Издательская марка: «ВРЕМЯ»

№ 2007 / 30, 23.02.2015

Московскому издательству «ВРЕМЯ» семь лет, а это: Андрей Сахаров, Александр Солженицын, Нора Галь, Марина Палей, Лидия Чуковская, Исаак Бабель, Юнна Мориц, Марина Влади, Фазиль Искандер, Инна Лиснянская, Вероника Долина, Дмитрий Кедрин, Александр Кушнер, Татьяна Бек, Максим Амелин, Светлана Алексиевич, Наталья Иванова, а также… Впрочем, читайте сами.Московскому издательству «ВРЕМЯ» семь лет, а это: Андрей Сахаров, Александр Солженицын, Нора Галь, Марина Палей, Лидия Чуковская, Исаак Бабель, Юнна Мориц, Марина Влади, Фазиль Искандер, Инна Лиснянская, Вероника Долина, Дмитрий Кедрин, Александр Кушнер, Татьяна Бек, Максим Амелин, Светлана Алексиевич, Наталья Иванова, а также… Впрочем, читайте сами.


ЭТОЙ КНИГОЙ БУДУТ НЕДОВОЛЬНЫ МНОГИЕ

В недавно промелькнувшей рецензии (журнал «Мир фантастики», 7/2007) главного редактора журнала «Знамя» назвали «новым Белинским», уточнив: «для широких масс». Что ж, в этом есть некоторая доля правды, но лишь некоторая. Пишет Сергей Чупринин изящно и остроумно. Терминологический словарь по-настоящему интересен, что для изданий подобного рода является, в большинстве своём, редкостью. Давно ли вы с любопытством читали, к примеру, словарную статью о том же сентиментализме?
Если мы откроем какой-нибудь «традиционный» словарь, то увидим примерно следующее: «Сентиментализм – от фр. sentiment – чувство; направление в литературе и искусстве второй половины восемнадцатого века. Важным событием духовной жизни Европы стало…» – и так далее. А у Чупринина: «Историки литературы до сих пор спорят о том, что такое сентиментализм и прослеживаются ли традиции Жан Жака Руссо и Николая Карамзина в словесности XIX – XX веков, а книготорговцам давно всё ясно…». Но не в книготорговцах, собственно, дело, а именно в читателях – смею надеяться, тираж в 3000 экземпляров окажется-таки востребованным, хотя для подобной печатной продукции это число и кажется некоторым перебором (учитывая и то, насколько мизерны сейчас тиражи современной прозы – прозы крепкой, незаёмной, которую, не без риска, ВРЕМЯ издаёт).
Порой нет ничего скучнее пересказа – обратимся же к первоисточнику. Итак, ВСЁ, ЧТО ВАМ НУЖНО ЗНАТЬ, ЧТОБЫ ПРОСЛЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, ХОРОШО РАЗБИРАЮЩИМСЯ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. Эпатаж? Вовсе нет. Процитируем лучше С.И. Чупринина: «Этой книгой будут недовольны многие. Строгие теоретики литературы найдут, что автор в погоне за краткостью и занимательностью предельно упростил целый ряд важных проблем, тогда как любители без труда вылавливать рыбку из пруда резонно сочтут, что словарные статьи могли бы быть написаны и подоступнее. Я догадывался, на что шёл, когда писал эту книгу. первое назначение этого словарного проекта – удовлетворить собственное любопытство, провести ревизию собственных знаний, накопившихся за десятилетия. И второе – помочь встрече читателя с книгами, которые лично ему адресованы, проведя его предварительно по всем парадным залам и чуланчикам современной литературы», а тут тебе миддл– и гей-литература, лавбургер, мейнстрим, либерпанк – наряду, конечно, с модерном, куртуазным маньеризмом, реализмом и проч. Есть тексты, посвящённые литературной репутации и литполитике, оппозиционной литературе, литературному рынку и др.
Алла Латынина пишет об этой работе так: «Мне же нравится, что почтенная научная затея осуществляется так весело, полемично, с литературным блеском и известной степенью авантюрности, что мы получили не занудный, хотя и полезный справочник, а увлекательную, пристрастную, спорную и яркую книгу о современной литературе, которая сама является литературным событием».
Ну, а первый том – «Русская литература сегодня: Большой путеводитель» – представляет собой библиографический справочник: сведения о современных писателях и критиках, информация о литпремиях, «толстяках», и не только, не только: одним словом, читатель, пора в бук-шоп.


ЦЕРКОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

На что обращаешь внимание в первую очередь? Тираж: 10 000, немало по нынешним. Формат: 70 х 108/32 – удобный, да. Аннотация. Содержание. Обложка – почему нет? Обложка, да. Обложка. Что же под ней?
Чувствуется рука филолога. У лауреата Бунинской премии (2006, «Современный патерик») ни одной «неверной» фразы: порой даже хочется некоей неправильности, «наворота», но нет его, всё гладко, ровно, всё причёсано. Причёсано несмотря на муки ада, которые испытывают главные герои: один из них – некий отец Антоний, другая – студентка филфака Аня, третья – «странная» Петра.
«Майя Кучерская прошлась буквально по натянутой струне, ни разу не сделав неверного шага», – пишет один из многочисленных рецензентов: но ждёшь, повторюсь, именно его, потому как веришь, в конечном счёте, только «живой крови». Впрочем, триста с лишним страниц текста легко «ушли» за сутки – останавливаться не хотелось. Хотелось другого: поспорить с героями, пожалеть их, возможно, даже причинить кое-кому из них (Петре, Петре) боль – не это ли самое важное?
Если свести сюжет к банальной схеме «А. любит В., В. любит А. и С., С. любит В.», то вырисовывается классический любовный треугольник, но здесь он именно что «церковный». Параллельно автор исподволь проводит так называемый ликбез – любопытствующие узнают, как правильно причащаться, исповедоваться, как вести себя в храме, креститься и так далее. В интервью «Книжному обозрению» Майя Кучерская говорит: «…на самом деле приходит в церковь не тот, кто как-то реагирует на её модность или её оппозиционность, а тот, кого очаровало само учение».
Итак, главную героиню учение это очаровало. Она погружается в книги по православию, в Библию, ходит на исповеди, испытывая всё большее отчуждение к тому, что называется «нормальной жизнью нормального человека», основанной на ублажении желудка и гениталий: путь Ани к Богу – это только её путь. И всё же чистота небесная смешивается – назовём это так – с земным притяжением. Любовь к собственному духовнику – испытание непосильное: нужно бежать, сбежать, испариться, исчезнуть, чтобы тебя тут же не разорвало на месте… что Аня и делает, буквально срываясь из этой страны: как будто учиться. Вернувшись же ненадолго в Москву, героиня узнает, что Он давно женат на её знакомой, той самой «странной» Петре. Услышав крик их ребенка, Аня снова обращается в бегство: «Всё крутится назад, с бешеной теперь скоростью – песчаная улица, ларёк, автобус, рельсы, станция, прочь! Электричка, духота, густой яблочный запах, ливень хлещет по мутным окнам…».
Провокационны для невоцерковленного разговоры Ани и отца Антония: «Нет ничего мучительней для человека, чем остаться одному, без Бога. На Земле это невозможно в полной мере, на земле до последней минуты Господь рядом, Господь надеется и ждёт, что человек всё же обратится к Нему, всё же взглянет на небо, но в вечности, в вечности – иные законы. Хотя, конечно, и в этом мире вспыхивают страшные отблески, приоткрывается завеса, и бывает, что человек может ненадолго испытать свою Голгофу, когда оставляет даже Отец…», познавательна – переписка: «Перечитал твоё письмо, и постараюсь в меру своих возможностей как-то ответить на очень важные и такие непростые вопросы. Первое и самое главное – о жизни «не во Христе». Вопрос вопросов! Одно то уже хорошо, что ты с этого начала, и что тебя это мучает. Не мучает эта проблема либо вовсе духовно мёртвых (= фарисейски самоуспокоенных) людей, либо уж святых (хотя я думаю, что святых эта проблема мучает особенно, только в качественно ином, нам неведомом измерении)…» – и т.п.
Целью же переработки своей юношеской повести автор называет следующее: «Моей книгой я хотела сблизить читателей с Церковью, показать, что Церковь не так страшна. Что там не ангелы с огненными мечами, которыми нас зачастую пугают, а вполне реальные люди. Такие, как я, как моя мама, как все мои знакомые. Я просто хотела дать читателям ощущение, что Церковь – это собрание людей. Моя книга не отталкивает от Церкви. Напротив, я знаю случаи, когда именно после прочтения моих книг люди приходили в храм, крестились, принимали веру».


YAZIСUS-ВАРИАЦИИ

Биография этого писателя весьма любопытна: родившись в Гаване (1962) и прожив там девятнадцать лет, он приезжает в нашу страну, да не куда-нибудь, а в Новосибирск, чтобы выучиться на инженера-электронщика, найти жену, перебраться в Питер, а потом – такие вот контрасты – уехать в Мексику и преподавать русскую историю.
Впрочем, это только «справка об авторе», а если вспомнить слова Марины Цветаевой, то всё встаёт на свои места: «Писателю там лучше, где ему не мешают писать (дышать)». Что же касается самой «Ливадии…», то роман этот, вышедший когда-то в Барселоне (Mandadori, 1999) и в известнейшем нью-йоркском издательстве (Grove Press, 2000), переведён на семь языков и давно стал международным бестселлером: критики The New York Times и The New York Review of Books также оценили его по достоинству, и не мудрено. Блистательный язык, сравнимый – что практически невозможно, казалось бы, – пожалуй, с набоковским; изощрённый стиль; саспенс… В.В., кстати, фигурирует в романе, «замаскированный» под владельца книжной лавки на Фонтанке: «На Владимира Владимировича я обратил внимание год назад, – это был уже совсем старый господин, неизменно склонённый над книгой. Обычно он стоял спиной к помещению книжной лавки, находившейся в подвале, куда не долетал грохот трамваев и куда можно было попасть, пройдя под арку ворот, ведущих во двор…».
Несмотря на динамичный сюжет – история контрабандиста, его побег на корабле с барышней из Сибири (которую, как оказывается, насильно удерживают в гареме), мелькание таких точек на карте, как Петербург, Стамбул, Астрахань, Берлин, а также Швеция, Финляндия, Восточная Европа, попытки изловить редчайшую бабочку-yazicus, любовь и пр., – читаешь «Ливадию…» именно из-за слога, получая колоссальное эстетическое удовольствие (вообще, у испанца Прието есть чему поучиться русским авторам: вот он, один из эталонов, для кого-то – недостижимый, несмотря на килограммы «высиженных» в творческом, sorry, экстазе букв): «Семь листов рисовой бумаги при свете уходящего дня. Синие строчки её убористого почерка покрывали весь лист, и на расстоянии вытянутой руки напоминали ровные нарезные полосы, которые в геральдической символике изображают небо…»; «Было одиннадцать утра, я стоял на краю ослепительно зелёного луга, над которым вились сотни бабочек. Ни одна из них на первый взгляд не напоминала yaziсus. Медленно, но неуклонно наплывала жара, подобно тому, как из оркестровой ямы доносятся всё нарастающие звуки настраиваемых инструментов. Не решаясь покинуть защитную тень деревьев, я раскрыл определитель дневных и ночных бабочек и пролистал его, как дирижёр, в последний раз пробегающий глазами партитуру, перед тем как постучать палочкой по своему пульту»; «Перевернув последнюю страницу, я увидел человека, по виду старика, сидевшего у окна. Он оставался невидимым, пока с улицы в комнату втекал свет, но, по мере того как за окном темнело, он, обретая объём, стал обнаруживаться, а пошевелился лишь когда появилась девушка с почты, чётко обрисовавшаяся в дверном проёме».
Цитаты, аллюзии, языковые игры – чего только нет: яркий «постнабоковский» текст, которым, возможно, сам г-н Сирин остался бы доволен.


МОИМИ ДРУЗЬЯМИ БЫЛИ ДЕРЕВЬЯ

Занятно, что маленький роман «В безбожных переулках» написан мужчиной. Между тем, это самая настоящая, как любят выражаться при дамах иные литераторы, «женская проза», – и со знаком качества.
Букеровский лауреат кроит и шьёт свой текст из тонкой материи детских впечатлений, эмоций, ощущений: казалось бы, кто только не писал, скажем, о том, будто боялся выйти вечером в тёмный коридор. Или как пытался «насолить» взрослым, вечно загоняющим тебя в скучные рамки. Или…
Но по порядку: «В детстве я любил «брежнева» – лет с пяти умел узнавать его изображение на экране телевизора, чувствуя, что это важный для всех человек. Откуда он являлся и даже кем был, толком я не понимал, но если впускали в комнату, где в углу возвышался цветной телевизор, когда дедушка смотрел на сон грядущий программу «Время», то ожидал всегда лишь его возникновения: знал, что он есть и скоро обязательно придёт» – а за типичным воспоминанием (для родившихся в 60-е – 70-е) следует через несколько страниц такой, например, пассаж: «Я не замечал самой курицы и всего, что совершала с ней бабка, любовно заговаривая «рябушкой», до того момента, как умолкшая разом птица с фонтанчиком крови вместо башки выпархивала прямо из-под топора и проносилась безмолвно по кухне, после чего падала у её ног. Бабушка говорила – «засыпала» и была довольна, что какая-то беспокойная злая сила, живущая в курице, вышла теперь уж прочь и не испортит её добренький целебный бульон» – прохладно-отстранённая констатация жестокости провоцирует читателя: л ю б я щ а я б а б у ш к а превращается в монстра, ребёнок – в соглядатая убийства, но вот появляется альбом с фотографиями, где «лицо молодой бабушки было неуверенным, но и цепким, жестоким: жестокость впивалась в него и делала его свет неживым, стальным. Однако чем старее была бабушка на фотографиях, тем добрее – на лице теплилась чуть заметная улыбчивость, снисхождение, похожие на грусть»: профессиональное, «писательское», обобщение, однако автор вкладывает его именно в «уста младенца», и – да, веришь.
Балансируя между сном и явью, маленький рассказчик раскрывает всю подноготную «тихой семейной жизни». Это и любимая мама – добрая, чуткая, смертельно уставшая, несчастливая ровно настолько, насколько может быть несчастлива в этой стране женщина, тянущая одна двоих детей («Остро я почувствовал в ней неожиданно даже не своё одиночество, а мамино, и её бессилие, которое она старалась скрыть: в её жизни стало ещё больше того, чего она не могла, не умела одолеть – перед чем была бессильна»), и мечущийся отец («Он приходил и занимал то же кресло, которое было когда-то его, а теперь стояло у нас на кухне… Сидел в шляпе, в пальто, осыпанный пеплом, что падал беспризорно с папирос, которые дымил одну за одной»), и вторая бабка («Утром бабушка увозила меня из дома на проспекте, нагруженная даже не моими вещичками, а сумками с продуктами»), и вторая квартира, куда пришлось переехать с Проспекта Мира («Наша новая квартира – на первом этаже; узкий, как приступок, коридор; кухня – голые стены и кафель делали её похожей на что-то больничное; две смежные комнаты, меньшая из которых смогла вместить в себя только диван и шкаф – её заняла сестра; а вид из окон – только кусты да деревья, растущие так близко к окнам, что до них легко дотянуться рукой»), а также милейшие соседи («А бабки оглядывали с ревностью маму и сестру. Одна нарочно громко гаркнула: «Глянь, приехала! Теперь мужика-то по новой надо искать!» Народец засмеялся, довольный. После с любопытством пялились на мебелишку и вещички, что, будто голое, оказывалось у них на глазах. Обсуждали креслица, гарнитур. Были довольны – что всё худое, бедное, опять смеялись. Люди эти отчего-то безошибочно чуяли, что в ответ лишь смолчат»)…
Возможно, драма ребёнка из этих самых «безбожных переулков» может отчасти сравниться с драмой главного героя автобиографичного текста Андрея Белого «Крещеный китаец», где малыш воспринимает мир сквозь призму семейного кошмара («Мама сядет наигрывать; руки льют звуки; рулада течёт, руколивною трелью запенясь о клавиш, обрызнувши душу мою дишкантом…») – во всяком случае, настроение схожее. Та же «безбожность переулков» прослеживается и в повести Марины Палей «Поминовение»: «Каким образом в ребёнке сосуществуют – это заведомое знание простого в своей жестокости хода существования – и унизительное желание обмануться, поверить, что всё это «невзаправду», жизнь пригожа, а мама всегда спасёт?..». И (там же): «Дом, до того, как его продали, казался мне мрачным корнем несчастий всей нашей семьи. Я даже мечтала разгромить его, разрушить совсем, и всё тогда, думалось мне, сложится иначе, ибо в неизменности облика Дома я видела унизительную неизменность судьбы, которую горячо желала перебороть всегда, с самого детства».
В тексте Олега Павлова немало и живых, не ради литературных «как» изобретённых, метафор: «Дом наш новый походил на парафиновую свечку, закопчённый и оплывший так, будто свечку уже порядком пожгли»; «Электричка, будто бы с горочки, тронулась и бесшумно укатила вдаль, превратившись на глазах в свежий зелёный ветер». Впрочем… «Моими друзьями были деревья, росли во дворе, – липы и дуб», – сообщает вдруг маленький мальчик, и уходит, уходит, уходит от нас, не оборачиваясь.


Автор материалов – Наталья РУБАНОВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.