Я ПОСТРОЮ СТРАНУ… или О человеческой жизни и поэтической судьбе Петра Суханова

№ 2006 / 33, 23.02.2015

Из сборников сургутских поэтов, напечатанных в последние годы, наибольший читательский интерес неизменно вызывали книги Петра Суханова. В их числе – «Время первых признаний» (Москва, 1982), «Встреча» (Свердловск, 1984), «Миры и меры» (Москва, 1986), «Площадь Света» (Тюмень 1995), «Высшая мера» (Екатеринбург, 1997), «Завороть» (Сургут, 2001), «Разнолетья» (2003). Суханов – лауреат премии им. Чукмалдина (1995), премии губернатора Ханты-Мансийского автономного округа, премии им. Мамина-Сибиряка (2005). Между этими сборниками уместилась человеческая жизнь и поэтическая судьба, чья логика известна лишь ей самой. Не хочется верить, что точка в этой поэтической судьбе уже поставлена….

Впервые стихи Петра Суханова я прочла в начале восьмидесятых. Помню, сестра, показав сборник «Время первых признаний», сказала: «В Сургуте живёт большой поэт». С фотографии мягко и чуть лукаво смотрел светлоглазый улыбчивый человек, длинноволосый, слегка лысоватый в висках. На лбу прорисовалась вздутая жилка – характерная черта внутреннего напряжения. Густая борода придавала этому романтическому портрету мужественность.
Лишь тот, кто жил на Севере, сможет в полной мере прочувствовать магию ранней поэзии Суханова. Удивительно схожую с первой любовью. Север – центр безумно огромного притяжения. Как любое экстремальное пространство (пустыня, океан, космос), Север даёт потрясающие переживания, глубокие и сильные. Поэтому за стихами талантливого водителя большегрузной машины слышится не столько северная романтика, сколько мощь этой стихии:

Раскатали зимник, раскатали,
по морозу: оттепель – беда…
Наши КрАЗы, как на пьедестале
Из тайги выходят в города…

За строчками этого лихого парня явно прочитывался молодой художник, обладающий природным талантом и литературной школой в привычном смысле слова, поэтическое слово которого всё больше становилось формой его существования, чья кисть тоньше, слова мягче, взгляд на эту же стихию лиричнее:

Деревни и деревья
В сугробах до небес.
Морозной акварелью
Мир разукрашен весь.

Только через пятнадцать лет нам впервые довелось встретиться, но знакомство было шапочным. В тот день сургутские журналисты отмечали свой профессиональный праздник – День печати. В разгар веселья в зал вошел Суханов, окинул чуть растерянным взглядом веселящийся люд и радостно пробаритонил собратьям по перу: «Ребята, сегодня у меня сын родился! Антон!»
Я знала, что он давно был на вольных хлебах, жил скудно, обильно пожиная лишь славу «поэта № 1». Эта слава потихоньку делала своё чёрное дело: рюмаха, которую он замахнул за соседним столиком, почти сразу сбила его с катушек. Значит, подумалось мне, Бахус тут уже переусердствовал. Но тогда, в самом конце 90-х, он ещё «тусовался», ещё гонорился, ещё спорил с другими, с собой и судьбой.
Позже я столкнулась с Сухановым лицом к лицу, когда затевался литературный альманах «Сургут». Внешне Суханов старался быть элегантным: ходил в костюме и чёрной водолазке, был коротко острижен, сед, глаза утратили былую лукавость, стали глубокими и грустными, а борода делала его лицо отдалённо похожим на лицо зрелого Хемингуэя. Мы обсуждали концепцию будущего издания, куда Петра Антоновича прочили на должность завлита. Суханов «мэтричал», ерепенился, пикировался с каждым, покрывая пространство хриплым прокуренным голосом. При этом сыпал удивительно чистой русской речью, стилистически правильной, художественно образной. Но сквозь смесь красоты и пижонства прорывалась агрессия: всё-то ему не так! Будто он один знает всё про поэзию! Возмущался в ответ на наше возмущение, мол, при чём тут литературный институт?! Он – поэт и чувствует душой то, что мы – умом. Ответная реакция у нас мягкая, хотя должна быть жёстче – абсолютную ахинею несёт! Но, с другой стороны – красиво излагает. В конечном счёте, мы ему не верим – он больной на самолюбие человек. А может, мы хитрим? Может, просто Суханов «неудобный» в общении человек? Хлёсткий, прямолинейный и правдивый? Я и сейчас с абсолютной уверенностью не могу точно ответить даже самой себе. Около пяти лет живу в Сургуте, никогда не пытаюсь приблизиться, лишь изредка раскланиваюсь салонным приветствием, боясь сухановской непредсказуемости. А тогда так ни до чего и не договорились, после и вовсе про Суханова забыли. Да и ему, скорее всего, больше нравилась мысль о стопке водки с острой и горячей закуской. Он надолго ушёл в крутое пике.
Видеть замыкающегося на болезни человека и читать исполненные искреннего оптимизма и затаённой надежды стихи горько. Читать намеренно много, чтобы не зачерстветь, чтобы они меня мучили круглосуточно, чтобы я всё время думала и искала – как помочь?…

Ты не верь, что счастья нет!..
Это осень, осень
По распутьям дум и лет
Наши души носит…
Разметала как листву,
все слова и встречи, и,
как в сказку, в синеву
опадает вечер.
Возле речки и берёз
Всё в переполохе:
Шум и звон на много вёрст –
это скоморохи.
Я присяду в стороне,
выпью за удачу…
Хорошо живётся мне –
оттого и плачу.

Теперь всё реже и реже маячит среди людей согбенная фигура «поэта № 1». Среди пишущей братии разговор про Суханова долгий не заводится. О живом Суханове говорят сокрушённо, мол, «поэта без судьбы не бывает», будто его уже и на свете нет. Иногда Горбовского приводят в пример, мол, пока пил – писал гениально, а перестал – исписался.
Говорят, его дом стал приютом для бродяг. И едва ли он сам верит, что всё изменится к лучшему. Но всё же… Всё же не верится в последнюю точку Петра Суханова: ведь в пароксизме надежды, он призывными стихами ещё заклинает вернуться хотя бы ту, которая сможет хоть что-то исправить в его судьбе:

Всё равно я знаю, что придёшь
и, конечно, не в стихах, а в прозе
скажешь мне с порога: – Ну и дождь!
Только я ведь знаю:
это – слёзы…
Ты придёшь. Вернёшься …
А пока
в тишине, в надеждах, в беспорядке,
встрепенувшись, словно бы украдкой,
тянется к перу моя рука.

Нет, не нужно здороваться с ним за руку, целоваться в щёчку, не нужно удивляться осунувшемуся, давно небритому лицу с пролёгшими меж бровей складками, чтобы до конца понять эту суровую долю. И уж совсем редко встретишь его на поэтических вечерах, где поэты (успешнее судьбой) говорят о «высоком». Тогда его худосочное тело ещё больше «скручивается», голова падает на грудь, уходит в плечи: «Ребята, вы ни хрена не смыслите в высоком!»
Пройдёт время, почитатели будут искать сухановские автографы, бережно хранить клочки бумаг с обрывками строк. Будут собираться на поэтические вечера в его память, вспоминать какие-то истории, говорить о дружбе с ним. Будут вдохновенно читать замечательные стихи, убеждать себя и других в его гениальности. Такое бывает с поэтами. Скажем, с кумиром Суханова – Николаем Рубцовым. Мы – неблагодарное человечество, безразличное и ленивое. Выражаясь словами булгаковского Воланда: «Люди, как люди!..»
А пока чем хуже явь у человека, тем пронзительнее и прекрасней мир у поэта, который, невзирая на жизненный штопор, он возвышенно строит в душе и выражает в стихах:

Я построю избу на крутом берегу.
Заведу голубей, журавля и синицу…
И попробую жить – если только смогу! –
Между прошлым и будущим,
как в небылице.

Позабуду, что есть…
Доберусь до сохи…
Наделю трудодни благодатною пашней.
И когда-нибудь выброшу в речку стихи –
пусть плывут,
Словно листья, к судьбе настоящей!

Голубая река будет медленно течь,
отражая в погодья небесную стужу,
я построю страну…
в ней с лежанкою печь,
чтобы греть в холода горемычную душу.

Стану жить-поживать
при хорошей жене.
Подружу голубей, журавля и синицу,
чтоб никто никогда не завидовал мне,
чтобы чаще случалось
всё то, что приснится!..
Алла ЦУКОР
г. СУРГУТ,
Ханты-Мансийский автономный округ