнь, и эта жизнь в соответствии с Ленинской теорией отражения рождает теории. Кстати, не Бялик это придумал.

Нужно бороться против ревизионистов, но не надо искусственно создавать ревизионистов при помощи 5–6 цитат.

Мне попала, вероятно, только часть статьи, а не вся статья, и потому я не имею права делать окончательные выводы, но и по этим 8 стр. могу сказать, что фразы: «Он подсекает корни социалистического реализма», «лягнуть лишний раз тех, кто привержен к историческим традициям» и т.д. – не имеют ничего общего с марксизмом. Печатать данную часть статьи не следует, – если последующие главы более доказательны, то с них и надо начать. Тон статьи чрезмерно раздражённый, и я не могу этому радоваться».

По этому письму видно, что никаким антисемитизмом Василевский не страдал. Слухи о его нетерпимости к другим народам явно были раздуты. Кстати, Полторацкого такой отзыв, похоже, не обрадовал. Он не понял, почему человек, считавшийся его близким соратником, столь яростно вступился за бывшего космополита, не раз подвергавшегося публичной порке в аппарате ЦК КПСС. И не тогда ли между ним и Василевским впервые пробежала чёрная кошка?

После выхода нескольких номеров «Литературы и жизни» Василевский признался Дымшицу: «Газетой, в коей состою членом редколлегии, я недоволен и, видимо, не столкуюсь с «главным». Но тогда были всего лишь эмоции. Писатель, когда надо, умел сочинять и пафосные материалы (пример – заметка «Грозное оружие», появившаяся в номере за 6 июля 1958 года), и правильные зарубежные отчёты (напомню хотя бы его «Болгарские впечатления», печатавшиеся в трёх номерах в ноябре 1958 года).

Время от времени Василевский выступал в «Литературе и жизни» и как критик. В писательских кругах была замечена его статья «Мнимые соблазны» (в номере за 22 августа 1958 года). Формально в материале писателя обсуждались опыты в прозе трёх перспективных, на взгляд газеты, авторов: В.Полторакина из Омска, Ильи Лаврова из Читы и москвича Юрия Казакова. Но знающие люди восприняли статью Василевского как установочную. Вместо анализа дебютных произведений влиятельный автор «ЛиЖ» уловил только одну тенденцию – уход молодёжи от актуальных тем. Ну и дальше понеслось.

Василевскому не понравилось, что провинциальную молодёжь потянуло в далёкую историю. Да ладно, если б она верно и с классовых позиций расставляла акценты. Нет же. Вон Полторакин в повести «Художник», по мнению критика, сосредоточился не на героях-подпольщиках, бросивших вызов колчаковской армии, а на каком-то декаденте, за которым, судя по всему, маячила расхристанная фигура короля сибирских поэтов Антона Сорокина. Василевский пришёл к выводу, что в гражданской войне молодой омич увидел не героику борьбы, завершившуюся победой большевиков, а лишь тиф, горе и одиночество. Это-то и взбесило критика. Он деланно возмутился: почему «ни у Лаврова, ни у Полторакина нет рассказов о труде и о трудовой борьбе советских людей»?

Другой момент, который вызвал у Василевского приступ ярости, – подражание некоторых молодых писателей модным западным веяниям. Критик негодовал: почему до талантливых сибиряков никак не доходило, что «книги Ф.Мориака, Г.Бёлля и частично Ремарка – законченно декадентские произведения»? И тут же нашлись виноватые – высокомерные столичные издатели, которые посмели заказать предисловие к тому же Ремарку законченному снобу Льву Копелеву, успевшему за свои убеждения отсидеть немалый срок в тюрьме и лагерях.

Но особенно сильно Василевский вдарил по Юрию Казакову. Ему не понравилось, что два рассказа молодого писателя – «Странник» и «Арктур – гончий пёс» – оказались «начисто лишены путеводных примет времени». Влиятельный литературный функционер тут же задался вопросом: куда смотрели его коллеги из региональной и центральной прессы. Он решительно потребовал: «Местная печать, а в отношении к Ю.Казакову – и московская, должна была бы занять наступательную позицию, броситься в борьбу против декадентских настроений, против практического отрицания современной темы и ухода на «горные вершины» вечных, «общечеловеческих» сюжетов и сюжетцев».

А на кого же молодёжь, по мнению Василевского, должна была равняться? Образцом для подражания он объявил некоего Вячеслава Ковалевского, напечатавшего у Полторацкого до его перехода в газету «Литература и жизнь» в нечитабельном альманахе «Наш современник» насквозь фальшивую повесть «Брат и сестра» о Зое и Шуре Космодемьянских. Мало того, что эта повесть была просто плохо написана. Она ведь содержала и много лживых фактов. То, что было простительно П.Лидову, который в войну по горячим следам продиктовал в «Правду» очерк о Космодемьянской, спустя пятнадцать с лишним лет вызывало уже одно недоумение. Историки выяснили новые существенные детали. А Ковалевский продолжал петь заезженную пластинку, сознательно фальсифицируя трагический образ своей героини. Ковалевский достоверность подменил одними лозунгами.

При этом Василевский, повторю, не был одномерной личностью. Во-первых, он вырос в семье священника, в которой всегда почтительно относились к русской истории и патриархальным ценностям. Во-вторых, у него было неплохое образование, с ним в разные годы занимались как основатели формальной школы литературоведения, так и новаторы, замахивавшиеся даже на Пушкина. В-третьих, Василевский имел характер. Его нельзя было причислить к слепым исполнителям чужой воли. Сколько раз он, лишь бы сорвать неправедные приказы начальства, уходил в пьяные загулы.

Так почему же весной 1958 года Василевский от одних потребовал не только актуальности, но и какую-то особую эстетику, а другим, получилось, всё спустил? Неужели сработала корпоративная солидарность (известно, что главный редактор газеты Полторацкий сильно недолюбливал Константина Паустовского, а Юрий Казаков числился у старого мастера в любимейших учениках)?

В редакции к Василевскому относились по-разному. Его очень ценил, к примеру, Михаил Лобанов. Известный критик вспоминал: «На Василевского я, как завотделом, мог рассчитывать на поддержку в публикации серьёзных материалов. Так, мне хотелось опубликовать большую статью известного литературоведа Леонида Ивановича Тимофеева, которому я обязан вниманием ко мне во время моей давней работы над кандидатской диссертацией о творчестве Л.Леонова (вышла книгой «Роман Л.Леонова «Русский лес»). Статья его была трудной по языку, не газетной, но мы с Виталием Сергеевичем добились того, что она была напечатана в «Литературе и жизни», и правильно сделали. Ибо автор статьи – крупная личность, угадываемая даже и за «трудным» языком, а впоследствии в выступлениях Леонида Ивановича было явно видно – какая это действительно крупная личность и как гражданин-патриот (его дневники военных лет), и по высокому уровню культуры (его защита Есенина, как великого поэта, от вульгарно-социологического подхода Твардовского во время обсуждения проекта собрания сочинений Есенина)».

Как и предвидел Василевский, плодотворной работы в новом издании не получилось. 23 мая 1959 года писатель признался Дымшицу: «Перед отъездом вручил Друзину В.П. [секретарю Союза писателей России. – В.О.] заявление об отставке. Физически сил уже не хватает на работу в газете, да и взаимоотношения мои с Полторацким за эти 1,5 года никак не наладились. Нести ответственность за захолустную районную газету мне всё же на старости лет не хочется. Думаю, что у меня были какие-то разумные планы относительно газеты. Если сим планам не суждено было воплотиться в дела, так чего ж мне срамиться?»

Из редколлегии Василевского отпустили лишь в октябре 1959 года. Но окончательно связи с газетой он рвать не стал. Уже 17 августа 1960 года Егор Бережной опубликовал хвалебный отзыв на его книгу «Узел».

Позже Василевский состоял в редколлегии журнала «Наш современник» и вёл семинар в Литинституте. К своему 70-летию он получил орден «Знак Почёта».

Умер писатель 25 января 1991 года в Москве. Сейчас младший его сын – Андрей – возглавляет журнал «Новый мир».

 

Вячеслав ОГРЫЗКО