ЛЮБИТЕЛЬ КРОССВОРДОВ

Рубрика в газете: Рассказ, № 2018 / 11, 23.03.2018, автор: Артур ЖУРАВЛЁВ (г. Санкт-Петербург)

Рельсы светились желтоватым, уходили к лесу и сливались в нить. В воздухе стоял запах прожжённого масла. Небо было низкое и шевелилось как живое, серыми клубами. Поселковый вокзал был пуст и скучен. Он ничего не ждал, ничего не хотел, ни о чём не думал, но и не спал… И только смотрел, и вбирал, вбирал, вбирал: лысый желтоватый холм, на нём накренившуюся башню ЛЭПа скрюченную, казалось, в шаге, готовую размахнуться в любой момент и кинуть свою клюку куда-нибудь вдаль, за тёмный край леса. Рядом горбились цепочкой рыжие цистерны с одними и теми же кляксами, где-то надрывалась стая собак. Было прохладно, хмурились лужи, устало желтела в отгороженном палисаднике берёза, иногда махая мелькавшему в просветах солнцу.

На тропинке появилась сутулая, но деловитая фигура – Клим Коршунов. Его шапка удивлялась сразу же, лишь только её снимали со штыря в коридоре, и с этой миной она смотрела вперёд, навострив облезлые уши. Смотрела, потому что смотреть вперёд кроме неё было решительно некому! Коршунов закрывал дверь на ключ, доставал толстенную, «новейшую», но уже замуздыканную им вдоль и поперёк книжищу кроссвордов, из нагрудного кармана рубашки – авторучку, и после чего взгляд его устремлялся в перипетии клеток и…

– Так-так-так: «Ядовитая жаба» … Чёрт её знает…

Разношенная камуфляжная куртка болталась во все стороны туды-сюды, туды-сюды, словно семенящий Коршунов – это экспресс, а былинки вокруг – ели Транссиба.

– «Великая стройка 20-го века», три буквы – БАМ, ба-бам, бам-бам-бам… И всё-таки, «Ядовитая жаба»? Бывает, что «тёща» … Ра-аз-два, щ-щ-щ… Нет… Вставляют эти дураки… Они думают – смешно пошутили! И всё-таки…

Радостно захлопали отовсюду крыльями голуби, засуетились, забегали, только-только услышав притопывания ботинок Коршунова. Вокзал оживился, заворковал…

– Тихо, тихо вы! – стал отмахиваться, услышав голубей, Коршунов. – Такие вы!

Он уселся на скамейку, заерзал, пристроился окружённый голубями. Отложил наконец-то книжку и самодовольно оглядел собрание, его очки блеснули гордостью «все – мои».

– Итак, товарищи! Идиоты! Я собрал сейчас всех вас здесь, чтобы задать вам один важный вопрос: как правильнее всего назвать «ядовитую жабу»?

Все голуби напряжённо вертели головами и кивали-кивали-кивали… Коршунов ехидно скривился:

– Это-то я и без вас знаю! – Он сунул в карман куртки руку и достал корочки чёрного хлеба. – И всё-таки, а? А?! Я вас, спрашиваю… Глупцы! Хе – нет! Вы – глуповцы, я вас спрашиваю… – стал крошить им – Кивают они тут, ведь докиваетесь, я вам говорю, докиваетесь…

Голуби жадно рвали корочки друг у друга, а Коршунов улыбался и то и дело подкидывал в кучу ещё и ещё… Давка росла, хлопот крыльев усиливался. Коршунов трясся от смеха:

– Хавки разинули, о как… Жрут и жрут…

Потом обхлопал руки и снова взял книгу кроссвордов:

– Ну всё, всё! Нету. Нету, вам говорят… Пошли отсюда! Так-так-так: «Городошная чурка»…

Как только он стал считать буквы, его нос защекотал тонкий запашок болотца… Он сморщился, заёрзал на досках, оглядываясь вокруг:

– Да что опять такое? Что такое?

Увидел глину с травой на своих тупоносых ботинках, «почти туфлях»:

– Ну вот, опять. Та самая! Вы слышите, идиоты? – зыркнул на уже собравшихся расходиться голубей. – Я наступил в ту самую грязь… Мои почти туфли – снова в говне! Да. Да… Да! Вы – выиграли. А я… Этот спор… – извлёк из кармана ещё пакет, – Держите, говорю, долю!

 

 

* * *

 

На тропе появилась миниатюрная фигурка. Девушка шла быстро, уверенно, по делам куда-то уехать, наверное, по делам важным, непременно нужным всем вокруг, и ей конечно же, как и всем. За плечами был рюкзак. Куртка тёмно-бордовая, волосы мокрые, издалека ехала, там капал дождь. Движения резкие, а смотрела она… Смотрела так, словно хотела разобрать все детали, всё вокруг себя. Но сути она боялась. Её, эту суть, страшно хотелось, только бы найти и увидеть во все глаза, но только как-нибудь аккуратно, словно бы ни одной тарелки по дороге не разбить, проскользнуть бы и потом ра-аз и вся суть в кармане… И вот пока она шла по тропе, вся ушла мыслями в неё, опустила голову, и потерялась в ней, и никуда не улетела… Вот гнилые листья, вот пара окурков: «ой, как хочется курить! Не-ет – бросила, я не курю. Но сейчас что-то очень хочется. А просить… Просить неудобно… Покупать – нельзя»… Вот листья жёлтые от берёзы, вот лужа перегородила и перелилась вся куда-то в траву… Вот мужик сидит и читает… «Нет, разгадывает кроссворды. Спросить, не спросить? А ещё зажигалку надо… А он и не курит, может… Что делать?». Подбежала, быстро-быстро так, спросить и сразу отскочить куда-нибудь, и исчезнуть:

– Здравствуйте, извините, а нет ли у вас сигареты?

Лицо у Коршунова было с лёгкой седоватой щетиной, морщинистое, хмурое, но казалось умным. Он сидел и бормотал себе под нос:

– «Звёздный охотник со своим поясом», «Звёздный охотник со своим поясом»… Что за дурацкие вопросы про звёздных охотников? Раз, два… Пять букв. Ещё и «звёздный»! А, что? – он оторвался от кроссворда и весь с удивлением уставился на маленькую девушку, смотрящую на него с мучающим вопросом, очень неловким. – О-о! Всего вопрос, вам задать, можно?

– Извините, я…

– Очень быстро! – деловито блеснул очками Коршунов, тыкнув ручкой в клеточки. – «Звездный охотник со своим поясом», пять букв?

– Ой… Каким поясом?

– Своим!

– Ой… Что-то не знаю…

– Плохо, плохо! – стал ёрзать Коршунов, смутившись, поняв её растерянность, – Так-так-так, что? «Ядовитая жаба», три буквы? Вы не слышали про ядовитых жаб чего-нибудь?

– Слышала… Есть всякие разные.

– Ага! Вот так. И-и?

– Мы с детьми биологию учили. Цветные такие, в тропиках. Маленькие.

– Хорошо… Так вы учитель… – Коршунов видел только клетки. Его ручка тыкалась в бумагу.

– Дошкольный кружок в Доме…

– Так какие есть на три буквы жабы?

Девушка переминалась с ноги на ногу, очень хотелось курить:

– Ну-у не-ет… Это же лягушки маленькие, красивые… А жабы – большие, противные.

– Плохо! – решительно заключил Коршунов. – Как же вы детей жабам учили? Ничего не знаете, а учили!

– Ну хотите попробую загуглить? – вздохнула девушка. В уме висела сигарета, источая аромат и вкус. – Какую там жабу надо?

– Вот этого не надо… – самодовольно объявил Коршунов, ощутив себя Цезарем, не меньше. – Так не интересно. Все ваши мозги ушли в Интернет! Все там! Вон, даже эти идиоты, – махнул на голубей – они у меня докиваются ещё, но спор выиграли… У-у на вас! Корку им накрошил.

– Извините, так у вас не найдётся закурить? – словно извинилась учитель, но вдруг стало так легко, так, что курить, кажется, сразу и расхотелось.

– А как вас зовут? – вдруг спросил Коршунов, даже прищурив глаз.

– Алина.

Коршунов вдруг перевёл взгляд в кроссворд. Там словно был один вопрос и теперь, кажется, можно посчитать буквы… Сопоставить всё: «А», «л», «и», «н-а». Это одно слово и целых пять букв, и было то, было сё, было то, было…

– А сколько вам лет, Алина?

– Двадцать два, – обиделась Алина. Просто при встречах её считали хорошо если шестнадцатилетней, а то и четырнадцать лет могли дать… Учитель! Даже на праздниках люди интересовались, не станут ли её родители против, если она напьётся и пропадёт на ночь…

– Угу… – Коршунов напряжённо рассматривал какую-то закорючку свою – Угу… А мне тогда сколько было? Было, мне было… Тогда…

Алина растерянно замерла, рассматривая вдруг ушедшего в свои мысли Коршунова. Он прямо на глазах постарел, весь согнулся, стал маленьким, беспомощным, а взгляд наполнился беспокойством, даже какой-то пеленой, через которую он ничего не видел, и уже не мог слышать…

– Извините, спасибо, я, наверное, пойду… – пробормотала она и развернулась идти, сделала несколько шагов к перрону, как вдруг Коршунов весь дёрнулся, его ударило электрическим током, не меньше, взмахнул авторучкой, рванулся удержать Алину, но уронил в лужу все свои кроссворды:

– Нет! Постой, постой!..

 

 

* * *

 

Её большие глаза его поглощали, сжигали и звали, звали, звали, так же, как тогда, на БАМе… Они позвали, а вся она – подтвердила. И он пошёл за ней… Барак был тёмный, вечер был, была она, и он тоже – был, и жили они работой, а вечер тёмный был, а труд был нужный, и лишь разделись – масштаб тот всесоюзный (точно!) был. Дело пошло.

– Аля!

Она лежала рядом, расслабленная, спокойная:

– А-у!

Коршунов растирал пальцами травинку:

– Скажи мне…

И замолчал. Пялился в потолок. Доски стали серые, тоскливые. А вроде же… Он точно не помнил, но если буквально – недавно же познакомились? Они были свеженькие ещё… И стройка была всесоюзная, нужная, ну, каков масштаб?! И посерели от времени… А вроде же?

– Что сказать, Климушка?

Теперь эта щель тоже. Маленькая правда, но щель.

– Как думаешь, что мешает убить человека?

– Чего? – она даже приподнялась и посмотрела туда, где была его тень.

Коршунов смотрел на щель. Небо было ясное. Вот только, звёзд не видно совсем – щель маленькая была.

– Сухо, говорю, дождя давно не было.

 

 

* * *

 

Коршунов держал Алину за руку:

– Постой, постой…

Она удивленно смотрела на него. Это были большие, карие, глаза:

– Что с вами?

– Ничего, ничего…

Она хотела было вырваться:

– Всего один вопрос! Вопросик. Вопросишка… Он измучил меня!

Алина хотела вырвать руку:

– Вы делаете мне больно. Отпустите!

Коршунов видел в её глазах панику, растерянность, удивление и вопрос… Большой вопрос. Билось сердце, бился пульс, билась жизнь, он это чувствовал в её руке… В золотом сечении – жизнь. В сечении она билась, трепетала, хотела, текла рекой, самой водой, самим воздухом… Она не рвалась, она не думала, она не задавалась ничем, она просто жила!

– Нет, я не делаю больно. Вы – обманываете. Всего один вопрос… – и Коршунов вдруг весь задёргался, закашлялся, затрясся, а его глаза заблестели от удовольствия и весь он наполнился почти счастьем – Коршунов рассмеялся – Один!

Алина сжалась, как мышка. Её глаза потемнели тучей. Губы едва-едва выдавили:

– Что? нужно? вам?

– Я тридцать с лишним лет – ни грамма, понимаешь?

 

 

* * *

 

Крыша за день нагрелась порядочно, но теперь она медленно остывала. Вечер был тёплый. Коршунов прислонился к тёплым доскам. Тишина. Вот только где-то шуршала мелочь всякая, живность. Тихонько, боязливо… «Ещё бы! Им, бедным, теперь-то живётся тяжко… Весь день громыхает что-то, и конструкции всяческие туда-сюда-туда… Для них это всё, мы все – это, ведь, целые гиганты. Мы тут строим… А для них ведь – мы рушим. Каково им, должно быть, живётся теперь? Тяжко… О-о, да во-он ты где, маленькая, во-он…

Коршунов глотнул ещё из бутыли. Волна потянула его куда-то, нежно погладила, толкнула его назад к стене… Он сморщился. Рукав потёр его нос. Всё покачнулось, а эта мышь как запищала, так и пищала, пищала, пищала, пищала, пищала… Всё громче, громче, громче… Коршунов сначала попытался найти её взглядом… Но она была где-то в другом месте. Он точно знал, что не здесь, но где-то рядом, где-то вот тут… Коршунов хотел уже встать и покончить с этой мышью, но вдруг почувствовал на груди что-то давящее, такое тяжёлое… Не плита! Не дерево! Но тяжёлое, до глубины души, до самых лёгких. Это было, даже – оно, и оно его вдавливало, как гравий – в смесь! Коршунов бросил бутылку, панически задышал, всей грудью, всем существом своим, и даже чем-то большим, что уходило за его границы, да хоть даже серым потолком, лишь бы сбросить это… А это уже ползло к его горлу. Коршунов схватился руками за это живое, стал отрывать от себя…

– Жаба! – вдруг увидел он глазища, пасть, кожа вся мокрая, – Жаба душит!

И вокруг всё пищало целой ордой мышей!

– Ах вы, мыши! – и Коршунов стиснул её, их, всех своими руками – Мыши!

Стиснул, жаба дёрнулась, всё замолчало вроде бы. Коршунов встал, держась за стенку… Стало легко, стало хорошо, задышал, качается корабль, но плывёт…

– Тихо ты! Мышь! Распищалась! Так пищать нельзя, не положено вам так пищать. Тихо пищи! Говорят тебе… Идиотка.

Пошёл вдоль стенки.

– Алина-а-а!

 

 

* * *

 

Алина похолодела. Ноги сами согнулись, она села на скамейку возле него. Всем существом она и спрашивала, и говорила ему: «Причём здесь я?!».

Алина всматривалась в это дёргающиеся существо перед ней и лишь одно ощущение билось в ней:

«Я шла себе на поезд, дети в лагере, уроки с ними все прошли, отчётности сданы, всё позади, деньги – будут, усталость – пройдёт. Всё, всё, всё – домой, домой! Что опять со мной происходит?».

А Коршунов точно знал. Для него не стояло ничего, чтобы ему мешало. Всё – кроссворды разгаданы, всё – ботинки промочены, всё – жизнь прожита. Коршунов держал её за руку. Она тёплая. Коршунов смотрел ей в глаза – они такие же большие, они – тёмные. Коршунов ощущал её дыхание – оно такое же прерывистое. Коршунов чувствовал что-то такое, что было – как музыка, где скрипки играют, как по радио из консерватории… Коршунов уловил одни эти шаги, когда по тропинке, а она ещё не появилась, а шаги уже были – это как тогда в сарае:

– Это – ты. Я знаю, знаю, точно знаю – потому что чувствую. Это – ты.

Алина замерла.

Она не сказала ничего, и Коршунов окончательно всё понял – это явление, которого он ждал, свершилось! Алина – перед ним. Алина здесь. Коршунов схватил её за вторую руку. Она поддалась ему:

– Скажи мне, что мешает убить человека?

 

 

* * *

 

Стало совсем затхло. Коршунова тянуло на воздух. Он шатался по темноте, а под ногами то хрустело, то шуршало, то шептало. Коршунов приговаривал на каждый шаг: «Где этот е-е-нутый выход, этот выход в е-п-п-п-нях… А где этот выход? А этот выход в е-еп…».

– Али-ина! – позвал он ещё раз.

– Али-ина! – отозвалось в ответ эхо.

– Ну где же ты, итит твою?! – разозлился Коршунов.

– Где ты-ы? – отозвалось жалобно.

Коршунов замер на месте. Подозрительно вслушался.

– Где? – повторилось из темноты.

– Где-е? – грянул всей своей грудью Коршунов.

– Алина, иди сюда! – явно услышал он трезвый голос. Мужской голос.

– А выход-то в еп… ня-х-х… – пробормотал Коршунов и двинулся прямо на этот голос. В руке вдруг возникла увесистая доска. Сама легла в руки, сама окрепла, сама прицелилась – А выход-то, а выход-то, а выход-то, а-а, то-о, а, то, а…

В темноте возник силуэт.

– А-а! – руки замахнулись. Доска ударила. – Выход-то…

Хруст. Всё пропало. Тишина. Слева потянуло свежим воздухом, задувал сквознячок. Коршунов побрёл:

– Во-от он, во-от он…

Лишь только перешагнул порог, Коршунов почувствовал на себе чей-то твёрдый взгляд. Мурашки пробежали по коже… Ноги подвели его, они вросли в землю, стали дрожать колени, а в самой середине тела возникло что-то неподъёмное, растеклось, как… «Эта та жаба!» – яростно подумал Коршунов – «Ядовитая жаба!». Руки обессилели, выронили доску. Коршунов поднял голову – оттуда смотрели звёзды.

Всё выдохнуло:

– Али-ина!

 

 

* * *

 

– Али-ина! – и Коршунов отпустил её руки. Она не уходила. И только смотрела, смотрела на него. Нет – она человек была в этот момент, она была тем призраком, который всё бродил где-то рядом, но выжидал момент, долго не приходил, ох как долго не приходил, не приезжал ни на каком из этих поездов… А теперь она сидела перед ним. Какие большие глаза!

– Это я убил его. Я – убил! – и Коршунов снова затрясся весь, залился кашлем, смехом, лёгким таким смехом, через надрыв, через забор из кольев, через…

– Али-на! Убил! – и Коршунов вдруг наклонился под ноги, схватил мокнувший в луже кроссворд, встряхнул и стал рыться в нём, чуть не разрывая страницы. Отыскал что-то и ручкой яростно вписал в него: «А-Л-Я». Поднял глаза на неё:

– Аля! Моя… Скажи, что мешает убить человека?

Светофоры загорелись зелёным. Вокруг всё зашумело, задребезжало, загремело, загудело. Злобно шикнули двери. Алина сорвалась со скамейки. Коршунов качнулся за ней, встал, шагнул, хотел побежать, сказать, крикнуть, именно в эти карие, корящие, карающие большие глаза… Он завопил вдогонку:

– Совесть, Аля!

Семенил-семенил, а потом Коршунов побежал! За ней! Успеть! Всё серое вокруг гудело. Спина Алины исчезла.

– Живая – потерял, потерял!.. – испугался он. Мельком заметил, что старуха-ЛЭП скорчилась ещё больше и кинет в него клюку. И пора! Ко всем хихикающим чертям под вагоном. Коршунов забарабанил в двери. Его разрывало от смеха, рыдания, вопля, он кричал: «Моя – Аля!». Электричка дёрнулась, тронулась, взревела:

– Совесть!

Коршунов яростно дышал на самом краю платформы, жёлтая полоса… Наконец электричка исчезла за поворотом. Коршунов сдвинул брови: «Совесть? Последний шаг! И всё!». Бросил взгляд на истуканов. Истуканы уставились красным.

– Идиоты! – сплюнул в кусты, сердце билось на грани инсульта, подступила тошнота, в безумной тоске огляделся – целый ряд голубей, серьёзно нахохлившись, расположился под окнами на ночлег.

– Ах, так! Ах, так. Ах, так… – Коршунов неуклюже слез вниз, схватил первый же булыжник, и весь выдохнув, кинул в голубей, – А ну – вас! А ну…

Сердце дёрнулось, тихо сжалось. Дыхание замерло без сил. Коршунов свалился на обочину:

– А ну… вас…

Рельсы уходили к лесу и сливались в тёмную нить. В воздухе стоял запах прожжённого масла. Небо было низкое и шевелилось как живое, серыми клубами. Поселковый вокзал был пуст и скучен. Он ничего не ждал, ничего не хотел, ни о чём не думал, но и не спал… Он смотрел, и вбирал, вбирал, вбирал…

 

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Февраль 2018 года