ОН МЕЖДУ УДАРАМИ СЕРДЦА РОССИЮШКУ СХОРОНИЛ

№ 2008 / 10, 23.02.2015

Эта гордая фраза кочует по страницам газет и литературных журналов: «Настоящий поэт должен быть всегда в оппозиции к власти, хочет он того или не хочет». Наблюдая за творчеством поэтов разных стран и материков, убеждаюсь, что, увы, на современном этапе сей обращённый к ним посыл не вырывается за пределы узкого пространства фразы, за исключением двух случаев – в меньшей степени – Израиля и в большей степени – России, где поэт ощущает себя частицей страны, говорящей с ним на одном языке, тем более, если он в ней живёт. Может ли он не быть в оппозиции к стране, которая не жалует поэтов, или точнее, жалует не всех? Юрий Беликов находится в стане тех, кого не очень жалуют. И, как мне кажется, он – один за всех, а вот чтобы понять – все ли за одного? – для этого надо открыть «Свод его избранных стихотворений», вышедший в московском издательстве «Вест-Консалтинг».
Моментом же, побудившим меня взяться за написание этого эссе, послужила рецензия критика Владимира Яранцева, опубликованная в «Литературной России» 7 сентября 2007 года и посвящённая как раз книге пермского поэта Юрия Беликова «Не такой». Уж очень стало мне за державу обидно, то бишь – за автора книги. Смог ли Яранцев точно прочесть стихи и прочувствовать их нутро? Ощущение, что рецензент, насмотревшись боевиков типа «Экшн», вывел Юрия Беликова эдаким Шварценеггером от поэзии, с большими кулаками, ведущим бой с тенью. Я уже не говорю об эпитетах – «агрессивной беспощадностью, мускульно напряжённого» и другой «боксёрской» лексике рецензии, искажающих, на мой взгляд, образ автора книги. Признание Юрия Беликова в стихотворении-верлибре «Супертяж»: Я и впрямь читаю стихи,
при помощи рук,
словно провожу хуки и апперкоты, –
ещё не повод причислять его к стихотворным киборгам. У него совсем иное амплуа. Или, лучше сказать, стезя. Приведённые строки – не синоним агрессии в самом поэте. Он – добрый русский мужик, родившийся на берегах Чусовой, любящий Родину, но не отечество, болеющий за неё, и которому, может, не повезло – родился ПОЭТОМ, со всеми вытекающими отношениями к поэтам в России: Старче, в России рыбой надобно быть поэту,
чтоб укрупнять молчанья синюю чешую…
Можно ли обладать даром художественного слова и молчать о том, что видишь кругом? В России, где немало желающих заткнуть рот поэтам, даже молчание красноречиво:А ну замолчим,
             если нам надлежит замолчать,
да так замолчим
             в буреломных лесах без названья,
чтоб всё, что звучит,
             продолжало бы дальше звучать,
но было слабее,
             чем наше молчанье.
Беликов живёт не только в настоящем, но постоянно заглядывает в прошлое своей страны, представляя её не очень лучезарное будущее, укладывая всё в единую плоскость, соизмеряя тональность своей лиры с тональностью разных времён:
Каждый день собираю дань.
Порох есть, но куда он уходит?
Тохтамыш, не протягивай длань.
Я служу не на ханской охоте.
Я давно знаком с Юрием и его творчеством, что даёт право не только не согласиться со многими выводами рецензии Яранцева, но и кое-что опровергнуть. Полагаю, чтобы писать о чьём-то творчестве, а тем более о творческом диапазоне Беликова, надо обладать базовым уровнем знаний о жизни этого автора, попытаться совпасть с ним по фазе мышления, хотя бы в период написания о нём, понять и принять его идеи, как свои, независимо от места и условий проживания. Книга поэта похожа на кардиограмму – выхватить из неё пиковые точки и по ним ставить диагноз не решиться ни один врач. В данном случае при подобном методе поэтического анализа искажается образ поэта.
Книга «НЕ ТАКОЙ», определяемая автором, как «Свод избранных стихотворений», при первом прочтении представляется эмоциональной мозаикой чувств наподобие картин импрессионистов, и лишь подойдя ближе и вглядевшись, можно увидеть мазки мастера, и узнать, чем и как живёт его душа. И мне совершенно ясно, что фундаментом, доминантой книги Юрия Беликова является БОЛЬ – боль за Родину, за страну, за постыдное существование достойных людей, ставших отбросами общества, его затопленными подлодками:Во сне моём космическом, косматом
всплывают не безмолвные колодины –
подлодки, переполненные матом,
который не дойдёт до Родины.
Итак, боль и, может, в какой-то степени бессилие. Такое у автора книги даже не мироощущение – я бы назвал это чувство родиноощущение – что отсутствует у многих русскоязычных поэтов, живущих далеко от метрополии. И понятно: когда болит, думается не столько о красках мира, сколько о причине, вызывающей эту боль:Съезжал я в Потьму, уходил во тьму –
который путь в отечество короче?
Но Родину я видел потому,
что мне она выкалывала очи!
Разве не болью вырваны из сердца эти строки?
Лирический герой книги в моём представлении – Вития-инок, пытающийся докричаться до спящей обдурманенной Родины, не надеясь разбудить, но в попытке раскрыть ей глаза, чтобы оглянулась она на то, что кругом творится: Россия – спящая красавица.
Свою беду она заспит.
Да, автор понимает: «Даже если прочтут, не прочтут всё равно». Но, может, услышат! Возможно, если приглядеться внимательно, он – в накидке Герцена, наделённого хромотой Байрона? Горькая ирония сквозит в строках:Потому что,
ежели я паду
за свободу Греции,
кто же тогда падёт за свободу моей России?
Но, если его ПРОЧТУТ, то появится чувство, что жизнь надо менять в корне! Слова, составленные в строки, просто информативны, как не получившие приказа солдаты в строю. Строки, составленные из тех же слов, но поэтом, у которого плачет сердце о многом, пронзительны, и способны изменить мировоззрение читателя. Разумеется, того, кто ПРОЧИТАЕТ: Если б вы представляли, как это невыносимо,
когда дятел вечности
долбит твою сердцевину
и там ничего не находит…
Владимир Яранцев, рассматривая стихотворение Беликова «Баллада о распятом трамвае», помещённое в начале книги, пишет: «Тема плевка в стихотворении патологически разрастается (9 глаголов, 3 существительных, 1 причастие), обретая структуру и консистенцию плевка. И это стихотворение-плевок ползёт и по щеке читателя, отчего делается гадко и оскорбительно. А потом больно – и за себя, и за поэта, оплёванного всем, что его окружает, – Родиной и Москвой, людьми и природой, в целом и в частности». Категорически не согласен! Не поэт, «оплёванный Родиной и Москвой», а поэт, окружённый оплёванными Родиной, природой и Москвой, и всякого рода подонками. Это очень важно, а иначе искажается для читателей концепция книги. Каковыми должны быть житьё и окружение, чтобы вырвалось подобное:Я хожу в магазины
остывшей одежды. И в них
ледяной гильотины
свободный ищу воротник!
Вот бы Яранцеву обратить внимание на следующее за «Балладой о распятом трамвае», уже цитируемое мной стихотворение с кричащим названием «Увидеть Родину». И подсчитать, сколько в нём раз, как «упрёк к равнодушной отчизне», взвивающийся дикой мандельштамовской уткой, упоминается слово «Родина»! 5 раз! То есть оно знаковедущее в творчестве поэта. Ни Родина, ни люди не виноваты, что поставлены в такое положение, когда надо не жить, а выживать. И, чтобы покончить со «статистикой», хочу сказать, что слово «Родина» в «Не таком» встречается 13 (именно 13!) раз, а слово «Россия» – 35(!). И если кто-то, прочитав строки: «Мы все эмигранты, какой, не припомню, страны. / И рады бы съехать, да только откуда съезжать?..», – обвинит автора в непатриотизме – пусть бросит камень в меня. А то, что слово «отечество» упоминается 1(один!) раз – то об этом отечеству с маленькой буквы следовало бы глубоко задуматься: Вот так звонишь в Россию из России –
на ту ли уместилась глубину? –
а там роятся голоса другие,
и трубку ты бросаешь, как страну!
Ещё один посыл от Яранцева: «Народ валит смотреть на олигарха, / из сауны который, без портков, / идёт сигать с расхлябанных мостков/». Анатомия этого стихотворения, рассечённого на олигархов и зевак, – говорит критик, – уж, конечно, не блещет гармоничными пропорциями: «Люб олигарх мне, а народ отвратен. / И даже отвратителен народ/».
Но, по моему ощущению, не антагонизм вычерчен в стихотворении об олигархе, а тоска по народу времён Пугачёва и Стеньки Разина, который когда-то поднимался против олигархов тех далёких столетий, пуская красных петухов в их дворцах-теремах, по-теперешнему – коттеджах-виллах. Я бы сказал, это затекстовый мотив многих стихов Юрия. И не письмом ли из прошлого становится крышка от малахитовой шкатулки из «Монолога уральского камнереза»? И не оборачивается ли подобием малахитовой крышки сама книга Беликова, отсылаемая в даль потомкам? Это не просто стихи. Это – шифр микроживописи, который – опять-таки – кому как ПРОЧИТАЕТСЯ: Я – резчик по малахиту.
Я – мастер уральского толка.
Гремите по монолиту, парчовые московиты,
вам – колокол, мне – молитва,
вы – молотом, я – иголкой,
едучей зело, от плитки
ведущей чело на пытки!
И дальше:Наверно, с судьбой не расстаться
и в дар переходит изъян,
коль видятся в пыли повстанцы,
в смолистых сучках – Емельян…
Критик называет поэта сталкером, поисковиком-махатмой, не замечая иную коннотацию этих слов. Если учесть, что с санскрита махатма переводится как «Большая душа», то это вполне заслуженно. Сколько Беликов набродил вёрст по забытым залежам поэзии, сколько возвратил из небытия и просто из неизвестности и забвения поэтических имён! Потому он и «Не такой», что думает – о друзьях, о Родине, о перекрученных поэтических судьбах, а не разводит философию на пустом месте: Я себе такой порой бессребреник,
баритон чужих стихов, облом
собственных…
Думаю, более сотни имён талантливых поэтов-дикороссов открыл в разные времена Беликов-поисковик и на страницах журнала «Юность» и в альманахе «Илья», и в журнале «День и Ночь», и в газете «Труд», и – самое главное – в известной «соборной» книге «Приют неизвестных поэтов», вышедшей в 2002 году в столичном издательстве «Грааль». И очень печально, что остаются невостребованные нимбы. Вот и вырываются у автора строки: «Так умереть, Учитель, если воздух шипит из нимба, / если поэта, как рыбу, жизнь завернула в газету…»
Как естественны в книге слова, пригоршней взятые вроде бы уже из другого века: «матушка», «Россиюшка», «земелюшка». Ныне – очень редкие. Я много читаю стихов современников и могу заметить, что давно не попадались мне на глаза эти тёплые, наполненные любовью, словно подобранные на берегу таёжной реки лексические камушки. Они сразу мысленно переносят к Рубцову, помните?
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды…
И – далее к Есенину:
Матушка в Купальницу по лесу ходила,
Босая, с подтыками, по росе бродила,
к поэтам, чьи имена ныне стали плотью и гордостью России. И звенят их камертоны в унисон друг другу. Но слышала ли Родина тех, кого уже нет? И прислушивается ли она к голосам тех, кто покуда жив? Хотя то, как живут многие поэты России, трудно назвать жизнью. Однако хочется верить, что, быть может, прислушается – о чём это они?
Матушка носит по дому горшки
с комнатными цветами,
будто бы внуков и внучек своих нерождённых.
– Ой, вы, лапунечки мои золотенькие! –
шепчется с ними,
крики услышав раскрывающихся бутонов.
Настоящий поэт не принадлежит какому-то периоду времени – он заполняет собой всё Время, у его творчества отсутствуют границы. И он сам живёт в том измерении, где Тохтамыш, Гумилёв, Колчак и утонувший в Кировском затоне Москвы-реки 19-летний поэт Илья Тюрин как бы его СОВРЕМЕННИКИ. Он общается с ними и слышит их голоса. Это непростая доля – распознавать одновременно голоса разных времён, сходящиеся в твоём сердце. Но таков Юрий Беликов. Отсюда его «нетаковость», глобализм и анализ событий и ситуаций. Отсюда возмущение и сомнение. Отсюда любовь и ненависть. Так рождается БОЛЬ. За всё и за всех. Потому что миром забыты изначальные скрижали: Мир думает и должен думать вспять.
Но, чтоб забыть заученные речи,
ему ещё придётся собирать
по буковкам скрижали человечьи.

Евгений МИНИН,
г. ИЕРУСАЛИМ,
Израиль