ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

№ 2008 / 12, 23.02.2015

Ксения Степанычева довольно успешный драматург, как любят сейчас говорить, из молодых. Понятно, что успех понятие относительное, но её пьесы получили высокую оценку старших собратьев по перу, в частности Алексея Слаповского и Евгения Гришковца. Пьеса «2 х 2 = 5», которая недавно была поставлена в «Школе современной пьесы», получила первую премию на всероссийском конкурсе драматургов «Действующие лица – 2004». В 2007 году Ксения с пьесой «Частная жизнь» вошла в шорт-лист этой же театральной премии. После Форума молодых писателей в Липках, на котором творчество Ксении Степанычевой также получило высокую оценку, мы и решили задать ей несколько вопросов.

– Сразу драматургия или ты шла ступенями: вначале была поэзия, потом проза?..
– В 17 лет, как это часто бывает, я начала писать стихи. Это, конечно, очень банально – но, единственное, что меня утешает в этом моменте, что я начала их писать не от «несчастной любви», а потому, что меня вдруг прорвало, как-то само собой, и количество прочитанного за 17 лет переросло в необходимость высказаться самой. А пьесы я начала писать в 19, и почти сразу поняла, что это у меня получается лучше, и что такая форма самовыражения мне больше подходит.
– Какие сферы и проявления жизни интересуют тебя в первую очередь?
– Меня больше всего интересует обычная жизнь обычных людей, в которой, как мы все прекрасно знаем, много смешного, грустного, важного, нелепого, прекрасного, бессмысленного и, вообще, всего. Наша с вами общая жизнь, которая никогда больше не повторится. Поэтому мне хочется её зафиксировать, сохранить – и выразить себя при этом, так как это именно мой взгляд на нашу жизнь.
-– То, о чём ты пишешь, это исключительно жизненный опыт или целиком выдуманные ситуации?
– Как и в любом другом виде литературного творчества – смесь реального опыта, наблюдений, пережитых или услышанных жизненных историй и собственной фантазии, мыслей, знаний, умений. Не говоря уже о том, что, когда персонаж «получился», он обычно начинает сам говорить и действовать. В разных пьесах по-разному, но, в среднем, соотношение 60 на 40. То есть, 60 процентов того, что герои говорят, это то, что я х о ч у, чтобы они сказали, а остальные 40 процентов они сами говорят, а я за ними просто записываю.
– Я знаю, что ты некоторое время работала крупье. Этот опыт попал в твою копилку драматурга?
– Да, я написала пьесу «Стаф» – она представляет собой описание одной рабочей ночи в казино. Но, конечно, она не может служить пособием «Как выиграть в казино миллион» – никаких практических сведений об игорном бизнесе она в себе не содержит. Казино в моей пьесе – это всего лишь рамка, в которую вставлены портреты ровесников, не более того.
– В чём твоё кредо как драматурга?
– Если воспользоваться готовой формулой, то, пожалуй, первое, что мне приходит в голову – это слова Пикассо: «Быть верным тому, что видишь». А если говорить о театре в целом, то вот в недавнем интервью Иосифа Райхельгауза, руководителя театра «Школа современной пьесы» я прочитала такое высказывание: «Назначение театра – помогать людям жить, и ничего больше». Я согласна с этим. Помогать людям жить, это не значит – писать и ставить только бессмысленно-смешные комедии положения, чтобы поразвлечь публику. Помощь, она бывает разная. Скажем, Гоголь, своим глубоким, хотя и горьким осмыслением нашей жизни помогает нам жить – здесь и сейчас. Или Островский. И ведь оба делают это, смеясь – хотя этот смех, зачастую, сквозь слёзы. Но мне совершенно чужд театр, от которого у меня возникает стойкое ощущение, что авторы сделали данный спектакль с единственной целью – помучить зрителя. Или выплеснуть на него свои внутренние психологические проблемы, а то и патологии – то есть, когда театр, или искусство вообще используется авторами как средство личной терапии, а зритель, читатель становится жертвой или заложником, неожиданно для себя самого оказываясь в роли такого «массового психотерапевта». Но у врача работа такая, ему, хотя бы, за это деньги платят – а зритель, наоборот, сам заплатил за билет, или за книгу, и его же используют как мусорную яму, куда можно слить любые психологические помои. Это, как минимум, нечестно.
– Твоё мнение, чем взгляд драматурга принципиально отличается от взгляда прозаика?
– Мне кажется, у хорошего прозаика более объёмный и широкий взгляд на жизнь, людей и текст, в конце концов. А взгляд драматурга всё-таки ограничен театральной «коробкой». Даже с точки зрения умений прозаика и драматурга разница большая – и она в пользу прозаика. Потому что проза, как правило, включает в себя сюжет, диалоги персонажей, размышления автора, различные описания – пейзажей, интерьеров, внешности и одежды героев, быта, действий, движений, и, вообще, много чего ещё. А я, драматург, из всего этого умею писать только диалоги. И когда дело доходит до описаний, в ремарках, у меня часто возникают сложности. Именно поэтому я свожу ремарки к минимуму!
– Слышал, что твой земляк Алексей Слаповский неплохо характеризовал твои произведения. На кого ты ориентируешься в творчестве?
– Да, мне было очень приятно, что Алексей Иванович написал предисловие к моей пьесе «Божественная пена» для журнала «Современная драматургия». А, кстати, предисловие к моей новой пьесе «Частная жизнь» написал Евгений Гришковец. И это не случайно, конечно. Помнится, последний раз я хохотала в голос, читая современную пьесу, когда я читала пьесу Слаповского «Рождение». И, конечно же, я принадлежу к многочисленной армии поклонников Жени Гришковца. Поэтому меня очень радует, что именно эти авторы, близкие и интересные мне как читателю и зрителю, положительно оценивают меня как драматурга. А ориентиров много, конечно – от Софокла до Сары Кейн включительно. Только не надо путать ориентиры и указатели: «Налево», «Направо», «Выход здесь». В искусстве все указатели – ложные. А ориентиры, они как маяки, которые освещают путь – а вот куда идти, когда сворачивать и где выход, каждый автор сам должен искать, без подсказок и советчиков.
– Если бы какой-нибудь театр попросил тебя порекомендовать какого-то драматурга, пьесу к постановке, ты кого бы предложила и почему?
– Из современных западных авторов мне нравится Мартин Мак-Донах – но его пьесы и рекомендовать не надо, он сейчас очень популярен во всём мире, и мода на него, наконец-то, докатилась до России, так что театры сами хотят его ставить и активно ставят. Это не удивительно: он сочетает в себе лучшее от традиционного и современного театра, у него отличный чёрный юмор, прекрасные диалоги, яркие персонажи – обитатели ирландской глубинки, которые тем не менее близки и понятны всем. Если говорить о молодых российских авторах, то мне нравятся пьесы питерского драматурга Олега Михайлова, екатеринбургского драматурга Владимира Зуева. Но театры не спешат ставить их пьесы, в основном, по цензурным причинам – для них или тема слишком страшная, как в пьесе Зуева «Мамочки», или тема слишком рискованная, как в пьесе Михайлова «Шутка Баха». А жаль – пьесы, хотя и очень разные, но каждая из них по-своему сильная и яркая.
– Недавно в московском театре «Школа современной пьесы» прошёл спектакль, поставленный по твоей пьесе «2 х 2 = 5». Как он был встречен зрителями?
– Так как это комедия, то главный критерий здесь – смех публики, его количество и качество. Публика смеялась, так что я довольна.
– Ты узнала свою пьесу в интерпретации театрального режиссёра? В чём-то не согласна или полностью удовлетворена постановкой?
– Автор никогда не может быть полностью удовлетворён постановкой – просто потому, что у него и у режиссёра разные взгляды на текст. Это нормально, и даже более того – именно различие взглядов и подходов всех создателей и участников спектакля эффективно работает на конечный результат. Здесь важно другое – помнишь, Гоголь называл непоставленную пьесу незаконченной? Так вот, живому драматургу очень важно видеть свои тексты живыми, на сцене, со стороны, понимать, что с ними могут сделать режиссёры и видеть, как на них реагирует публика. Это очень важно и это много даёт автору.
– Театр сильно портит пьесу или наоборот?
– Ты же понимаешь, всё зависит от постановщика. Можно из очень средненького текста сделать шедевр – в качестве недавнего примера могу привести «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева, на основе которого Миндаугас Карбаускис сделал совершенно прекрасный спектакль. А можно, наоборот, взять гениальный текст и состряпать из него на сцене нечто неудобоваримое. И Шекспир, и Чехов – да кто угодно! – не раз становились жертвами отвратительных постановок. Правда, их пьесы мы знаем с детства, и способны понять – где режиссёр напортачил, а где актёр недожал или пережал. А современных авторов никто не читает, естественно, так что публика приходит в зал, смотрит – и во всём дурном, что видит на сцене, винит бедного автора, который, иногда, сам сидит на премьере и не узнаёт свою собственную пьесу.
– Ты бы хотела экранизировать свои произведения, стать сценаристом?
– Сценарий и пьеса, они где-то рядом находятся, так что я пробую себя и в этом направлении. Пока написала два сценария – один по своей пьесе, другой по детской книге, в соавторстве с Еленой Усачёвой. Не знаю, что из этого в конце концов получится – хотелось бы, чтобы всё сложилось удачно.
– Сейчас ты живёшь в Саратове. Легко ли пишется в провинции?
– Мне сравнивать не с чем, вне провинции я не жила. Как пишется, так и пишется, мне – нормально.
– И в заключение: что нужно драматургу для полного счастья?
– Мне как драматургу нужно одно – чтобы писалось. Но к счастью это не имеет никакого отношения…Беседу вёл Андрей РУДАЛЁВ,
г. СЕВЕРОДВИНСК