ИЗ ПОДРОСТКОВ СОЗИДАЮТСЯ ПОКОЛЕНИЯ

№ 2007 / 40, 23.02.2015

Это интервью с Валерием Михайловичем Приёмыховым, записанное мною в мае 2000 года для еженедельника «Алфавит», было одним из последних (или последним?) интервью замечательного кинодраматурга, режиссёра и актёра. В 1998 году на киностудию имени Горького пришла команда во главе с кинорежиссёром Владимиром Грамматиковым с целью возродить отечественный кинематограф для детей и юношества, поднять с колен лежащую в руинах некогда знаменитую студию. Главным редактором стал Валерий Приёмыхов.

– Валерий Михайлович, я собиралась к вам на интервью, и мой коллега, ваш почитатель, сказал, что плохо представляет вас служивым человеком.
– Я, признаться, тоже… И не потому, что я такой большой, свободный художник, просто никогда не служил, не ходил в присутствие. Совсем другой образ жизни.
– Прошла по коридорам киностудии и, признаться, расстроилась. Обшарпанность, запустение…
– Да, вот такое нам досталось «наследство». Студия по сравнению с «Мосфильмом» в ужасном состоянии, нужно делать капитальный ремонт. Хозяйственные вопросы – не в моей компетенции, вроде бы не у меня должна голова болеть, но за державу всё же обидно. Тем не менее студия работает. Недавно закончили снимать продолжение сериала «Улица Сезам», интересную экспериментальную картину сделал Андрей Эшпай, идут съёмки фильма Гарика Сукачёва. Мы ожидаем решения Госкино, чтобы запустить два проекта очень способных режиссёров-дебютантов. Всё остальное – довольно туманная перспектива.
– Как вы представляете современное отечественное детское кино? Костюмная сказка или фантастика – проекты неподъемные из-за их дороговизны. Видимо, студия возьмёт курс на постановку недорогих картин?
– Даже недорогая картина – она относительно недорогая. Пока мы не находим общего языка с телевидением, потому что каналам не выгодно детское вещание. Хотелось бы, чтобы существовал (как во многих европейских странах) закон о квотировании – обязать каждый канал, который получает лицензию, отдавать хотя бы час в день программам для детей; из трёх, запущенных в производство сериалов, один непременно должен быть адресован детям и подросткам. При советской власти, как бы её ни ругали, детский кинематограф пользовался государственными льготами: в годовой план каждой киностудии обязательно включалась детская картина, билеты на детские сеансы стоили копейки. Говоря о кинематографе для детей, нельзя вести речь о коммерческой выгоде, иначе мы отдадим наших детей «на воспитание» западному кинематографу.
– Уже отдали… Прекрасные режиссёры нашего детского кино много лет сидят без работы.
– А ведь режиссёр детского кино – чрезвычайно редкая, штучная, и, увы, не шибко престижная профессия. По признанию результатов своего труда путь режиссёров детского кинематографа раза в четыре длиннее, чем у режиссёров «взрослого» кино. Мы бы с радостью предложили им работу, но беда в том, что у студии нет первоначального капитала.
– А кинофонд студии Горького, фильмы, многие из которых горячо любимы зрителями разных поколений? Немалую часть своих средств «Мосфильм» получает благодаря продаже своих картин телеканалам.
– У киностудии Горького уже нет кинофонда. Ничего не осталось. До нас всё продали. Мы предпринимаем попытки вернуть хотя бы часть фильмов через суд, доказать, что сделка была незаконной. К нам до сих пор приходят чужие счета, от нас требуют процентов по кредитам, которые получало предыдущее руководство студии. Кошмар какой-то!
– Даст бог, вы вернёте хотя бы часть кинофонда. Но сможете ли вы «заставить» детей, избалованных высоким технологическим качеством американских фильмов, смотреть отечественное детское кино?
– Сможем. Потому что родители этих детей – наши зрители, они выросли на наших картинах. Детское кино – кино «долгоиграющее», поэтому вложения в него не сразу, но непременно окупятся. Сегодня первые зрители «Пацанов» – сами родители. И они показывают сыновьям и дочерям картину своей юности. У ребёнка, у подростка есть потребность смотреть картину на родном языке. Такая огромная страна, как Россия, обязана иметь свой кинематограф, который соответствует характеру народа. Вот, казалось бы, Англия может обойтись без собственного кинематографа, смотреть англоязычные американские фильмы. Я был в Англии во времена правления Тэтчер, она тогда сильно урезала государственные субсидии на производство фильмов. Какая буря негодования поднялась среди английских кинематографистов! Они мне говорили: «Мы – не американцы. Это – не наше кино».
История американского мальчика может быть и доброй, и общечеловеческой, но всё равно она – из другой, чужой жизни. В подростковом возрасте бушуют необыкновенные страсти. Несправедливость учителей, нелады с родителями, даже плохая отметка могут стать настоящей трагедией. А несчастная любовь – просто конец света! Подросток, в отличие от взрослого, не защищён от подлости и лжи. И именно искусство должно ввести юного человека в жизнь. Оно как бы говорит: «Ты не одинок! Смотри, эти люди так же радуются, страдают, влюбляются». Я, конечно, настоящее кино имею в виду, а не то угрюмое, «прокурорское», которое пышным цветом цвело последние десять-двенадцать лет.
– Поразительна та последовательность, с которой этот кинематограф обходил вниманием людей достойных. Надрывность режиссуры сочеталась с таким знобящим равнодушием к человеку, что, казалось, будто в кино пришёл работать целый отряд учёных-энтомологов.
– Да осточертело всё это трупокопание! Грифы… Хватит пинать свой народ, внушать ему, что он гадкий, ленивый, никчёмный! Попробуйте таким способом воспитывать своего ребёнка – вырастет или жалкое затравленное существо, или злодей. А «из подростков созидаются поколения» – писал Достоевский. Мода на «чернуху» закончилась года три назад, а сценарии такого рода валятся и валятся на мой стол. Я недавно читал сценарий, в котором авторы умудрились так пакостно, гадко написать о своей матери, о своём детстве. Безбожные люди…
Жизнь трудная, телевидение жёсткое. Людям нужен выдох, они должны понять, что жизнь продолжается, и не всё так уж ужасно. Были и похуже времена. А люди тем не менее влюблялись, рожали детей.
– Может быть, наш зритель с таким удовольствием и по многу раз смотрит старые фильмы, оттого что они дают ему ощущение устойчивости жизни?
– Преданность нашего зрителя отечественному кино не поддаётся описанию. Сколько раз ему в лицо плевали, а он всё равно благодарен, что на его языке про него же говорят.
– Валерий Михайлович, ваша последняя картина «Кто, если не мы?» получила призы на престижных международных кинофестивалях, «Нику» – за лучший сценарий. А вы отчего-то печальны… Простите великодушно, что за «грусть-тоска» вас «съедает»?
– Да, я снял картину и пожинаю плоды. Но снял-то я её полтора года назад и уже чувствую, что «застоялся». В столе лежат четыре готовых сценария. Лежат…
– Но у вас никогда не было лёгкой творческой жизни…
– При советской власти передо мной вырастала кирпичная стена, которую лбом не прошибёшь. Но её можно было обойти, через неё можно было перелезть, в конце концов, сделать подкоп. А сейчас я словно в вате вязну. Никто не говорит: «Нет». Все говорят – «Да», но… через неделю. Начинаются длинные, вялотекущие переговоры, которые ни к чему не обязывают, и ни к чему не приводят. И ты барахтаешься, как лягушка в молоке. Когда из молока масло получится, и будет ли прок от этих телодвижений самой лягушке – Бог весть! Да не обо мне речь, я не пропаду – в конце концов, у меня три кинематографических профессии. Снимусь где-нибудь…
– То-то ваши поклонницы рады будут!
– А вы знаете, я никогда не получал писем с признаниями в любви. Динара Асанова, когда меня в первый раз снимала, сказала: «Теперь, Валера, у тебя от обожательниц отбоя не будет». Ничего подобного. Мне всё больше бабушки пишут, мужики, из зоны часто письма приходят. Нет, правда, однажды пришло письмо от трёх молоденьких девушек: «Валерий Михайлович, вы такой хороший! Пришлите нам, пожалуйста, адрес Дмитрия Харатьяна». Как-то даже обидно.
– Да радоваться надо, коли зрители воспринимают вас не как какого-то там «секс-символа», а как Человека.
– Я и радуюсь. И всё же до сих пор не понимаю, как многие люди запускаются с картиной? Кто дал деньги режиссёру, который никогда в своей жизни не делал ничего достойного? Грустно… Молодых жалко. Как правило, постановку получают не самые талантливые, а самые пробивные и нахрапистые. Грустно от неопределённости и отсутствия будущего.
– На этой «оптимистической ноте» мы и закончим беседу?
– Как-то после шестнадцатичасового съёмочного дня подходит ко мне журналистка и, сияя улыбкой, спрашивает: «Может быть, у вас какие-то смешные истории во время съёмок происходили? Поделитесь, пожалуйста!» Я этой милой девушке говорю: «А вы подойдите к шахтёру после смены в забое и попросите его поведать смешную историю. Как вы думаете, что он вам ответит?»

Разумеется, я видела, что не только «грусть-тоска» съедает Приёмыхова. Его съедала болезнь. Позвонила заверить текст – «Всё хорошо. Но про письмо девушек – не надо. В моём-то возрасте…» – Но вас, действительно, очень любят, Валерий Михайлович. Причём люди из самых разных «лагерей». – «Да?! Ну, тогда я пошёл за письменный стол». Не стану говорить об уникальности, неповторимости личности и таланта Валерия Приёмыхова. О том, каким светлым человеком он был. Слов нет. Печаль не утихает. Помолчим… 26 декабря Валерию Михайловичу исполнилось бы всего 64 года.
Марина КУЗНЕЦОВА