ПОДЗЕМНЫЙ РОСТ ДУШИ
№ 2007 / 16, 23.02.2015
Блок в статье «Душа писателя» справедливо утверждал, что художник – «растение многолетнее», произведения его – «только внешние результаты подземного роста души». Выясним закономерности этого роста через статьи, дневники, записные книжки, письма. Блок не раз говорил о противоречивости своего мировоззрения и духовного мира, в частности, в письме к А.Белому от 15 – 17 августа 1907 года: «В то время я жил очень неуравновешенно, так что в моей жизни преобладало одно из двух: или страшное напряжение мистических переживаний (всегда высоких), или страшная мозговая лень, усталость, забвение обо всём. Кстати, я думаю, что в моей жизни всё так и шло и долго ещё будет идти тем же путём». Одновременно Блок подчёркивал неизменность своей сущности в этом и других письмах к А.Белому: «Всю жизнь у меня была и есть единственная, «неколебимая истина» мистического порядка» (24 апреля 1908 года); «Я всегда был последователен в основном…» (22 октября 1910 года). Сказанное подтверждают, расшифровывают, уточняют дневники и статьи поэта – свидетельства разнонаправленного роста ума и души. Преобладающий вектор в суждениях Блока – настроенность на декадентско-символистскую волну, что, впрочем, признавал и он сам. Одновременно встречаются мысли иной направленности, возросшие на традиционной русской почве, мысли, довольно скоро набравшие силу. И как следствие – совпадение-расхождение, дружба-вражда в отношениях с Д.Мережковским, З.Гиппиус, А.Белым, Е.Ивановым, Г.Чулковым и другими собратьями по перу. Это проявилось на уровне и дневниковых характеристик, и многих статей: «Религиозные искания» и народ», «Народ и интеллигенция», «Ответ Мережковскому» и т.д. Знаменательно, что Блок оценивал религиозно-философские искания интеллигенции во главе с Мережковским как «болтовню», «уродливое мелькание слов», «надменное ехидствование», «потерю стыда», «сплетничанье о Христе» («Религиозные искания» и народ»). Он предпочитает этому своего рода «словесному кафешантану» в одном случае «кафешантан обыкновенный», в другом – «золотые слова», «беспощадную правду» крестьянина, начинающего поэта Н.Клюева. Подобная ситуация повторится неоднократно, вплоть до кульминации – известного телефонного разговора с Гиппиус в октябре 1917 года. И всякий раз, когда Блоку приходилось выбирать между, условно говоря, правдой интеллигентской и правдой народной, он чаще всего отдавал предпочтение второй. Более того, как следует из дневниковой записи от 19 декабря 1912 года, рассказ прачки Дуни – это «хлыст», необходимость, которая помогает открыть глаза на жизнь, в её настоящем смысле. С подачи левой мысли XIX века многие писатели, философы, критики – современники А.Блока, сводили «народ» к «простонародью», понятие духовное к толкованию социально-сословному. И сам поэт решал этот вопрос чаще всего с подобных позиций. В таких случаях он руководствовался (как, например, в восприятии событий Февраля и Октября 1917 года или при написании «Двенадцати») не народными интересами и идеалами, то есть находился на позициях «неправды». Механизм превращения «правды» в «неправду» рассмотрим на примере веры. В статье «Религиозные искания» и народ» Блок при помощи толстовского высказывания даёт точную характеристику отношения интеллигенции к вере народа. Действительно, Мережковский, Гиппиус и многие другие относились к религиозной жизни народа, как лакей к хозяину-математику. И как результат – уверенность в том, что они более «красиво», «лучше» определяют веру по сравнению с народом и «косной» традицией. Однако в этой статье и в течение жизни неоднократно Блок повторяет ошибку Л.Толстого, разводя в разные стороны Церковь официальную и веру народную. К тому же символом «истинной веры» становится «сектант» Клюев, который (чего не видит поэт) занимает такое же положение по отношению к православию, как и интеллигент Мережковский. Поэтому блоковская оценка позиции декадентов в статье «Народ и интеллигенция» – «вульгарное «богоборчество» применима и к Клюеву. Он, сыгравший в жизни «певца Прекрасной Дамы» не меньшую роль, чем Мережковский, так оценивал свою «истинную» веру в апрельском письме 1909 года к Блоку: «Я не считаю себя православным, да и никем не считаю, ненавижу казённого бога, пещь Ваалову Церковь, идолопоклонство «слепых», людоедство верующих – разве я не понимаю этого, нечаянный брат мой». Действительно, А.Блок и Н.Клюев, несмотря на многие различия, оказались братьями по духу, братьями по отношению к вере. Ещё до знакомства с Клюевым Блок проявил себя как богоборец, как декадентствующий сектант. Сектантами по сути были все символисты. Во многом отсюда их интерес к хлыстам и другим отступникам от православной веры, их общая, «реформаторская» деятельность на заседаниях Религиозно-философского общества. В нескольких наиболее откровенных письмах 1903 – 1907 годов к А.Белому поэт определил своё отношение к Богу. Блок исключает народ из числа мистически заинтересованных лиц, тот народ, который, как следует из дальнейших рассуждений, не разделён с Христом. Народ и Всевышний отодвигаются в сознании поэта на задний план, Христос, к тому же, подменяется Вечной Женственностью. В этом одна из главных причин всех деструктивных тенденций в мировоззрении и творчестве Александра Блока. О неслучайности и постоянстве данного явления свидетельствуют высказывания поэта разных лет: «Я люблю Христа меньше, чем Её, и в «славословии, благодарении и прощении» всегда прибегну к Ней»; «Ещё (или уже, или никогда) не чувствую Христа. Чувствую Её, Христа иногда только понимаю»; «Вы любите Христа больше Её. Я не могу»; «В Бога я не верю и не смею верить…». На одно из самых уязвимых мест в мистико-философских настроениях и построениях Блока указал Андрей Белый. В письме от 13 октября 1905 года он утверждал: «Тут или я идиот, или – Ты играешь мистикой, а играть с собой она не позволяет никому <…> Пока же Ты не раскроешь скобок, мне всё будет казаться, что Ты или бесцельно кощунствуешь <…>, или говоришь «только так». Но тогда это будет, так сказать, кейфование за чашкой чая <…> Нельзя быть одновременно и с Богом и с чёртом». Блок, не любивший и, по его словам, не умевший объяснять написанное, вынужден был в данном случае это сделать. Так, отвечая Белому на упрёк в кощунстве, поэт в письме от 15 – 17 августа 1907 года замечает: «Когда я издеваюсь над своим святым – болею». Видимо, задетый за живое, Блок ещё раз возвращается в этом письме к данному вопросу и уточняет свою позицию: «Если я кощунствую, то кощунства мои с избытком покрываются стоянием на страже»; «впрочем, кое-что и я подозреваю в «Синей Маске», но и здесь кощунство тонет в ином – высоком». Итак, кощунство, неотделимое от боли, кощунство, преодолеваемое высоким, – вот один из вариантов состояния, поведения писателя в его интерпретации. Этот вариант реализуется в жизни и творчестве Александра Блока. Однако нас интересует результат: куда ведут и к чему приводят «боль», «высокое», лишённые православного содержания. Обратимся к переломному периоду в мировоззрении поэта. 9 декабря 1908 года Блок в письме к К.Станиславскому сообщает, что «тема о России (вопрос об интеллигенции и народе в частности)» – его тема, которой он «сознательно и бесповоротно посвящает жизнь». В статьях писатель не раз говорит о стене, разделяющей народ и интеллигенцию: «Полтораста миллионов с одной стороны и несколько тысяч – с другой; люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном». Закономерно, что в статье «Народ и интеллигенция», откуда приводилась цитата, поэт вспоминает завет Н.Гоголя, не понятый В.Белинским, вспоминает потому, что уверен: любовь, сострадание, самоотречение – это «жизненное требование», ответ на три вопроса, поставленные Блоком в статье с одноимённым названием. Важно отметить, что в данном случае речь идёт о нравственном творчестве только интеллигенции. Вроде бы забыто, что «священная формула», которую писатель в традициях русской культуры, литературы противопоставляет индивидуализму, должна проникнуть, как справедливо утверждал сам поэт в статье «Ирония», «в плоть и кровь каждого». Итак, если в «Народе и интеллигенции» Блок освобождает народ от сострадания и – шире – от ответственности по отношению к ненароду, интеллигенции в частности, то в «Стихии и культуре» он идёт дальше. Поэт противопоставляет неправде Мережковского правду народную и приводит в качестве примера последней два свидетельства из письма Клюева. Объединяя их, уравнивая любовь христианскую с ненавистью разбойничьей, писатель утверждает: «В дни приближения грозы сливаются обе эти песни: ясно до ужаса, что те, кто поёт про «литые ножички», и те, кто поёт про «святую любовь» – не продадут друг друга, потому что – стихия с ними, они – дети одной грозы». Такое кощунственное соединение порождает философию разрешения крови по совести, порождает лейтмотив «Двенадцати»: «Чёрная злоба, святая злоба». Однако при всей явной солидарности А.Блока с разбойничье-«святой» правдой он ещё способен ужасаться. В письме к Василию Розанову от 20 февраля 1909 года двойственность к террору сохраняется. С одной стороны, «я действительно не осужу террора сейчас», с другой, – «как человек я содрогаюсь при известии об убийстве одного из вреднейших государственных животных». При этом очевидно, что преобладающим отношением является первое. Отсюда героизация Каляева и ему подобных, возникновение мифа, который так будет востребован в советский период: «Революция русская в её лучших представителях – юность с нимбами вокруг лица». В дневнике, размышляя о проблеме «личность и общество», поэт нередко высказывется с вульгарно-социологических, материалистических позиций, что, естественно, сказалось на многом. Например, критикуя «общественную бюрократию», которой нельзя верить, Блок констатирует факт круговой поруки (дневниковая запись от 19 октября 1911 года) и делает вывод, протягивающий руку «Двенадцати»: «И потому – у кого смеет повернуться язык, чтобы сказать хулу на Гесю или подобную ей несчастную жидовку, которая, сидя в грязной комнате на чердаке, смотря на погоду из окна, живя с грязным жидом, идёт на набережную Екатерининского канала бросать бомбу в блестящего, отчаявшегося, изнурённого царствованием, большого и страстного человека?» Итак, проходит три года после публикации статьи «Стихия и культура», и теперь «правда» террора кажется Блоку убедительной и былого ужаса не вызывает. Вопрос же веры (именно им задаётся писатель перед тем, как перейти к рассуждениям о Гесе) рассматривается с тех же левых позиций, хотя ответ, казалось бы, очевиден: верить надо не в общественность, а в Бога. Тогда, невзирая на грязную комнату (почему бы её Гесе не убрать) и другие внешние обстоятельства, даже мысли не возникает о бомбе, разрешении крови по совести и т.п. У Блока же подобные идеи не раз возникают и в дальнейшем. Так, весной 1917 года поэт по-прежнему измеряет происходящее интересами «серых шинелей», «простонародья», жизнь которого не улучшилась. В этом, с точки зрения художника, виноваты интеллигенция, он сам. И вот у Блока (едущего в международном вагоне первого класса, в купе) рождается мысль, предшествующая «Двенадцати»: «Да я бы на их месте выгнал всех нас и повесил» (из записной книжки от 18 апреля 1917 года). И хотя в этот период настроение резко меняется буквально в течение недели (пессимизм сменяется оптимизмом, необходимость сделать «нечто совершенно новое», выводящее из болота изолгавшегося мира, сочетается с желанием «сжать губы и опять уйти в свои демонические сны»), сопричастность к судьбе народа, родины, восхищение революционными массами и ненависть к буржуазии остаётся чувством постоянным, стержневым. Вновь возникает идея, разрешающая кровь по совести: «Нет, я не удивлюсь ещё раз, если нас перережут во имя ПОРЯДКА» (дневниковая запись от 19 июня 1917 года). Как видим, Блок стоит в одном ряду с героями-красногвардейцами из «Двенадцати»: его «повесил», «перережут» созвучны Петькиному «ножичком полосну». Это совпадение с «народной» правдой трагично по своей сути, ибо люди, которые были своеобразным компасом для писателя, духовно собственно народом не являлись. По признанию Блока, он видел в традиционной русской государственности и Церкви своих главных врагов, и естественно, что поэт воспринимал правление Романовых как 300-летнюю болезнь, а февральскую революцию – как праздник, чудо. Отсюда – ужас от факта, сообщённого Дельмас: в июне 1917 года юнкера вместе с офицерами в Николаевском училище пили за здоровье Царя. Это событие оценивается Блоком в дневнике от 23 июля 1917 года однозначно-красноречиво: «Ничтожная кучка хамья может провонять на всю Россию». И в качестве альтернативы называются уже не либеральные демократы, а большевики… 
Юрий ПАВЛОВ
г. АРМАВИР, Краснодарский край
Уважаемый Юрий Павлов,! Ваши статьи о Сергее Есенине, его окружении, критиках и недоброжелателях меня сильно заинтересовали. Я начинаю их просматривать. Сейчас же хочу разместить свою маленькую заметку на Вашу статью про книгу Аллы Марченко. Вот она: Сергей Целух. Отзыв на статью: Юрий Павлов. Алла Марченко: «Есенин» без Есенина, или Путь в беспутье.
Соглашаюсь с автором статьи, что книга Марченко – «Есенин. Путь и беспутье», изданная в 2015 г. имеет много серьезных недостатков. В ней автор продолжает свою антирусскую, анти есенинскую линию, давно осужденную большинством писателей реалистов. Марченко намеренно вводит читателя в заблуждение по всем главным вопросам жизни и смерти поэта, которые давно расследованы, подтверждены и подробно описаны. Это не что иное, как грубый пасквиль на народного поэта, на его творчество и личную жизнь, да и на своих коллег, пишущих о Есенине.
Особенно много неприемлемых мыслей и выражений автора в первой главе книги, слишком обширной и мифической, в которой «мудрость» и смелость писательницы раскрываются в полную силу. Заметно, что в Марченко слишком много обид на Сергея Есенина, на все его творчество и личную жизнь, причем по поводу и без него. Наверное, поэт не оправдал ее надежд, писал свои стихи не так и не о том, что могло бы растревожить ее чуткую душу и успокоить сердце. Наверное, перед уходом в мир иной поэт не сообщил таким как она, как надо было ему вести себя во время зверского убийства: защищаться или молча сунуть голову в петлю. Одним словом, писательница снова на своей волне. Снова пытается доказать, что Есенина не убивали, он повесился сам, по собственному желанию и доброй воле. Словом, туда ему и дорога! Чтоб не мешал таким творцам, как Алла Марченко.
По мнению писательницы, это интернет виноват в том, что раструбил миру о насильственной смерти поэта и заставил людей поверить этому. Но ведь это, правда и удивляться тут нечему. Интернет обнародовал то, что годами замалчивалось и скрывалось от наших глаз – правду о его убийстве. Но мы – то знаем, что только благодаря интернету удалось вывести на чистую воду многих потенциальных убийц, насильников, грабителей, коррупционеров и других преступников всех званий и мастей, которых мы не знали раньше. Благодаря интернету народ узнал правду о смерти поэта, его зверском убийстве в пятом номере гостиницы Англетер. Также узнал народ о своей кровавой истории, убитых героях и их палачах. Благодаря интернету мы знаем заказчиков убийства поэта и их исполнителей. Большинство историков и писателей называют заказчиками убийства Есенина Троцкого и Сталина, а убийцами – Якова Блюмкина и Николая Ушакова.
Нет никакого смысла верить разным бредням Марченко, потому что все они свидетельствуют лишь об одном: о большой лжи, которую навязывают нам вот уже столетие подряд эти непорядочные личности, которых наш народ и наша литература еще терпит.
Не изменяя свою незыблемую позицию «мифа и обмана», Марченко называет сторонников версии убийства Есенина «шайкой шарлатанов и невежд», «дилетантами и мракобесами» и другими плохими выражениями. За мощным государственным щитом, каким прикрылась писательница, можно нести всякую ересь и наказания за это не будет. Марченко давно в курсе, что главный чекистский архив страны об убийстве Есенина до сего времени наглухо закрыт, и откроют ли его через 30 лет, как сладко обещают, нет никакой надежды. А если и впрямь откроют то, скорее всего, мы увидим там никому не нужные бумажки, бесконечно писанные и переписанные, а подлинных документов, в том числе и пиджак поэта, веревку и пояс, которыми душили и вешали Есенина, пистолет, новые стихи и поэмы, другие ценные бумаги, мы вряд ли там увидим. В этом архиве мыши арии поют, протестуя против неправды. Если бы поэт повесился сам, зачем же тогда мучить народ сто лет подряд, лучше докажите это своими документами, хранящими в архиве. Разве это тайное оружие нового образца, чертежи которого столетиями надо прятать. Значит, можно сделать вывод, что самоубийство поэта – обыкновенная ложь.
Павлов насчитал в «эпохальной» книге Марченко 150 ложных фактов и разных нестыковок, которыми она пытается затуманить наши головы вымышленным самоубийством Есенина. Всех их перечислять и опровергать пока еще наш критик не решился, поскольку не захотел утомлять читателей и раздувать статью, хотя главные из них передал обстоятельно и с большим юмором.
По нашему мнению Юрий Павлов слишком деликатно относится к книге Марченко, стараясь не сильно потрепать ей нервы, хотя в отдельных местах его суровая критика выходит за рамки и сметает ложные догадки автора. Павлов убедительно показывает, какими приемами пользуется Марченко, отстаивая свою ложную версию о самоубийстве поэта, и какие они устаревшие и ложные. Алла Максимовна любит крепкие и сочные выражения, своих противников она называет «грязными, а их доказательства «сознательной ложью». Вот ее выражения о своих коллегах и их статьях и и книгах: «стайки шарлатанов да толпы невежд, к умственным усилиям не приученных»; «материал с самыми дремучими вымыслами»; «беспрецедентное по безграмотности сочинение»; «неизлечимый дилетантизм, а то и прямое мракобесие»; «неистовые мстители» и многими другими.
Продолжать эту оскорбительную лексику можно до бесконечности. Юрий Павлов в своей статье прокомментировал многие спорные вопросы этой книги и дал по ним квалифицированный ответ, который автору совсем не понравится. Главным недостатком книги «Есенин. Путь в беспутье», считает Павлов, это отсутствие в ней «Русского «тока», духа, сознательно утерянного автором. Поэтому «это повествование не о Сергее Есенине, а о человеке и поэте, внешне похожем на русского гения. И не более того». Зато автопортрет Аллы Максимовны получился у критика выразительный, законченный и запоминающийся. И еще одно добавление: «Новая книга Марченко есть очередное свидетельство того, что путь либеральных исследователей русской литературы — это путь в беспутье, путь в никуда».
Такое мнение нашего автора могут поддержать миллионы читателей. Не секрет, что многие ошибки этой книги можно было бы избежать, если бы писательница сознательно не игнорировала произведения таких авторитетных писателей, как Астафьева, Брауна, Пашининой, Кузнецова, Хлысталова, Фомина, Мешкова, Безрукова, Евсина, Баши, Лысцова (убитого за сказанную правду), Мочалова, Павлова, Прокопенко, Байдурина, Радечко, Никитиной, Наседкина и многих других. Именно они своими трудами документально подтвердили убийство поэта. Марченко боится вступать с ними в открытую полемику, потому что знает – проиграет. А если некоторых и замечает, даже называет фамилии, то относится к ним крайне враждебно, потому, что давно запрограммирована на бредовую идею – самоубийство поэта. Полемика ее не убедительна и вызывает неприязнь.
Возникает вопрос: не пора ли Алле Марченко, а с ней и кучке либеральных писателей, слепо принявших ложную версию о самоубийстве поэта, угомониться, прислушаться к голосу разума и покаяться перед Богом и людьми за свои мифы, ложную позицию, выработанную и утвержденную еще старой коммунистической властью? Не пора ли изменить свои взгляды и переделать эту «эпохальную» книгу о нашем дорогом поэте, круто повернув своего руля в сторону правды, открывшуюся в последнее время и публично осудить убийц поэта и их покровителей. Очень бы хотелось прочитать новую статью или же лучше книгу Юрия Павлова об убийстве Сергея Есенина в свете новых материалов, появившихся в статьях прогрессивных авторов. Тем более писатель согласился опровергнуть все сомнительные доводы Аллы Марченко, переданные в ее книгах о Есенине.