ПОСМОТРИТЕ, КАК ОНИ НЕВИННЫ…

№ 2008 / 2, 23.02.2015

Алексей В. Алексеев – поэт, тем и интересен. В разговоре о нём всегда приходится настраиваться больше на полемический элемент, чем на объективный анализ.
Алексей В. Алексеев – поэт, тем и интересен. В разговоре о нём всегда приходится настраиваться больше на полемический элемент, чем на объективный анализ. Он и сам в своей основе (сознательно или без) – полемика, отталкивание, отторжение… То есть отнюдь не по-фетовски задиристо направлен не вовнутрь, а вовне. Принадлежащий к поколению, вспоенному коммунистическим талонным молоком, вскормленному бутербродами от Макдоналдс, одновременно читавшему «Как закалялась сталь» и «Лолиту»… Его поэзия – с самых первых строк – это физиологическое «б-р-р…» на коммунистическую «запиханку» (запеканку), которой закармливали детей в детских садах. То есть тошнота на идеологическую мифологию и ложь, травмировавшие наше одностороннее сознание. Произошло это вроде бы чудесным образом, но органично. Поэзия Алексея В. Алексеева – выпорхнувшая набоковская бабочка из гусеницы советского танка. Настало другое время, чтобы так непринуждённо писать о «святынях» – «Последнее лето в Разливе»:Под густую берёзу он садился писать
Модернистскую прозу в голубую тетрадь, –
Осетриною в пиве угощал пацанов
Незнакомец в Разливе, господин Иванов…
Никакого эпатажа и глумления, господа «блюстители», в таких его юношеских стихах нет:После десертного бара тело безумно хотело
Не шалунишку Икара, а капитана Гастелло…
И герой Отечественной войны здесь ни при чём, поскольку сам реальный человек, совершивший героический подвиг, давно превратился в циничное пропагандистское и идеологическое испарение. Или такие, тоже ранние, ассоциативные строки:Где вы были, когда свиноматки
Обижали больных колобков…
Да имеющий уши наверняка «вычислит» первоисточник звука этих строк. В сущности, его поэзия – раблезианский толстобрюхий смех. Разумеется, характер смеха эволюционирует. А в последних стихах его уже нет вовсе – прорываются голые «газетные» нотки. Блоковские «капли политического яда».
Драматизм поэзии Алексея В. Алексеева – в чуткости к амортизированности, инерции, фальши… Таким своим образом она многое и многих задевает.
Если в стихах поэта достаточно «низкого» материала, «сора», (даже наркомания есть! Даже – краснею – мастурбация! Слово, кстати, это употреблено не для красного словца, если вникнуть в смысл стихотворения), то, по логике, надо переходить к разговору об онтологии искусства. Об основах лирики, как о неповторимом личном видении предмета. Своей правды, открытой нам, читателям. Подчас горькой, но как лекарство (невольно цитирую лермонтовское предисловие)… Впрочем, «блюстители» по-эстетски знают уже о поэзии всё! Русская поэзия должна возвышать! Делайте нам красиво, ибо и так жизнь полна мерзости. И бесконечно демонстрируют это самое «возвышение» на есенинино-рубцовских берёзовых детских кубиках.
Алексей А. Алексеев не противник классических берёзок, а противник агрессивной их захватанности и монополизации. В меру сил «рубщик» именно таких берёзок:Мы строили церкви, а не синагоги,
Куда повернули в итоге дороги.
Безродное племя, чернильное семя
Юродствует в наше беспутное время.

– Поэт! Расскажи мне о верности долгу,
О том, как Серёжка имел Айседорку… –
Портрет типичного расхожего «блюстителя» налицо. Такому лицу поэзия А. В. Алексеева приходится не ко двору – реагирует как железные опилки на магнит. А если он ещё и чиновник, то начинает с нею бороться. Поскольку «высокие были» ложатся «в низкий куплет». Лексикон поэта пластающе понижен до уличного… а может быть, до народного? По улице и по площади тоже ходит народ и говорит, между прочим, не по писаному. Вслушайтесь как следует – каким языком. Да современным – ужас – русским (мы ностальгируем по далевскому слою) языком!…Ты силишься вспомнить любые детали:
О чём говорили, за что выпивали?
И вдруг ужасаешься – пили за дружбу! –
блюёшь из окна и плетёшься на службу.

Над видом твоим ухмыляются соски,
Дешёвый портвейн предлагают киоски…
(«Шаги командора»)
Не кровная ли, не родная ли это имитация «высокой были»: «пили за дружбу». Довольно-таки обобщающая фраза, поскольку жизнь наша во многом просто симуляция настоящего – в политике, культуре, литературе… Не знаю, у кого как, но у нас количество выпитого возводится в национальную доблесть – хвастовство: кто сколько выпил…
…Кому-то надо говорить, что король голый, царь не настоящий, а дружба – фикция, фуфло… Мы все «расхватаны» на глухие политические осколки убеждений; не полные мы, растопыренные локтями этим самым политическим спектром («Только так никогда не бывает, / Что героям хватает ума»): «Она конспектирует «Наш современник», / Её исповедует модный священник…» У которого, кстати, торчит «из-под рясы от Армани костюм». Священник модный… Всё превращено в технологию и механику для пипла, для лохов – и вера? Метафизика таких «понижающих» строк заключается в мучительной памяти настоящего, подлинного, незамутнённого парадным блеском… Христианская глубокая человечность вполне может проявляться не на территории православного обряда – как в стихотворении «Среди ангелов» (ангелами названы наркоманы – слёзные наши дети):Посмотрите – как они невинны.
Милые соратники мои
(мы привыкли к иному контексту слова «соратник». – В. С.), –Два снежка для ангела Марины
И снежок для ангела Ильи.

…Вот такая ангельская доля,
Подчиняться через немогу, –
И краснели капельки контроля,
Растворяясь в мартовском снегу. –
Как можно пройти мимо таких «тем»?!. – Не «капельки контроля» – капли росы, в коих отражается наш мир. «Путешествие из Содома в Гоморру» – так это видится нашему поэту. Грустно, грустно… («Блюстителей» это не собьёт.) Что ж, «Я мог бы родиться в нормальном году, / А вышло – сплошная подстава». Зрение поэта обречено видеть подставу (раньше про это говорили, конечно, красивее: трещина мира… через сердце поэта…). «Поколение коки под кислотным дождём». «Подоспевшим к разбору / Ничего не дано…» «Околачивать фрукты / Предоставят не нам…» – проявляется, наверное, какая-то самоидентификация временная в этих тенденциозных цитатах (из главы «Пребывая в тени»)… Грехи очередного «потерянного поколения»… Сколько нужно было выдавить из себя капель раба, чтобы написать следующее стихотворение: «Смерть ветерана»? С таким, конечно же, нетипичным героем:А когда он селёдки поест
И обмочится будто бы Коба,
То вздохнёт облегчённо подъезд.
И сосед ухмыльнётся у гроба…
Впрочем, родиться таким другим…
Гм… «Я мог бы родиться в нормальном году…» – Только где этот нормальный год? Почему-то всегда застаётся (от протопопа Аввакума, Радищева, Чаадаева…) сплошной непрерывный переход из Содома в Гоморру дурной бесконечности, «как синдром домино».
«Возвращайся на родину, бля, там такие как мы у руля, а не те, что читают Басе»… Классическая история «Трёх поросят», пытающихся решить «квартирный вопрос» или занять подходящее место под солнцем (рай в отдельно взятом коттедже), тоже не закончилась, судя по поэме «Разбивая копилку». И предвосхитившая каким-то странным мистическим образом строками «этой ночью, волна за волной, океан поднимался стеной» декабрьское апокалипсическое цунами. Сюжет поэмы о трёх поросятах разворачивается не на ограниченной границами родной территории, а на мировых космополитических пространствах (нам, современникам, всё это очень понятно и свежо). Железного занавеса нет – весь мир в кармане. Но почему-то и каменные уединённые стены («Особняк под высокой горой устоит при погоде любой – девять баллов и то не предел!..») не спасают героев от смерти. Весьма натуралистической:Тише ты, никого не зови,
всё жилище, похоже, в крови –
стол обеденный, койка, стена,
будто резали тут кабана…
Что ж, правильно, кабана – Нуф-Нуф поросёнок. И жизнь его вполне поросячья. Свинская даже, можно сказать в натуре. И стены железнобетонные особняка не спасают. И юго-восточно азиатская глушь экзотическая… Что ж, «…удача Наф-Нафа чревата внезапным пиф-паф…» Смысловая рифма: «Наф-Наф – пиф-паф». Братан его, брателло, Ниф-Ниф, тоже пытается обрести своё счастье особняком: «Вдалеке от ментовских постов он построил подобье яранги…» Он чудесно запутал следы,
чтобы есть в одиночку опята…
(«Опята» – утрирует поэт.) Удаленье в сторону и его не спасает. Незадачливыми оказываются попытки новых поросят построить личное счастье с краю и вдалеке. Да и вся поэма – отнюдь не классический хеппи энд. Никто не зажил окончательно замечательно. Хотя «и поменяла девушка весло на триколор купеческой державы». Наша пролетарская злость вполне удовлетворена такими романтическими расправами автора («…покуда безжалостный автор над вами заносит перо»). Таким пафосом:…деньги пахнут славянской тоской,
убедительной пеной морской,
закалённым рыбацким крюком,
площадным леденцом-петухом,
непомерным актёрским трудом
и, как правило, Божьим судом…
Заметим между прочим: не каким-нибудь там басманным, а высшим Божьим… Такой вот «достоевский» вывод…
Текст «густой», через который приходится внимательно продираться. Но это уже другая тема…

Виктор СТРЕЛЕЦ
г.ТОЛЬЯТТИ

---

Алексей В. Алексеев. Путешествие из Содома в Гоморру. – Тольятти, 2007 год.