КРИТИК С ПОЗИЦИЕЙ

№ 2007 / 50, 21.12.2007, автор: Андрей РУДАЛЁВ (Северодвинск)

 

 

Есть ли у нас критика? Этот вопрос не даёт покоя ни писателям, ни издателям. В предыдущих номерах свои ответы предложили Роман Сенчин, Захар Прилепин, Дарья Маркова, Наталья Рубанова, Ольга Рычкова и Валерия Пустовая. Но, кажется, разговор уже выходит на новый уровень.

 

 

«Несмотря на скуку, бездействие, порчу языка, газетно-журнальную анархию, отсутствие крупных талантов и непонятный застой, мы переживаем один из важнейших моментов в историческом развитии русской литературы. Это – подземное, полусознательное и, как в начале всякая творческая сила, невидимое течение. Тайные побеги новой жизни, новой поэзии слабо и непобедимо пробиваются на свет Божий, пока на поверхности достигает последних пределов торжество литературной пошлости и варварства» – это написал в 1892 году Д.С. Мережковский в работе «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Через сотню лет почила в бозе великая страна и говорить пришлось, в принципе, о том же самом.

 

Жизнь – это не только литература. Литература – это не герметичная колба, она распахнута жизни. На отечественной почве словесность всегда воспринималась как нечто сокровенное. Слово, произнесённое с амвона или пророненное на бумагу, обладало особой сакральной значимостью. Это слово соединяет в себе печать вечности, её закон и благую весть о новом, о преображении.

 

Побеги новой жизни, пробивающиеся через хаотическую толщу разбалансированного общества, видимо и пытается ухватить критик, исследуя параллельно, как современность, человека, так и литературу, имея в своём багаже знание об идеале, об ориентирах. Если попытаться сформулировать некий символ критической веры, то получится что-то подобное: критика абсорбирует ценностные критерии, помогает формировать духовную парадигму общества, вписанную в контекст тысячелетней традиции. На самом деле всё это предполагает особую симфонию писателя и критика, их соработничество, ведь цель того же критика не только зафиксировать и на весь мир растрезвонить об уже состоявшемся успехе, но и во многом подготовить возникновение шедевра. Определить остроактуальное направление мысли, предугадать злободневную проблематику, ненавязчиво подтолкнуть писателя навстречу именно его герою, направить движение пресловутого литпроцесса в нужное продуктивное русло.

 

Несмотря на то, что многие справедливо указывают на недостаточную силу современной критики, её затянувшийся кризис, уже сейчас можно предполагать рассвет критической мысли. Она избавилась от шока, новая культурологическая, общественно-политическая ситуация и местоположение в ней литературы переварена, рекогносцировка совершена. В последние пару лет стали обильно выходить значимые книги критиков, и практически все они являлись важным событием. Роднянская, Виноградов, Шайтанов, Кокшенёва, Бондаренко отметились принципиальными для них сборниками. Немзер, Чупринин, Иванова – давно уже поставили это дело на конвейер. Навострился собирать свои статьи в книги Лев Данилкин. Появляются и уже на слуху свежие многообещающие имена, которые с успехом заполнили свои личные карточки в критическом отделе кадров: Валерия Пустовая, Елена Погорелая, Роман Сенчин, Василина Орлова. Пусть это и вторичные признаки прогресса, но и они бросаются в глаза.

 

Хотя, что лукавить, многими это дело воспринимается как крайне сомнительное. Критик максимум – профессиональный читатель-лоцман, читатель-дегустатор, готовящий нам рекомендательные списки.
Крайне часто высказываются: зачем о ней, книге, нужно говорить, когда она всё сама за себя говорит? Так и хочется ответить: потому, что написание романа, повести, выход книги из печати – это всего лишь один из начальных этапов. Далее вокруг произведения начинает разворачиваться литературная, культурная, социально-политическая ситуация. Это вовсе не фон, а сюжет, развёртывающийся с момента появления книги. Круги на водной глади, возникшие после того, как кинули туда камень. Он утонул, о его существовании возможно даже давно забыли, но эти круги создают уже совершенно иное пространство, чем то, которое было до.

 

Помнится, ещё Ницше говорил, будто писатель регулярно изумляется, когда «его книга, раз отрешившись от него, начинает жить самостоятельной жизнью, она живёт, как существо, озарённое разумом и душой». Именно, поэтому писатель часто ревнует своё произведение к критику, как родитель с сильным душевным скрипом отдаёт повзрослевшее чадо в новую семью.

 

В качестве одной из «заслуг» современной критики отмечают возникновение термина «новый реализм», который не так давно введён в литературный обиход. Сколько его склоняли, сколько куражились. Кто-то говорил «опять двадцать пять» (Дарья Маркова «Новый-преновый реализм, или Опять двадцать пять», Знамя, 2006, № 6), кто-то называл его «литературным симулякром» (Жанна Голенко «Литературный симулякр», Вопросы литературы, 2007, № 4). Весь ряд высказываний по этому поводу едва ли стоит приводить, к тому же екатеринбургский критик Сергей Беляков попытался представить историю треволнений вокруг этого, якобы искусственно раздутого эпифеномена (Сергей Беляков «Новые Белинские и Гоголи на час», Вопросы литературы, 2007, № 4).

 

Если суммировать аргументацию скептиков, то получится примерно то, что однажды высказал тот же Сергей Беляков: «Шаргунов и Пустовая люди талантливые, но ещё очень молодые, а потому они легко поддались искушению. Как приятно: ты только-только стал печататься, а вот уж стал основоположником целого художественного направления!» (Урал, 2006, № 11). Получается, что «новый реализм» – это не более как искусственный литературный проект задиристых молодых критиков, которым необходимо обозначить свою территорию в профессии. Проблему для теоретиков этого направления составляет ещё и то, что сами авторы, записываемые под «новых реалистов» истово открещиваются от этого.

 

На мой же взгляд, появление этого понятия чуть ли единственное позитивное проявление критической мысли за последние годы. Может, это и звучит чрезвычайно пафосно, но кроме толчеи воды в ступе, да перетягивания каната на предмет жива или мертва литкритика, погибла или возродилась из пепла сама литература, она мало что смогла предложить. Заявив об этом направлении, критика, по сути, начала возвращаться к реализации основной своей функции, продираясь сквозь лес рекламно-пиаровских задач.
«Новый реализм» – это не какое-то искусственное объединение писателей под стягом некоего манифеста, а естественное движение литпроцесса.

 

Основные краски в палитре «нового реализма»: документализм; фиксация как мельчайших моментов современности, так и нюансов душевных движений героя, часто, но не обязательно, тождественного автору; исповедальность; предельная художественная правдивость, искренность; традиционализм. «Новый реализм» – это и появление нового героя, героя времени. Всё это купно подводит к преодолению, преображению действительности, выход через ветхие ризы прогорклой жизни к осознанию важнейших аксиологических констант, к торжеству позитива. Поиск возможности выхода из бесконечно повторяющегося круговорота общепринятых образов, штампов, фетишей, прорыв привычного причинно-следственного хода вещей, системы искусственных декораций, которыми обставлена реальность. Подводит к реалистичности в средневековом его понимании, как направленность на реалии, высшие ценности. Тот же классический в формулировке «критический» реализм не только ниспровергал существующий порядок вещей, как Базаров резал лягушек, но и обозначал путь к ценностным категориям, перекинул мостик к традиционной христианской культуре.

 

В ситуации потери ценностных ориентаций, зыбкости этико-эстетических ориентиров практически единственным адекватным средством восприятия мира можно считать личные, пусть не всегда осмысленные, отрефлексированые ощущения и переживания автора. К жизни писатель подходит не с рационалистическим скальпелем. Текст рождается через надрыв, через боль, через взрыв, сильное эмоциональное начало. Хаотичный, дискретный мир собирается по крупицам, и он пока практически не подвергается анализу. Молодая проза реализует древнюю максиму «познай самого себя», и через свой внутренний мир автор восходит к миру внешнему. «Я» писателя это не реализация крайнего индивидуализма – это исключительное средство познания мира.

 

Как ни банально это будет звучать, происходит утверждение в качестве ценностной категории и предмета литературы – человека, внутреннего человека, а не набора инстинктов, страстей и механических действий. Ведь сейчас часто вместо героя мы можем наблюдать некую модель, манекен, штамп, человек медленно, но верно становился фоном литературы.

 

Понятно, что позиции «нового реализма» крайне уязвимы, для отстаивания их нужна смелость. Но здесь следует понимать, что это не есть что-то существующее в законченном и сложившемся виде. Мы совместно пишем книгу, складываем сюжет, наделяем нашего героя определёнными чертами. Он растёт, эволюционирует как самостоятельно, так и ведомый совместными усилиями. В случае «нового реализма» критик, как и писатель, формирует новую реальность, пытается структурировать её.

 

 

Свою статью «О причинах упадка» Мережковский написал на рубеже веков практически в преддверии нового взлёта отечественной литературы, который позже назвали Серебряным веком. Что-то подобное следует ожидать нам и сейчас. Прорыв намечается. К этому все предпосылки, его готовит «новый реализм», он помогает росткам пробиться на свет Божий.

 

Андрей РУДАЛЁВ