МОЛЕНИЕ О РОССИИ

№ 2006 / 52, 23.02.2015

Поэзия Юрия Ключникова – всегда моление о России. И чем трагичнее, драматичнее шла его жизнь, чем сильнее были гонения и репрессии со стороны властей, тем сокровеннее и преданнее звучали его стихи о родине, раздираемой противоречиями и раскалываемой междоусобицами. В России всегда было трудно поэтам воспевать Россию, ещё труднее – молиться за неё.

Россия, полумёртвый витязь,
Не раз поправший смертью смерть,
Тебе завещано увидеть
Иные небеса и твердь.

Его тревожные и порой трагичные стихи, его пейзажные лирические зарисовки и притчи, подчёркивающие давнюю связь поэта с Востоком, его любовные и сентиментальные сонеты, его романтические баллады, чему бы и кому бы ни были посвящены, всегда обращены к России. Вся поэзия сибирского поэта Юрия Михайловича Ключникова, рождённого в 1930 году, – это одно, продолжающееся десятилетия, от первых детских стихов 1943 года и до последних, написанных перед самым выходом книги «Годовые кольца», в конце 2006 года, непрекращающееся моление о России.

Но пусть печали нашу тьму не тешат
И радость не печалит, всё равно
Весь мир глядит – кто в страхе,
кто в надежде –
На будущее
в русское окно.

И нельзя сказать, чтобы это были обязательно радужные или оптимистические стихи. Тем более нельзя отнести Юрия Михайловича Ключникова к официозным поэтам, воспевающим, и порой не бездарно, любую власть, любые шаги в государстве российском. Нет уж, скорее, чисто поэтически Юрий Ключников всегда в оппозиции, ибо, каким бы государство ни было, между ним и народом всегда существует определённая дистанция, определённое противостояние. И в этом сложном противостоянии государства и русской нации поэт всегда на стороне своего народа. За что и подвергался самым натуральным репрессиям в брежневские годы, когда в 1979 году был обвинён в богоискательстве и после долгого административного разбирательства был уволен по идеологической статье из новосибирского издательства «Наука», где работал редактором. Весь его немалый опыт директора средней школы, радиокорреспондента, главного редактора Новосибирского областного радио и Западно-Сибирской кинохроники был властями презрительно перечёркнут. Ни о какой работе ни в школе, ни журналистом в газетах не могло быть и речи. Впрочем, надо отдать должное, это Юрия Ключникова не сломило, работа в течение нескольких лет грузчиком была для него не менее почётна, чем любая преподавательская или журналистская работа, да и стихи писать талантливому поэту новая работа никак не мешала.

Время выкинуло коленце –
И причалил я в поздний час
С полуострова «интеллигенция»
К континенту «рабочий класс».

Пожалуй, среди таких, как он, «идеологических отщепенцев» брежневского времени (а таких было немало по всей Руси) трудно найти столь «дремучего народника», по словам его коллег по несчастью, затягивавших поэта в подземелье диссидентства. Но он чутьём понимал, что в подземелье выживают только крысы, и становиться такой злобной диссидентской крысой не собирался. Жить на подачки зарубежных фондов решительно не желал. Как и Владимир Осипов или Леонид Бородин, он если и был инакомыслящим, то глубоко русским, национально мыслящим интеллигентом, защищавшим и в творчестве своём, и в жизни интересы русского народа. Он вообще никогда не был игровым, осознанно шкодившим поэтом, изначально чувствовал себя частью природы, частью природного народа, да и Россию воспринимал как великое природное космическое явление, дарованное нам сначала небесами, а потом и матушкой-землёй. Юрий Ключников отвечал своим заблудившимся в инакомыслии коллегам, так же как он ушедшим из интеллигенции в грузчики и кочегары, но образовавшим среди этого простого народа свою обособленную касту:

И зачем мне моё спасение
Без людей, которых люблю?
Без моей заплутавшей родины,
Вечно бьющей нас по рукам,
Вечно ищущей непогодины
И скитаний по адским кругам.

Впрочем, и в новой работе своей простым грузчиком на заводе он находит своё творческое наполнение. В этом его стихи напоминают мне прозу Андрея Платонова или поэзию Алексея Прасолова, который и в лагере, в суровых трудовых буднях, находил истинное наслаждение от своей работы. Мы уже часто забываем, что и физическая работа, направленная на созидание, дающая конкретный результат, будь то тяжёлый крестьянский труд, труд строителя-каменщика или плотника, труд рабочего на заводе, приносит не фальшивое, а истинное удовлетворение, если ты осмысливаешь свою работу, видишь её перерождение в мощь своего народа, своего государства. Так наполнялся высоким смыслом труд Павки Корчагина на строительстве узкоколейки, но так наполнялся высоким смыслом и труд Ивана Денисовича из повести Солженицына. Я сам вспоминаю, как в той же ныне знаменитой Кондопоге, работая по ночным сменам на самой скоростной в России седьмой бумагоделательной машине на ЦБК, видя зарево заводских объектов, видя высокопрофессинальный труд своих коллег рабочих-бумажников, сеточников, варщиков целлюлозы, испытывал завораживающее вдохновение от участия в столь слаженной работе. Об этом нынче неприлично писать, да и заводы почти все позакрывались, но Юрию Ключникову всегда было плевать на приличия или неприличия «образованцев», презирающих труд и на земле, и на производстве. Он чувствовал себя частью трудового народа и искренне восхищался этим. Столь высокое вдохновение не понять ни партийным чиновникам, ни либеральной «образованщине».

И восторг распрямил
Приунывшую душу и тело,
И вся горечь моя
Сразу стала смешной и чужой,
И незримая птица
В ликующем сердце запела
Песню чистой победы
Над тонувшей в обидах душой.
Я полсуток поспал,
Но зато во вторые полсуток
Написал эти строчки
О пользе тяжёлых работ.
Так что низкий поклон
Вам, принцесса судьба, кроме шуток,
За умение выжать
Последние силы и пот.

Юрий Михайлович всегда, всю жизнь писал стихи, без всякой надежды на их публикацию в советское время. Но и жертвой себя никогда не считал, не теми категориями жил, не умел мелко мыслить. Может быть, ему помогало давнее увлечение философией, книгами восточных мудрецов, индийской, китайской и арабской культурой? Со временем он пришёл и к Православию, никак не мог не прийти, ибо, будучи глубоко русским человеком, всегда жил по русским, а значит и по православным, канонам.
Для него в его творчестве и природа, и Бог, и народность, и культура всегда сливались воедино. Он как бы русифицировал, христианизировал давние китайские каноны даосизма, Пути и Благодати, по которому своим трудом, своим творчеством должен проходить каждый человек. Впрочем, в бескрайней Сибири, с её просторами, с её дивной природой, с алтайскими горами и реками, водопадами и лесами поэту никак нельзя не быть хоть немного пантеистом. А тем более родной с детства Алтай с его загадочным, мистическим Беловодьем, природным раем для осуществлённого человека, никак не мог пройти мимо воспаленного поэтического сознания ещё молодого Юрия Ключникова.
Он всю жизнь пишет простые чарующие стихи, надо ли гнаться за изысками формы, если в самой природе столько её волшебных оттенков, сумей лишь передать хоть чуточку от её завораживающего богатства. Мне кажется, нынешняя усложнённость современной поэзии связана с её оторванностью и от народных корней, и от самой природы. Среди асфальта и бетона трудно оценить богатство мира, вот и приходится изобретать своё, иную природу, иные новые формы. Иной раз думаешь, может, и не случайно кормчий Мао посылал китай-скую интеллигенцию на перевоспитание в деревню, пусть и проклинают его писатели, но сама китайская литература наполнилась новым природным, народным смыслом. Это как с «трудовым перевоспитанием» на заводе самого Юрия Ключникова, никак не хочет почувствовать себя поэт «жертвой», при всей нелюбви к чинушам и партократам. Что может быть выше простоты природы? К которой тянулись и поздний Борис Пастернак, и поздний Николай Заболоцкий, два русских гения ХХ века, по-своему повлиявших на творчество Юрия Ключникова.

Отбросив ненадёжную манерность,
«впав, словно в ересь», в чудо простоты,
Они несли к ногам России верность,
Живые – не бумажные цветы.

Так же прост и ясен его пейзаж, его прорисованные зримо детали и подробности живой жизни, впрочем, он и не стремится улавливать разницу между бытом и Бытием, у него иногда не понять: «рядом что-то плеснуло, / Неважно, лягушка ли, бес ли…», он знает, всё русское Бытие прорастает из такого зримого природного быта.

В деревянном старом доме
Мы ночуем на соломе,
В этом доме домовые
До утра в сенях шуршат.
Что-то очень дорогое
И родное сердце ловит
Друг у друга в потонувших
В чёрном омуте очах…

Его поэзия всегда немного сказова, фольклорна. Но не похож он на учёного-фольклориста, он сам и есть – живой фольклор, народный русский тип, на которых и держится наша страна. Где бы они ни жили, в деревне или в городе, в лагерях или на фронтах, в технических центрах или в поселковых бараках.
Простоту поэзии Юрия Ключникова оценивали немногие, но, думаю, внимание этих немногих стоит многих других: Виктор Астафьев и Вадим Кожинов, Юрий Кузнецов и Юрий Селезнёв, Валентин Сидоров и Эдуард Балашов. Из последних – поэт с тонким вкусом Станислав Золотцев. Впрочем, эти творцы и сами стремились к загадочной и трудно достигаемой чистоте звука и простоте слога. Думаю, иной раз простота спасала его и от излишнего ожесточения. В простоте трудно быть злым и недобрым. Простота может быть сурова, но никогда не может быть предательской. Простота лишена излишней громкости, визга, присущего порой, скажем, нашим витиеватым шестидесятникам. Простота более жизнеспособна. И в этом одна из загадок творческого долголетия поэта Юрия Ключникова. Вот потому даже талантливые модернисты довольно быстро умолкают, растрачивают все силы на форму, не хватает длинного дыхания, длинного пути.
Юрий Ключников – поэт длинного пути. И не сразу догадаешься, что между строками «Поют на сцене русские старухи, / Двужильные, как русская земля!» (1972) и другими «Былина дошла из какого-то края: / Не в силах глядеть, как село умирает, / Священник, у рясы рукав засучив, / Возглавил колхоз, что почти опочил…» (2006) дистанция длиной в тридцать пять лет. Как писал тот же Станислав Золотцев: «Звучание русской поэзии не знает пределов ни в пространстве, ни во времени, оно – поистине тот дух, который дышит, где хочет, и в сердце мальчика, и в сердце «бойца с седою головой». Лишь бы это сердце верило и любило…»
Его судьба вся изложена в его стихах, и потому его «Избранное» выстраивается в жизненный драматический сюжет. Здесь и отголоски прошедшей войны, трудная жизнь в тылу, совместное существование с фронтовым поколением, у которого он брал уроки мужества и стойкости, далее студенческие годы, творческая работа, уход на завод, обретение нового опыта, поездки по Сибири и Алтаю, знакомство с западной культурой… Впрочем, вся его жизнь – это опыт постижения стихии и собственной души и души народной. И через все переломы, через все бытовые и лирические переживания проходит главная линия – линия России, к ней у Юрия Ключникова изначально какое-то чисто религиозное сакральное отношение. И писались-то все эти не лишенные пафоса стихи для себя лично, не для публикаций, в лучшем случае они шли самиздатовским путём, тем искреннее, тем душевнее, тем прочувствованнее этот зов родины, превращающийся в моление о родине, какой бы она ни была, как бы сложно и трудно в ней ни жилось. Ещё раз повторюсь, явное продолжение платоновско-прасоловской творческой линии. Родина для Юрия Ключникова так и оставалась единственной истинной сказкой «до седин, до гробовой доски…». Родина – это и сокровенная красота полей и лесов, холмов и озёр, это и с детства запоминаемые и чтимые народные песни и сказания, и любимые русские писатели, от Николая Гоголя до земляка Василия Шукшина, от Александра Пушкина до Сергея Есенина. И тем страшнее отзывается гибель своих современников, Рубцова, Шукшина, Астафьева. Он пишет после гибели Василия Шукшина:

Земля родимая, ответь мне,
Зачем, не ведая вины,
Не заживаются на свете
Твои любимые сыны?

Его глубинное народничество отнюдь не показное, не радужное, жизнь-то он знает во всей её суровой полноте, хлебнул порядком несправедливости, а уж на славу прижизненную так даже и вовсе не надеялся. Воистину, в России поэту, писателю просто необходимо долго жить, чтобы пройти хотя бы часть завершающегося цикла из русской «Книги перемен». И не разочароваться в расхристанной и разгульной, долготерпеливой и смиренной, молитвенной и бунтарской своей единственной родине – России.

И слов-то нет,
А те, что есть, простые,
Как к солнцу потянувшаяся мгла.
Ну сколько можно петь нам
Про Россию,
Про степь да степь
и прочие дела?
Лучина догорает, ветер воет…
А ты представь светло и горячо
Два метра глины вдруг
над головою,
Да степь да степь, да небо,
Да ещё…

Всё в роду Ключниковых было: и раскулачивание, и освоение новых земель, и народные сказители, и искатели сказочного Беловодья, и воины, и крестьяне, и учёные, и умелые организаторы, словом, всё, чем славен испокон веку русский народ, собиралось в древнем славянском роду Ключниковых, и как бы тяжело порой от властей ни было, России они никогда не мстили, к власовщине не прикасались, брезговали, «на Власова не клюнул ни один…» в ответ на все неправедные гонения.
По всем законам рационалистического Запада давно должны были мы исчезнуть как нация, как держава, как удерживающая весь мир в равновесии сила, и во времена смуты, и в лихолетье монгольского ига, и в трагедиях ХХ века, навязанных нам всё тем же Западом. Но – держимся и собираемся держаться дальше. В чём же загадка России? Об этом и пишет поэт Юрий Ключников, как-то естественно, органично. С любой любовной ли лирики, исторической ли притчи, сентиментального ли романса, философской ли поэзии плавно переходящий на узловую для себя вечную тему России. Может быть, он из тех многомудрых странников, кто своими молитвами о России и удерживает нашу неиссякающую силу от истощения? Не стоит же село без праведника. Вот эту неприметную, не кричащую праведность дарит своим читателям Юрий Ключников.

Быть поэтом – значит Серафима
Огненную волю исполнять.
И свечой горя в тумане тусклом.
Пробиваясь ландышем в пыли,
Каждой жилкой биться вместе
с пульсом
Русским пульсом Матери-Земли.

В нынешнее сумрачное время, когда люди часто и не знают, что же управляет их жизнью, когда их лишили и национальной самодостаточности, и соборного общинного мышления, в то же время не дают стать личностью и творчески заявить о себе, когда русского человека явно хотят раздавить до конца, опустить на самое дно, превратить одновременно и в фашизоида, и в мычащего бомжа, и в спивающегося винтика какой-то машинной системы, запутывая даже самых умных в калейдоскопе обрывков идеологий и концепций, такие как Юрий Ключников придают смысл и иерархичность всем расплывающимся узорам. Он – не лидер, не вождь, не пророк, он простой земной пастырь русскости, своими молитвами о России спасающий и своих читателей, а с ними и самого себя.

Мы дно ногой нащупываем
всюду
В истерзанном Отечестве
своём.
Мы чуда ждём среди болот
и блуда.
Но чудо в том, что мы
ещё живём…

А вокруг наш мир, данный в самой зримой реальности, в увиденных и услышанных деталях быта и бытия. С одной стороны, Юрий Ключников какой-то жутко несовременный поэт, такие стихи могли бы прозвучать и в начале ХХ века, и в тридцатые-сороковые годы, и в период хрущёвской оттепели, вместе со стихами наших «тихих лириков». С другой стороны, накануне нового имперского взлёта России, когда к нашим экономическим и державным успехам так необходимо добавить поэтическую составляющую, его проникновенные незаказные стихи звучат как что-то чрезвычайно важное, вселяющее надежду в людей.

Страшиться ли загробных адских
вихрей,
Когда их здесь немало перенёс?
Я выносил у сердца этот тихий
Цветок любви.
Он очень трудно рос.
Под небом то лихим,
то нежно-синим,
В болотах, на песке и на горах –
Цветок любви к измученной
России,
Которой никакой неведом страх.

Уверен, такие как Юрий Ключников, это и есть наша Троя, наша Брестская крепость русской литературы, не сдающаяся никакому врагу, и даже не замечающая их, идущая своим тяжёлым и чистым путём. Это наши Одиссеи, затягивающие своё возвращение на родину-Русь до её полного очищения, это наши Моисеи, ведущие своих читателей не спеша, через возвращение назад, к нашему великому прошлому, в русское будущее, не растеряв по пути тот душевный сухой остаток, который и составляет суть каждой нации. Он и сегодня бредёт со своими стихами и мыслями, молитвами и прозрениями по пространству и нашей поэзии и нашей жизни, «весёлый странник золотого русского века», то ли пришедший к нам из прошлого, то ли зовущий нас в будущее.

Я – из неё, из довоенных лет,
Из ломки, плавки, ковки наших
судеб,
Из тех времён, где и намёка нет
На то, что зрело в либеральном
зуде…
Я и сегодня верю в ту же бредь:
Чтоб не кончалась про Ивана
сказка,
Чтоб он не торопился поумнеть
И в нас не умерла его закваска!

Владимир БОНДАРЕНКО