Анатолий КОРОЛЁВ. ЛАБИРИНТ БЕЗ АРИАДНЫ (интервью)

№ 2018 / 11, 23.03.2018, автор: Анатолий КОРОЛЁВ

Проза Анатолия Королёва – редкий случай баланса между сложностью текста и его увлекательностью. Когда как раз сложность, тонкость, смелость образов, глубина поднимаемых вопросов, бескомпромиссное погружение в неисследованную бездну – и увлекают читателя. Можно открыть роман «Быть Босхом» на первых страницах, увидеть вот это: «Жаворонок всё сильней жжёт соринкой в глазу зенита» – и почувствовать ту многообещающую тоску о тексте, – самобытном, глубоком и захватывающем, – которая посещала тебя с самой читательской юности. «Мои книги, – резюмирует себя писатель, – симфоническая музыка, я пишу для 5–10 человек, сидящих в партере и просматривающих партитуру». 

О судьбе автора, пишущего под такой звездой, и о судьбе сложной художественной прозы в реалиях современного российского капитализма, мы и поговорили. 

 

– Анатолий Васильевич, как вы оцениваете литературную ситуацию через призму своей судьбы сегодня? 

– Моё положение весьма драматично. Практически в один и тот же год – восемь лет назад – я неожиданно потерял поддержку всех толстых литературных журналов Москвы и отчасти Петербурга, которые обычно благоволили к моим текстам, и заодно грянул кризис в издательстве «Гелеос», где без проблем выходили в свет все мои романы. Вдруг, нежданно-негаданно, я остался у разбитого корыта. Новых толстых журналов у нас нет. Проза моя – скажу осторожно – не рассчитана на лёгкое чтение, беллетристику я не пишу, не хочу, да и, наверное, не умею. Хотя манком сюжета не брезгую. А потерять в мои годы издательство, где меня нянчили целых 15 лет, где без проблем печатали всё, что я напишу, и где неплохо платили за труд, вообще катастрофа. Писатель легко меня поймёт. Поймёт ли читатель, не знаю… короче, мне пришлось искать новые площадки для публикаций. Полная безнадёга. Прошло несколько лет, прежде чем я отыскал островок спасения. Речь о маленьком прекрасном издательстве «Arsis books», где издают новинки арт-хауса. Мне кажется, что это единственное на сегодня издательство в столице, где озабочены артистизмом художественного высказывания. Нас там три Робинзона – наш живой классик Андрей Битов, блестящий прозаик Володя Шаров и ваш скромный слуга. 

– А что гиганты? Ведь крупному издателю издать малотиражную книгу не стоит большого труда… 

– Тут важен вопрос принципа, прибыли и эффективности сбыта, а не обоюдных желаний. В крупных издательствах, например, могут привязать редактора к тиражу и, допустим, если новинка провалилась на рынке и не продана – внимание – издатель штрафует редактора и не платит ему положенную зарплату в полном объёме. Только не спрашивайте у меня имена, явки и пароль… поверьте на слово. Так случается. Кроме того, там всё решает отдел менеджмента – это чистый бизнес, а не поэзия. Пресловутому Голливуду удалось решить эту проблему, там поддержку получит и кассовый блокбастер Дэвида Камерона, и монструозный шедевр Дэвида Линча, и элитарная притча Джима Джармуша. У нас такой гибкости нет, и литература, которую, например, пытаюсь писать я или такие как я одиночки, обречена на прозябание в потоке того вульгарного просторечия, каким стала наша литература в эпоху первоначального накопления капитала. Увы, Маркс, которого я никогда толком не знал и плохо учил в университете, оказался прав. Пути писателя, читателя и издателя кардинально разошлись. 

Где-то далеко-далеко лесорубы валят в лесу древесину, затем из неё получают бумагу, на бумаге печатают разного рода оттиски, в том числе буквы. Самая лучшая форма из всех возможных оттисков – деньги. Порой внешне деньги похожи на книги. Что ж, их задача одна – превратить твою жизнь в форму моей прибыли и твоего досуга. Это газовая труба из рекламных опилок. Беллетристика прекрасно помогает скоротать время. Согласитесь, жить в принципе вовсе не обязательно, можно и увильнуть от горнего призыва к бытию. 

Книги банально перестали дочитывать и бросают практически в самом начале. В корзину. Порой, это твоя голова. На этом фоне обожания биографий и прочего умного чтива моё одиночество перфекциониста выглядит полным чудачеством. И я не рисуюсь, увы-увы, поделом! я пленник собственной юношеской гордыни… в тот самый миг, когда я вознамерился стать писателем, вся моя жизнь повисла на волоске. Нет в России более рискованной профессии, чем писатель. 

– А премиальный цикл? Это тоже часть рекламной стратегии? 

– Отчасти да, во-первых, даже самые внушительные премии смехотворно малы и унизительно ничтожны в деньгах; во-вторых, мне кажется, что под маской национальных брэндов часто скрываются чьи-то частные интересы, и это такой же бизнес, как, например, свой ресторанчик на Бульварном кольце, там меню, тут жюри, там блюда средиземноморской кухни, тут номинации, это чисто семейный подряд, хотя, может быть, я ошибаюсь; в-третьих, среди писателей сегодня много фиктивных фигур и требуется хотя бы отделить маски от живых литераторов, но, кажется, этим никто не озабочен; наконец, я не знаю премий, расположенных в зоне эстетики, они все решительно поддерживают содержание, а не форму. Царит сплошная умная беллетристика. Да, там могут быть совершенно замечательные книги, да, там может быть явлена уйма искусности, да, но там нет ни капли творчества. А цель художественного только одна – поверим слову Платона: Аэд, разродись в прекрасном! 

Этот призыв особенно важен для русской ментальности, которая живёт по канонам эстетики, а не по меркам эффективности или политики. Прав Шпенглер, прав: главенство политики является типичным признаком вырождения общества. Думаю, и приоритет экономики – такая же онтология пошлости. Уверен, наша бытийная тайна есть красота, а враг – некрасивость и всё то, что лишено вдохновения. На мировом рынке разделения труда наш экспорт – мечты и волшебство, чары наития, социальные идеи, чистая ключевая вода, эротика, бессмертие и прочая волшебная нефть. Музыка, наконец. Если нарисовать для читателя мой писательский профиль, я бы сказал, что я своенравно пытаюсь писать буквами симфоническую музыку, и круг моих возможных слушателей/читателей современников, разумеется, мал, их можно собрать в партере. Я порой на миг путаюсь и несколько миллисекунд не отличаю по лицу Киркорова от Баскова. Я даже не знаю, кто такая Ольга Бузова. Но! Возможно, и вы не знаете моих кумиров, впрочем, не стану их называть. Не будем продолжать порочный круг сравнений, они по большому счёту бессмысленны. 

Мы оказались в плену, внутри лабиринта, притом, вместе с самой Ариадной. 

– А положение с толстыми журналами? Оно вам тоже безразлично? 

– Ну, что вы! Конечно, нет… долгие годы меня поддерживал журнал «Знамя», а месяц назад мой роман «Хохот» (в первом номере 2018 года) напечатал журнал «Дружба народов». У руля встала новая команда, во главе с Сергеем Надеевым. Честь им и хвала. Восемь долгих лет я не мог выйти с новинкой к читателям. 

Но не скрою, полоса отчуждения толстых журналов от общества была вполне предсказуема. Ещё на заре 90-х годов я полушутя, полусерьёзно говорил некоторым авторитетным лицам: господа, вы взяли слишком много власти. Ей-ей, перебор… Времена же грядут нешуточные, настала пора делиться. Почему бы вам не отдать формирование номера близким по духу писателям и критикам? Скажем, половину из дюжины, то есть шесть журналов в год. От корки до корки: вся проза, поэзия, критика и прочая снедь находится под крылом одного креативного составителя. Каждый номер собирает яркий имярек. Скажем, питерец Топоров (он тогда был ещё жив). Или журнал, собранный Пелевиным (он был ещё в зоне доступа). Или ваш покорный слуга? Я бы – кровь из носу – сделал бы авторский эксклюзивный журнал. Печатать при этом свою прозу, конечно, нельзя! Пожалуй, и сегодня не поздно – или всё-таки отчаянно поздно? – отдать журнальную книжку под ауру одного имени, где редколлегия лишь на подхвате. Тогда бы толстяк приобрёл клубный характер для узкого круга и нынешний унизительный тираж 2000 экз. был бы вполне достойным. 

Ответ, который я тогда получил, был тоже вполне предсказуемым. Тоскливый разворот к читателю банально стал тем, чем он стал. Серьёзным изъяном престижа. Что ж, кто не рискует – тот не пьёт шампанского… поезд ушёл… 

– Вы мастер мастерской прозы в Литературном институте, как складывается писательская судьба ваших выпускников? 

– Практически судьба молодёжи по-писательски никак не складывается. За минувшие десять лет перед моими глазами развернулась жизнь примерно 35 человек, увы, единственная книга прозы, написанная одной выпускницей, это… путеводитель по московским кладбищам. Причин несколько. Одна из главных – профессия писателя сегодня не кормит. В годы моего старта в 80-е уже первая книжка решила мои денежные проблемы на несколько лет. Суммы гонорара в советское время были заоблачные. Сегодня автор получает гонорар чаще невысокой стопкой подаренных книжек от издателя, реже символической суммой, которой едва-едва хватит на полгода, а то и меньше. 

Но главная проблема не вне, а внутри – у моих студентов нехватка двух важнейших качеств, необходимых молодому писателю, тут одного таланта недостаточно, все мои студенты блестящие люди, все, но, во-первых, у них проблемы с творческой волей. И главное – судьба к ним весьма неблагосклонна. Мало быть кустом роз, мало… надо вымахать на горизонте бытия отвесом сосны, только тогда в тебя ударит судьбоносная молния. Молнии в розы не бьют. 

– Нехватка творческой воли у начинающих понятна, но как понимать нехватку судьбы? Разве судьба в жизни и в творчестве поддаётся расчёту? 

– Согласен. Судьба – загадочный феномен. Почему она идёт на одного и совершенно игнорирует другого? Не знаю. Удача капризное божество. У нормальных людей судьба обычно спрятана в личности, в характере, в конце концов. Иное дело судьба творческого человека. И если я прав, то её центр расположен вовсе не в личности, не в душе или в характере, а транслируется в деяние. Там – внутри книги ли, пьесы, скерцо, картины и прочей рукописи духа – лежит счастье (или несчастье) судьбы. Судьба живёт внутри твоего результата, а снаружи никакой такой судьбы нет. Парадокс, мы заочно лишены всякой судьбы, я, например, вообще живу по воле случая, на иждивении рока. Это сравнимо с тем, как потряхивает стакан в подстаканнике на столике в купе летящего поезда… вот он всё ближе и ближе к краю и бац – падает вниз, и это дело твоей судьбы – подхватить незримой рукой тот стакан и поставить его обратно в целости и сохранности, да ещё так, чтобы чай не пролился. 

Ты что-то там такое накарябал пером, настучал на машинке или на ноутбуке, слепил свой субстанциональный шар из экзистенциального одиночества. И выбросил его вон, на произвол судьбы, на берег житейского моря. И… внимание! Если у этого комка есть судьба, шар начинает скатываться, но не вниз, к полосе прибоя и мусора, а вверх, только вверх катится шар удачи, сначала он из глины, затем из бронзы, всё выше и выше, вот уже в нём вес и блеск серебра, и только золотым он скатывается на вершину Олимпа. Ты в дамках! Твой роман принят, киносценарий снят, пьеса поставлена, …можно выпить кофею с булочкой из марципана. Но движение того рокового шара в небо к тебе не имеет ровно никакого отношения. Ты только лишь тень, которую он отбросил, не больше, но и не меньше. 

– Удаётся ли вашим студентам стать – говоря вашим же слогом – тенью удачи? 

– К сожалению, пока почти не удаётся. Сегодня имя в литературе книжкой не сделать. Это факт. Я стараюсь увлечь, заманить, превратить выученика своей мастерской прозы в феномен креативности, тут все средства хороши. Например, Настя Галкина ушла в авторское кино, а Виталий Гуданович и Роман Третяк ищут себя в сфере компьютерных технологий. Маша Моисеева пишет программы и играет стервозных дамочек в передачах ТВ. Саша Горелая и Лена Станиславская творчески пробуют себя в рекламной стратегии. Саша Мойзых – яхтсмен, её морская проза и бизнес в яхт-клубе вполне органичны. И это правильный вектор. Я сам стараюсь работать пятью руками: телесериал для НТВ, пьеса для сцены театра на Малой Бронной или радиодрама для эфира радио WDR в Кёльне, киносценарий, книга эссе, даже выставка графики в арт-музее (я начинал как художник)… почему бы и нет? Признаюсь, я вообще оставил литературу, перестал писать романы, и ушёл в сторону философии и уже третий год занят трактатом (иначе не скажешь) о феноменологии места и имени. Те из читающих, кто знает «Эссе об имени» Жака Дерриды, легко поймут, чем я озабочен. 

Замечу попутно, что все проблемы в литературе, падение писательского престижа, торжество беллетристики над художественностью, закрытие книжных магазинов в Москве и в Европе и прочие перверсии в царстве Книги, всего лишь итог смены носителя. Интернет отменил пергамент. Мы перешли от бумаги к виртуальной реальности. Таблички из глины снова разбились, и цивилизация вновь меняет форму существования. Перед человеком новые вызовы времени, например, победа нанотехнологий, первая молекула ксенона уже собрана, ещё двадцать лет тому назад собрана, правда, этого никто не заметил. Но! Как только мы сможем собрать из глины хлеб, а из речного песка гамбургер – труд на планете станет уделом единиц. Рабы сбросят комбинезоны. Мы окунёмся в мир безделья в духе римских патрициев. Но мало этого. На носу человечества резкое увеличение продолжительности жизни… в разы… нам угрожает бессмертие. Допускаю, что первые долгожители с тайным смехом, щёлкая алмазными пальцами, уже фланируют среди нас, правда, пока гуляют инкогнито. Отчасти как раз об этом мой мрачный комический роман «Хохот» о феномене смеха и контроля бессмертных… 

– Если я вас правильно понял, нам предстоит жизнь вообще без участия литературы? 

– Нет, нет… литература – базовый элемент цивилизации, и, конечно, она будет продолжена в будущем, – странно было бы мне, писателю, отрицать это, – но только она вернётся к нормальному масштабу, примерно так, как было на стыке старой и новой эры. На весь европейский мир существовал один книжный центр – Александрийская библиотека, вокруг которой кольцами силы группировались и читатели, и знатоки. И это вполне нормальная схема концентрация книжного знания в одной-двух точках планеты. Что-то подобное нас ожидает в ближайшем будущем. Ничего страшного я в этом Олимпе не вижу. Книг и так слишком много, в книжном магазине меня уже подташнивает от исполинского разнообразия. Это ненормально. Душа книги – редкость, потрясение, рукопись, инкунабула. А чтение есть совершенно особая форма бытия человека. В моей домашней библиотеке больше 5 000 книг. Жуть. Из них мне едва ли необходимы сегодня сто штук. В годы книжного дефицита в СССР я превратился в книжного алкоголика. Вернуть иерархию ценностей, аристократизм духа и неравенство смыслов – вот, на мой взгляд, правильная реакция на то разливанное море братства и политкорректности, в котором мы оказались. 

– Возможно, есть что-то важное, о чём я вас не спросил и что осталось за рамками интервью… что именно? 

– Не скрою, удивлён обращением «Литературной России» за интервью к собственной персоне. Я обычно прохожу у критиков по ведомству постмодерна и, думаю, моя фигура непривычна и чужда традиционному курсу вашего уважаемого еженедельника. Правда, стиль постмодерна скукожился, и от аргонавтов авангардного поиска остались сегодня только рожки да ножки. Но это тема для отдельного разговора. И всё же скажу – нам позарез необходим курс этического и эстетического центризма. Наша ментальность разорвана на вражду и войну осколков. Красные, белые, левые, правые, почвенники, либералы, славянофилы, юдофобы, постмодернисты… несть им числа. Причём вражда нам прописана исторически изначально, только лишь отрицая друг друга и отдаляясь в отвращении протеста от чужаков, только в состоянии перманентной гражданской войны мы можем контролировать и опекать столь огромное земное пространство; любая однородность враждебна русской ментальности. И тем не менее мы должны попробовать восстановить силу центра. 

Наш бывший ректор и заведующий кафедрой Сергей Есин (мир его праху) был как раз примером такой вот стратегии. Он равно лелеял на весах партнёрства и патриота, и либерала, и постмодерниста, и почвенника и превратил институт и кафедру в собрание первых из равных. Для него главным было лишь – дар и человеческая порядочность. Этим курсом наш Сергей Есин шёл ну хотя бы вслед за другим Сергеем, за Дягилевым, который создал в начале ХХ века грозовую тучу из гениев в небе России и прошёл ливнем красоты над Европой. 

И последнее: надо учиться хвалить друг друга. Вот уж беда, так беда. Я вижу это на примере своих студентов. Даже среди золотых медалистов есть униженные, затравленные и оскоблённые. Парадокс! Мы не желаем, не умеем и не любим хвалить собственных детей… похвала близких, поддержка детей, вера в учеников – вот та нить Ариадны, которая – возможно, но не уверен – выведет нас из лабиринта разнообразных застенков. 

 

Беседовал Николай ВАСИЛЬЕВ