ПТИЦА БОЖИЯ – КОЛЯ ШИПИЛОВ

№ 2008 / 2, 23.02.2015

Николай Александрович Шипилов родился в 1946 году в Южно-Сахалинске. Работал токарем, бетонщиком, штукатуром, монтажником. Учился в авиационном техникуме в Новосибирске, в Новосибирском пединституте. Работал режиссёром на Новосибирском телевидении, корреспондентом окружной военной газеты.Окончил Высшие литературные курсы. Член Союза писателей России. Автор книг прозы «Ночное зрение», «Шарабан», «Пятый ассистент», сборника поэзии «Гнездо поэтов». Автор и исполнитель песен, многие из которых вошли в бардовские антологии («Пехота», «Проводница», «Шикотан» и другие). Песня «После бала» в исполнении Дмитрия Маликова стала лауреатом телевизионного конкурса «Песня-98». …Сколько помню Николая, всегда у него на манер крыла жила за спиной шестиструнная гитара – верная спутница жизни и боевая серафим-подруга. С того самого дня, когда вышли его первые рассказы (1983 г.), сразу же принесшие ему широкую известность и премию «Литературной учёбы» как самому яркому дебютанту года, он многое успел сделать: и в литературе, и в любви, и в кино, и как автор замечательных песен, с которыми он, лёгкий на подъём, объездил почти всю страну.Но только нет в ней такого места, которое тянуло бы его назад с такой силой, как эта небогатая, суровая и нежная часть земли с запахом подвядшего сена, с тополёвыми улочками и палисадниками, где когда-то впервые шевельнулось его сердце от материнских песен и куда он теперь шаг за шагом возвращается, держа на плечах коромысло добра и зла и осторожно обходя полевые цветы…

…О, солнце гаснущее – мать,
присядь под образа
и пой. Я буду подпевать…
пока твои глаза,
с моими, цвета одного,
играют синевой –
не страшно в жизни ничего,
не жутко ничего…
Колина мама, тётя Тася, пела даже по ночам, а жили они после приезда из Южно-Сахалинска большой вольнолюбивой семьёй в комнатушке в Карьере Мочище, на тихой черёмуховой улочке композитора Аренского, автора опер, романсов, учебников по гармонии и анализу музыкальных произведений.
Музыкальные произведения в Мочище в основном состояли из череды взрывов в разъятой оркестровой яме карьера, где добывали и дробили бытовой, бутовый камень для строительных нужд, а затем вывозили вагонетками на конной тяге.
Лошадушки тут же и паслись недалеко, на лугах, и на отдыхе служили в бесплатной кавалерии у местных огольцов, типа Шипилова. Вдоволь накатавшись и спешившись, они, с риском получить заряд соли в седалища, частенько тренировали бойцов ВОХРа, оберегавших аммоналовые склады с примыкавшими к ним Самыми Сладкими В Мире Зарослями Черёмухи.
Вот с этого-то Карьера и началась Колина карьера, самостоятельно, без помощи профессора Аренского быстро освоившего гармонию, баян, семиструнку, кларнет, блиставшего в местной художественной самодеятельности и целыми связками поедавшего запойным чтением произведения из вагончика с книгами при карьерном заводе ЖБИ. К слову сказать, тектоническая основа Мочище, постоянно сотрясаемая и возбуждаемая взрывами, словно разбудила здесь какие-то неведомые, дремавшие творческие силы природы и породила массу необычайно талантливых людей, целый взрыв личностей: профессоров, музыкантов, предпринимателей, контрразведчиков, спортсменов, героев Союза и России – Колиных земляков и ровесников.
В пятнадцать лет он уже на сцене театра музкомедии, и в недавно снятом телефильме Карелии Карагановой из серии «Территория души» о детстве и юности Николая Шипилова мы видим фотографию нашего юного гения, загримированного под негра в спектакле «Цветок Миссисипи».
Позднее, неистовый и ненасытный в работе, он снимется в нескольких серьёзных лентах, в том числе и в роли матроса Артёма во ВГИКовской раскадровке новосибирского оператора Анатолия Руднева знаменитого фильма «Мы из Кронштадта», по его прозе будут сниматься картины (последняя – «Ремэмбо хари» Марии Халиной, по рассказу «Золотая цепь»), звучать романсы (художественный фильм «Мужчины без женщин»), а потом придёт время, когда одна за другой будут выходить ленты о нашем талантливом земляке, и сплошным неистовым потоком хлынут его песни, стихи, сценарии и книги.
А первая публикация была в 1963 году, в газете «Молодость Сибири», где были такие слова: «Зарыл я в тени под сараем игрушечный свой пистолет…»
Много-много лет спустя, уже после осады Белого дома и псовой травли критиков, из тех, кто считает, что маловато ещё паскудства в нашей литературе, он выдохнет:Мой друг – походный пистолет.
Сестра – сапёрная лопатка…
Но впереди ещё была живая и стремительная юность, с большими и прекрасными дружбами, когда никто не отказывал себе в удовольствии рекомендоваться грузчиками, дворниками, сторожами, и стихов было не больше, чем любви, очень строгой, весёлой и взыскательной. Зато было много планов, проектов, идей, включая и самые несбыточные. Все отчаянно экспериментировали со словом, полагая, что Бог дал Слово бесплатно, и можно делать с ним что угодно. Но только теперь стало очевидно, что у Бога все настоящие поэты на учёте, и, стало быть, нельзя писать хуже, чем ты можешь… и можешь ли…
Эта живая ячейка товарищества, этот молодой новосибирский литературный кооператив зарождался на любви и бедности, ибо того и другого в те времена было с избытком. Мы много писали, но никогда не говорили друг другу «я – поэт», поскольку сказать так было так же стыдно, как «я – красавец».
Может, поэтому никто особенно и не стремился печататься, а совсем не потому, что «дышала ночь восторгом Самиздата», и совсем не потому, что стихи не подходили по резьбе к журналам и издательствам…
Словом, к этому времени в ЛИТО Ильи Фонякова народ подобрался боевой, и нельзя было не устрашиться, когда в зал врывалась со своими свирепыми рассказами и продувными стихами про Гольфстрим отроковица Нина Садур в школьном ученическом фартуке. Или когда суровый литовский староста и предводитель Валерий Малышев, благословлённый к тому времени самим Арсением Тарковским, собрав всю любую братию, бесстрашно вёл нас после очередного заседания в «Эврику» или в ресторацию, не имея в кармане ни одного пенса, и, задавив, на манер Панурга, швейцара казуистикой, софизмами и членским билетом бригадмильца, протаскивал всю голытьбу к вожделенным столам, где сидели центровые друзья и знакомцы, снисходительно относившиеся к поэзии.
В один из таких вечеров в кафе «Отдых» официально короновали первого новосибирского Короля поэтов Женю Лазарчука, который, блистая прекрасными глазами, читал в пристальное лицо телекамеры свои августейшие стихи. Он был в нашей компании вроде любимого младшего брата, а старшим – надёжным, горячим и таинственным – был Николай. Довольно часто в нашу артель на звук шипиловской лиры залетали юные леди различных сортов, достоинств и добродетелей, которые, завидев голубые Колины глаза, мгновенно хорошели, обретали товарный вид и конкурентоспособность.
Впрочем, я должен признать, что это случалось почти ежедневно… Когда же эти валькирии возвращали нам остатки измождённого друга, вся братия складывалась по кругу на витамины, чтобы вернуть к жизни покрывшего себя славой бойца кровавым вином «Солнцедар». Тут же на колени к нему присаживалась гитара и начинала выплакивать песню «Опять зелёный март», самосочинённую Жанной Зыряновой, чей «культ личности» в то время доходил до 70 процентов по отношению к «котировке» Ахмадулиной.
Вообще, это было какое-то поколение гигантов, племя блестяще одарённых людей. Из этого фоняковского роддома, из этой зоны вышли и демисезонный поэт Иван Овчинников – всеобщий уличный учитель и основоположник, и Евгений Лазарчук, пришедший из Барабинских степей со своими потрясающими, тяжёлыми, как мёд, стихами, и Володя Ярцев из алтайского Беловодья, где над деревней одновременно полыхают десять гроз, и Миша Степаненко – наш самый любимый монах и товарищ из ельцовского Гарлема, и порывистый Валерий Малышев, и многие, многие другие.
Отсюда же – один из ведущих русских прозаиков и поэтов Николай Александрович Шипилов, которого критики называют лучшим рассказчиком России.
Знакомый геофизик рассказывал, что чуть не упал с лошади, когда в одном небольшом городишке на краю бразильской сельвы, куда он приехал по контракту, вдруг услышал Колину запись… Оказалось, что ей умягчала сердца семья эмигрантов из Владивостока, попавшая перед своим отъездом на концерт сеньора Шипилова….Ты вернёшься?
Я вернусь. Белым снегом обернусь…
Москва, по словам Коли, всегда манила, как сказочный город, – начиная с букваря, со Спасской башни, с курантов – как праздник души, как город русского сердца. Но ехать в Москву – ехать на войну. И мотивы тут могут быть разные. Анатолий Владимирович Маковский высказал предположение, что Николай поехал как мститель за вечно прекрасную полуголодную провинцию – раз. Чтобы раз и навсегда разобраться с поговоркой «в Москву за песнями» – два. В добровольную ссылку – три. (Тут ссылка на ссылку оправдана тем, что сам Маковский, послав любимый город Н на 21 букву алфавита, рванулся к Коста Хетагурову и три года прожил кавказским пленником в любви и в изучении своей большой ассимилированной души.) Повторяю, мотивы тут могут быть разные: кто-то пилит за славой, но это – иллюзия: славы народной давно уже нет, её заменила электронная. Ехать за деньгами, за золотом – тоже абсурд, ибо богатство так же утомительно, как и бедность. Одни желают реализовать свой губернский талант, для других это ещё и соблазн и искушение. Но и это, собственно, не страшно, так как именно в искушениях становится понятно, кто – золото, кто – серебро, кто – железо, а кто – сено и солома. Золото и серебро в огне становятся чище, с железа спадает ржавчина, олово плавится, а сено и дрова бесследно исчезают….Я всё искал то дерево,
Тот лак, то полотно,
Чтобы играло стерео,
Что Богом мне дано.
А ночью во всклокоченных,
Прожжённых кабаках
Я пел усталым кочетом
Со скрипкою в руках…
Однажды в радиобеседе с писателем и редактором журнала «Сибирская горница» Михаилом
Щукиным Николай сказал, что у него до сих пор стоит перед глазами яростная лавина людей, прорывавшихся к Белому дому, – словно толпа эмигрантов, стосковавшихся по своей Родине, которая вся сосредоточилась в малом клочке земли возле БД, и они прорывались к этой не сдавшейся Родине и готовы были умереть за неё, а многие и в самом деле заплатили за этот порыв, за этот глоток свободы жизнью. «И в этом – огромная разница между этой и той «войной», когда мы поодиночке завоёвывали, штурмовали Москву, кто со скрипкой, кто с мольбертом, а кто, как и я, – с гитарой да рассказами. Мы были тоже «эмигрантами», внутренними, но – и это очень важно! – без обиды на Родину.
…И второе, что стоит перед глазами, – лица людей: безмерно усталые, но просветлённые. Они для меня сейчас – как одно лицо, состоящее из сотен и сотен: вот баянист с фронтовой «Катюшей», с «Золотой Москвой», девчата забинтованные, казаки, священники раненые, ребята молодые, ещё безусые, добровольцы из разных городов…»…Защищали не «бугров», а российский отчий кров,
За распятую Россию проливали свою кровь,
Мы с Петровым, да Поповым, да с парнишкой чернобровым
После гари приднестровой здесь глотали дым костров.
В перекрестье рам вижу Божий храм,
Слышу тарарам колоколов…
Может, видит Бог, не обидит Бог,
Выведет орлов из-под стволов.
Этот шипиловский Реквием, в котором Петров, Попов и мальчишка чернобровый с голыми руками идут на «свинцовый интерес», словно перекликается с другой знаменитой песней Николая – «Пехотой»:…А на пулемёты неохота им была,
Но всё равно лавиной ярость львиная пошла,
Вот она лавиною невинная пошла
И во чистом поле подчистую полегла…
У него вообще много светлых образов: и в стихах, и в романах, и в романсах, и в песнях. Они как бы передают эстафету друг другу, объединяются на благое, создавая огромную вольнолюбивую зону, знаменитую шипиловскую «Территорию»: «Это наша территория, а далее – врага…»
Может, поэтому он и был у Белого дома. Как гражданин, как художник, как мужчина. Это – поступок. Красоту надо не только беречь, но и защищать.
Вообще же, красота – это Отечество – с людьми, с лесом, с полем, с Богом. И какое это счастье – жить именно здесь, на этой милой земле, а не на Бродвее или в Ганновере, и если сердце упадёт в печаль, мы на этой материнской земле всегда найдём место, чтобы постоять в зарослях черёмухи, чувствуя, как ветер гонит тёплые пьянящие волны воздуха, от которого всё существо готово плакать и смеяться.
Тысячи людей любят незабываемый, с шершавинкой и грустинкой шипиловский голос. Столешница его стола в «Литературной учёбе», где он заведовал отделом поэзии, прогибалась от ежедневного потока писем, многим и многим талантам он путеводительствовал по жизни, ввёл в художественную среду.
Чего стоит один Михаил Евдокимов, которого Шипилов, вооружённый двумя дорожными курицами и верой в могучий талант земляка, привёз в столицу!
Человека нельзя сделать более свободным, чем он есть внутри. Это этногенез: берёза всегда будет берёзой, и если даже её спилишь, то на пне вырастут берёзовые веточки, а не жёлуди. Это вообще великий русский тупик: как можно что-то любить и при этом быть свободным? Потому что наше национальное искусство – чувственное, искреннее, с преобладанием эмоции над интеллектом, очень эмоциональное. Возьмите любую вещь Николая – у него строка, при всей древнерусской экономичности стиля, иногда даже переизбыточна, с перехлёстом, изукрашена изумительной вышивкой, но одновременно строга и обладает глубочайшим чувством соразмерности. Колины вещи можно резать на куски, дробить на фрагменты, и всё равно каждый из них остаётся живым, осмысленным, вполне законченным. Это как хорошая пуховая шаль, которую можно пропустить через девичье кольцо, и она снова расправится во всей своей красоте.
С отъездом Николая в Москву казалось, что мы сбились с русского шага, пошли вразнобой, словно с его отбытием нарушилась та стрелка кристаллизации, которая гармонизирует все многофигурные дружеские и творческие отношения. Он всегда умел дружить и всегда был верен тем, с кем побратался по дороге жизни. Помогает печататься, пишет рецензии, отзывы, пристраивает рукописи, сам, как правило, неизменно оставаясь в тени. И очень тоскует по родным местам.
Шипилов – безмерно одарённый человек. Человек особого, русского строя души, особой тёплой русской гениальности, истоки которой лежат в той суровой нежности, которую несмотря ни на что сохранила наша провинция, наша малая родина, наша серебряная глубинка. Может, поэтому его синие глаза всякий раз увлажняются, когда он вырывается из заколдованного Московского царства в родной город, где его ждут и любят, где замечательный кинорежиссёр Мария Халина сняла его в двух фильмах: «Парни из нашего города» и «Фортуна-фортуната», отблагодарив таким образом Николая за ту лавину песен, которые он написал в юности для фильмов и передач Новосибирской телестудии (их больше сотни!).
Колины песни и книги, Колины фильмы и записи ищут Друга и Спутника, ищут для себя Родной Дом, а не жилплощадь.
Поэтесса Валентина Невинная в одном из своих стихотворений написала о нём: «Птица Божия – Коля Шипилов». Но ещё раньше он ответил в песне:…Кто меня породил?
Я считаю, что ветер
Самых дальних краёв,
самой милой земли…
У Коли счастливая родовая аббревиатура: Николай Александрович Шипилов. НАШ. И как хотелось бы, чтобы наш Николай Александрович Шипилов, тщательно проходя свой земной путь, и в сегодняшние годы, и в должайшие лета был неуклонно бодр, здравен и обилен в трудах своих. Ибо его творчество, его песни – «НЗ» России.
Возможно, моё мнение не много стоит, но оно не продаётся. Это – наша территория!

Александр ДЕНИСЕНКО
г. НОВОСИБИРСК

Александр Иванович Денисенко родился 10 августа 1947 года в селе Мотково под Новосибирском. Одно время учился в Новосибирском пединституте. Автор двух очень интересных поэтических сборников: «Аминь» и «Пепел».