В чём главная проблема современных молодых писателей?

№ 2007 / 30, 23.02.2015

Молодому литератору мешает многое. И не будем здесь придираться к словам, мол, что это за зверь «молодой литератор», с чем его едят. Зверь этот худо-бедно известный, и определение это довольно уже устоявшееся. Если хотите, вся наша современная культура молода и нова в том плане, что многое приходится начинать с нуля, многое заново доказывать и, в первую очередь, саму необходимость своего существования.
Молодому литератору мешает многое. И не будем здесь придираться к словам, мол, что это за зверь «молодой литератор», с чем его едят. Зверь этот худо-бедно известный, и определение это довольно уже устоявшееся. Если хотите, вся наша современная культура молода и нова в том плане, что многое приходится начинать с нуля, многое заново доказывать и, в первую очередь, саму необходимость своего существования. Доказывать в силу разорванности связи поколений, ситуации блуждания и потери ориентиров. Но это ладно, на эту лирическую тему можно рассуждать часами.
Что же мешает творить, как любят сейчас говорить, производить продукт?
Я сам человек уже не совсем юно-молодой и отнюдь не литератор, но и у меня бывают периоды, когда от чтения будто «отрубает», буквы сливаются во что-то трудноразличимое, а рука, скрипя, выводит лишь штампы. Продолжается такое месяц, иногда два. Всё падает из рук, а мозг свербит предательская мысль: кому и зачем всё это надо? Не детская ли это игра хронических аутистов? Вначале очень болезненно переживал подобные этапы, потом стал относиться к ним легче: наверное, должно быть какое-то подобное интеллектуальное очищение организма. Так что факторы вмешательства в творчество в основном довольно субъективны. Понятно, что в лучшем случае пять дней в неделю работаешь, понятно, что попадаешь там в совершенно иную вселенную, что выкроить время можно только вечером, каждый раз усилием воли подвижнически отстраняясь от внешнего мира и т.д. и т.п. Но всё это мелочи, они кажутся глобальными и непреодолимыми, только тогда когда начнёшь по поводу них серьёзно рефлексировать. А поймаешь азарт: за час больше сделаешь, что иной раз и за неделю не получается.
Основная помеха, конечно же, в тебе. Сейчас писатель теряет профессионализм, в том плане, что, как правило, литературное творчество не является его профессией. Не назовёшь это «хобби», скорее иная параллельная жизнь. Понятно, что существование в этих двух параллелях требует особой мобилизации сил, начиная с элементарного: отстраниться от различных соблазнов, преодолеть неожиданно вдруг подступившую усталость, да и сформулировать внутреннюю мотивацию, что тебе действительно всё это надо.
В своей авторской рубрике (см. подробней заметку «Портрет писателя в диалогах», «Литературная Россия», № 22, 01.06.2007) на сайте «Агентства политических новостей Нижнего Новгорода» (http://www.apn-nn.ru) Захар Прилепин, вопрошая литераторов, как правило, из числа «молодых», каждому из них задаёт вопрос:
– В чём главная проблема современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?
Ответы интересны настолько, что есть смысл их проанализировать.
Феномен первой книги, когда достаточно быть неплохим констататором своей жизни, предельно искренне записывать всевозможные ощущения-переживания по поводу и без, делиться «бесценным» жизненным опытом, который вдруг оказался у тебя в багаже, – эта неожиданность и одновременно сравнительная лёгкость достижения первоначального результата, становится причиной дальнейшего мельчания и затухания дарования если оно присутствует, а с другой стороны, попадания на литературный небосклон часто случайных людей. Вот почему блестящая Валерия Пустовая отметила, что «главная проблема – понять, твоё ли это призвание». Многие, слишком многие набивают тяжкие шишки, приняв мираж за предназначение, особенно обласканные, услышавшие первые комплименты, часто дежурные, получившие первые премии и возомнившие, что пребывают в благостной неге на литературном Парнасе.
Об этом пути заблуждении сказала Ирина Мамаева, которая считает, что основная проблема молодых писателей в том, что «писать не о чем», а халифом на час ты можешь стать благодаря везению, так часто и бывает: «Свезло один раз – попали в армию или того лучше – на войну, стали свидетелем стихийного бедствия, вспомнили отчётливо, как папка в детстве подзатыльник дал, – описали. Издали книжку, получили премию, переехали в Москву… И всё. Финита ля комедия. Дальше уже нужно что-то большее, чем простое везение – всё то же умение думать, например».
«Писать не о чем» Мамаевой у критика Евгения Ермолина трансформируется в более широкое обобщение: «Мало великого в жизни. Даже вовсе нет. Трудно найти повод для вдохновения. И засасывает социальная и культурная инерция потреблятства и стабилизанса». Ермолин выделяет, в первую очередь, социальные препоны: установившееся общество представляет собой ровную покойную гладь классического мещанского сознания, новая агрессивная идеология культуры-супермаркета ретуширует любые проявления жизни, кроме скандалов и прочих информационных сбросов, цель которых – исключительно повышение продаж без каких-либо иных целеустановок. Период мощных социальных катаклизмов сменило время принудительной серости.
Однако главные же проблемы все-таки предательски покоятся в беспредельных глубинах каждой конкретной творческой души. Дмитрий Новиков убеждён, что «главная проблема – боязнь жизни», литераторы обустраивают вокруг себя герметичный футляр, из которого крайне редко выбираются на свет Божий. Бесконечные Беликовы перестали преподавать греческий язык и принялись излагать свои тяготы на бумаге. Новиков советует: «Если хочется писать сильно, придётся на своей шкуре испытать боль, унижение, плевки в душу, предательство друзей и твоё собственное, алкоголь в той или иной степени. А ещё радость короткого полёта, запахи мира и ласковость божьей души. Но всё это будет отпущено полной мерой, и за всё придётся ответить. Многие этого боятся».
Может показаться, что в пику ему высказывается Герман Садулаев, говоря о том, что «надо меньше концентрироваться на своём мирке, избегать мелкотемья». Однако «испытать боль» Новикова – это как раз и есть преодоление мелкотемья, ведь, как правило, сильное личное переживание перерастает в особый восторг, который возводит частное, интимное до всеобщего, типичного.
Проблема мельчания человека и мира, что проецируется в мелкотемье произведений, вообще красной нитью проходит в ответах интервьюируемых: «Самая главная проблема в том, что человек мельчает. А мелкому всегда что-нибудь да мешает» (Ильдар Абузяров). И будто иллюстрируя его тезис, Денис Гуцко отвечает: «Моя проблема точно в том, что некогда писать. Приходится работать, а часов в сутках – всегда 24. Редко – чуть больше, но потом чувствуешь себя опустошённым».
Писатель – человек, плохо адаптирующийся в жизни, особенно сложно ему приходится в современных условиях. «Писатели зачастую немного не приспособленные корявцы, – так попытался сформулировать свою мысль Илья Кочергин. – Не хотящие или не могущие пролезть для саморекламы в проклятый телевизор, который их тут же к чёртовой матери испортит. Ещё то, что они пишут так и о таких вещах, что читать не хочется, а если будут о других, то это их опять же испортит». То есть получается дилемма: с одной стороны литератор часто пассивен в деле продвижения своего «товара», своего таланта на рынке. Проснуться знаменитым сейчас после публикации нельзя, следует играть по новым законам, активно пиариться, открывать читателю темы заведомо выигрышные, ходовые в стиле Робски или Минаева, то есть переходить в команду литпопсы. С другой стороны, человек, засевший за писания, если он не реализует заранее спланированный коммерческий проект, едва ли верит в бешеные гонорары и возможность безбедного существования одним лишь творчеством. Его задача – долгоиграющая, редкий втайне не грезит о славе в веках, которая не терпит размена по пустякам. Отсюда одна из необходимейших целеустановок: преодоление сиюминутных соблазнов, главное – работать, а остальное всё вторично, шлюзы рано или поздно откроются.
На легкомысленное отношение к литературному делу, понижающийся уровень мастерства обращает внимание Роман Сенчин. По его мнению, это главный недостаток человека, делающего первые шаги в литературе: «много текстов – в основе непроходных, – но написанных небрежно, как-то по-быстрому… И это большой недостаток многих молодых писателей. Дело здесь не в таланте, а в умении сесть и работать. Всё-таки литература – это, прежде всего, слово. Если у произведения будет великая идея, а написано оно окажется первыми попавшимися словами, то никакая идея не спасёт… Молодым писателям есть о чём писать, но нет культуры письма, нет багажа прочитанных книг». Окромя истового желания либо писать, либо писанием засветиться, наличия какого локального житейского материала, на самом деле мало что есть. Литератор будто лермонтовский листок, отлетевший от дерева; привить его обратно к живоносной кроне – вот задача.
Из общей канвы ответов выбивается Александр Карасёв, который не стонет и не плачет по поводу превратностей судьбы, а считает, что по большому счёту творческому человеку всё по плечу. Он говорит не о том, что мешает, а что портит, на его взгляд, произведение: «Главная проблема – это наличие института редакторов. Это не проблема даже, а бедствие. Я имею в виду не функцию руководителя издания, а функцию соавтора. Я не все рассказы свои, бывает, узнаю, когда они появляются в печати. Вот журнал «Луч», например, напечатал мой рассказ «…В тот год». А я никогда не писал рассказа с таким странным названием и очень удивился. Оказалось, что это вольная версия рассказа «Кто такие шмаравозники?», вышедшего ранее в «Дружбе народов». Всё это творчество проистекает без всякого участия автора. Предложения убираются. Слова убираются. Другие слова вставляются. Пунктуацией заведует корректор». Но, вероятно, происходит это не столько потому, что редактор-корректор – исконный враг писательского рода. Просто попустительство автора, его расслабленность в вопросах культуры письма, о чём говорит Роман Сенчин, влияет и на институт редакторов. Если создаётся впечатление, что для писателя вопрос постановки запятых или изменения названия произведения не принципиален, то редактор сам своим волевым решением начинает внедряться в текст, выступает в роли соавтора. Против этого выступает Карасёв, других что-то не слышно, видимо, всё устраивает: не хочется быть ответственным, всегда можно отмахнуться, перевести стрелки.
Сам же я ответил на вопрос Захара следующим образом: «Время, деньги – всё это можно при желании легко изменить, труднее бороться с чудовищной мешаниной в головах. Банально, но часто вместо знания реальной жизни видишь штампы и шаблоны, внушённые СМИ. Портит писателей и какая-то болезненная жалость к себе. Внушил мысль «я писатель», и весь мир должен хоровод вокруг водить. Звание писателя, критика нужно оправдывать постоянно для других, но в большей степени для себя. Должно быть постоянное свербящее чувство неудовлетворённости, любой успех – повод скорей не для радости, а для сомнений, любая похвала – стимул к пристальному анализу своего дела».
Вероятно, многие согласятся, что переживаем мы сейчас время относительного штиля. Штиля во многом принудительного, иллюзорного, поэтому так и хочется списать на это всё что угодно: человек в этой ситуации закисает, происходит нивелирование великого и торжествует серость, «ни то, ни сё». Но, с другой стороны, и «эпоха перемен», последующая за достопамятной перестройкой, ничего грандиозного нам не дала.
Но, может быть, пока всё грандиозное, пронзительное выстаивается, набирает силу и вкусовой букет. Не какая-то конкретная ситуация диктует текст, выталкивает его на поверхность, его рождает общая необходимость, то или иное превалирующее настроение масс, на волну которых подключился автор, зарождение и становление аксиологии, основных мировоззренческих констант. А пока, может быть, хватит кивать на бытие, определяющее сознание…
Валерия Пустовая в рецензии на книгу прозы Дмитрия Новикова «Вожделение» («Семга именем Его», Новый мир, 2006, № 5) отметила очень важное свойство его художественного мировосприятия: страсть, как средство познания жизни. Новиков не мыслитель, он не орудует рационалистическим скальпелем, он не отстранённый созерцатель, он – напряжённая струна, нерв. Пространство его рассказа – без преувеличения является трансляцией внутреннего мира автора, пусть зачастую движимого бессознательным чувством, но искренним и правдивым. Именно эта изначальная искренность рассказов Новикова даёт основания считать, что они достигнут своей цели – выявление смыслов затёртых, потерянных, забытых.
Текст рождается через надрыв, через боль, через взрыв. В мире тают чувства, их заливают асфальтом, катком проезжают. В ситуации потери ценностной ориентации, зыбкости этико-эстетических ориентиров практически единственным адекватным средством восприятия мира можно считать личные субъективные ощущения переживания автора, по отношению к ним всё прочее является большей переменной, акциденцией.
Молодая-новая проза будто реализует древний максимум «познай самого себя» и через свой внутренний мир автор восходит к миру внешнему. «Я» писателя это не реализация крайнего индивидуализма – это исключительное средство как познания мира, так и конструирования мира.
Исследования мира, в котором: Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят? Именно этими шпаргалками сопроводил Захар Прилепин свой вопрос.