И ОПЯТЬ СЕВЕР

№ 2008 / 22, 23.02.2015

Я пришла в «Литературную Россию» на пятом году своей профессиональной деятельности – в Союз журналистов меня приняли в 1958 году, а в штат газеты зачислили в 1962-м. Этому событию предшествовала довольно любопытная история, и если она не оказалась столь типичной для того времени, я бы о ней и не вспомнила.
В шестидесятые годы в Южно-Сахалинске существовала группа молодых литераторов – выпускников московских и ленинградских вузов. Работали они кто в газете, кто на радио, кто на телевидении. Печататься было негде, а сочинялось много. Каждому хотелось поделиться своими новыми произведениями, потому и собирались по домам, читали, спорили.
Неудивительно, что приезд такого мэтра, как Василий Аксёнов, стал для пишущей братии событием первостепенным. Все забросили свои дела ради того, чтобы с ним встретиться. Аксёнов проявлял интерес к коллегам и землякам: терпеливо выслушивал наши стихи и прозу, что-то обещал, что-то одобрял.
С лёгкой руки жены одного из журналистов, которая приревновала мужа к этим посиделкам, компания аксёновских почитателей была названа «подаксёновиками». Мы не обиделись, наоборот, прозвище даже польстило, но никто тогда не предполагал, как это «слово отзовётся»…
Вернувшись в Москву, знаменитость напечатала в одной из столичных журналов свой новый рассказ, который назывался «На полпути к Луне». Совсем безобидный рассказ, такой лирический, такой трогательный, но сахалинские власти усмотрели в нём крамолу: издевательство над простым человеком, шахтёром Кирпиченко. Разразился скандал, вот тогда-то и припомнилось словечко «подаксёновики». Всех, кто общался с автором рассказа, осуждённого партийной элитой, под разными предлогами выдворили с острова.
Вернувшись домой, мы пожаловались на сахалинский произвол в Союз писателей. Союз выдал пострадавшим бесплатные путёвки в Дом творчества в Дуболты, Алексей Аджубей выделил для них в «Неделе» целый разворот. Мне достался «полуподвал», там и был напечатан очерк «Южно-Сахалинск весной, летом, осенью, зимой». Эпиграфом я взяла строчки поэта Саши Алшутова:Южно-Сахалинск,
Вьюжно-Сахалинск,
Снежно-Сахалинск,
Нежно-Сахалинск.
Через несколько дней после публикации я неожиданно получила телеграмму, содержавшую просьбу зайти в редакцию «Литературной России». Я зашла… и осталась там на должности литсотрудника отдела очерка и публицистики. Посодействовал этому событию член редколлегии Лев Кассиль. Ему понравился очерк, и он обратил на него внимание ответственного секретаря редакции Наума Лейкина, который служил в войсках, освобождавших остров от японцев.
В 1962 году главным редактором газеты был Константин Иванович Поздняев – отставной полковник, фронтовик. В газете вообще было немало фронтовиков: Г.Дробот, П.Павловский, Л.Бондина, Т.Никонова…
Во время войны было принято называть воинскую часть «хозяйством», и наша газета по аналогии могла бы назваться «хозяйством Поздняева», а сам редактор – «батей».
В общем-то, так оно и было: Константин Иванович в какой-то степени сохранил армейский дух, некую семейственность, простоту обращений, сугубо личностное отношения к сотрудникам: он журил, распекал, налагал взыскания, приказывал и поощрял как в армии – как воинский начальник, как полковой «батя».
Наум Борисович Лейкин, наоборот, являл собой тип человека светского, знатока и любителя театра, оттого самым «сильным» отделом считался отдел искусства. В нём царила «первая дама» редакции – несравненная Ася Пистунова, вся такая красочная, расписанная – живая реклама своих собственных произведений о народном промысле.
«Первая дама» и «первое перо» – никто не мог сравниться с Александрой Пистуновой: она была талантлива, образована и писала красиво! Мы подружились. Такие разные и непохожие: величественная Ася, задрапированная в павлово-посадские платки, в серьгах и браслетах из скифских курганов (так она утверждала), и я – серенький воробышек. Ася взяла меня под крыло и защищала от редакционного «бомонда», видевшего во мне человека случайного, протеже Кассиля.
Комплексы мои по этому поводу продолжались недолго – ровно до тех пор, пока не появился Николай Васильевич Банников и не стал моим непосредственным начальником и другом. Дипломат, бывший сотрудник МИДа, блестящий переводчик с английского…
В те годы две выдающиеся личности царили в умах читающей публики: Эрнест Хемингуэй и Борис Пастернак. Молодёжь называла одного из них «Хэмом», а другого «Пастером». Их портреты висели почти в каждом интеллигентском доме.
Можно представить себе, как гордилась я, получив возможность узнать о любимом поэте из «первых рук», ведь Николай Васильевич встречался с Пастернаком и в издательстве «Советский писатель», когда редактировал его переводы с английского, и на даче поэта в Переделкине, был свидетелем трагических дней его жизни.
Банников – родом с Алтая, из обетованной страны Беловодье, где царит над землёй величественная гора Белуха. Алтайцы славятся своей самобытностью, особым складом души, они рождены белизной высокогорных снегов и речек с прозрачно-чистой водой.
Поэты особенно чувствительны к правде и естественности; Пастернак ценил эти качества в своём помощнике и считался с его мнением. В свою очередь, Николай Васильевич относился к Борису Леонидовичу с глубоким почтением, но без подхалимства, и это придавало его свидетельствам подлинную достоверность.
Работать было интересно, к шефу хаживало немало исключительных личностей, заставших легендарные 20-е – 30-е годы советской литературы. Появлялись в редакции родственники и друзья Сергея Есенина: Лев Павицкий – студент из книги Мариенгофа «Роман без вранья», импресарио Айседоры Дункан и многие, многие другие… Я слушала и восхищалась их речью, очень живой и образной, их произношением, давно нами утраченным. Передо мной раскрывались страницы живой книги, и литературная Россия представала в лицах её носителей: поэтов и писателей.
Надо сказать, что тогда фасад дома 30, расположенного на Цветном бульваре, освещался двумя неоновыми вывесками: «Литературная Россия» и «Литературная газета». И это было знаменательно: каждая газета заявляла о себе как об издании литературном.
Издательство, типография, бухгалтерия и, главное, буфет были общими. Туда-то и тянуло писателей и журналистов – авторов, печатавшихся в этих газетах. Именно там появлялась уникальная возможность удовлетворить своё любопытство и повидать всех тогдашних литературных знаменитостей. Пили кофе, ели гуляш у нашей Маши-буфетчицы и ясноглазый Евтушенко, и толстенький Рассадин, и красавец-казах в серой каракулевой папахе Олжас Сулейменов, и лобастый Лёва Аннинский, и старичок-бодрячок Павел Антокольский с неизменно висевшей на худой шее «лейкой», литературные дамы: Римма Казакова, Вика Токарева и прочие, прочие – всех имён просто не вместить в эту скромную заметку.
Преддипломную практику я проходила в отделе национальных литератур «Детгиза». После окончания стажировки мой руководитель, Юрий Павлович Тимофеев, завёл разговор о будущем:
– Ты, конечно, можешь остаться у нас младшим редактором, но я думаю, это – не лучший вариант. Что хорошего отсиживать на стуле положенное рабочее время, заниматься скучной работой – «рекле» (режем-клеим) и вариться в гуще окололитературных сплетен? Хоть юнгой, но в плавание! – завершил Юрий Павлович свою речь. Я последовала его совету, попросив направление в Тюмень, немало удивив тем самым родню и друзей.
Мне думается, и на этот раз судьбе было угодно поставить меня перед выбором: остаться в газете на прежней должности, не покидать среду знаменитостей (и… буфет!), или – снова «в плаванье».
Да будет благословенна та минута, в которую Григория Евсеевича Куклиса, заместителя главного редактора, осенила эта блистательная и судьбоносная для меня идея – опубликовать на страницах еженедельника серию очерков о национальных округах России, приурочив это к празднованию пятидесятилетия советской власти.
За все годы своей работы я не встречала другого такого начальника. Григорий Евсеевич был необычайно тих и скромен, малословен и сдержан. Когда он шёл по коридору своей семенящей походкой, его можно было принять за кого угодно, но только не за «зама». Тем не менее именно Куклис и был настоящим газетчиком, умел увидеть проблему и знал, как её разрешить. Впрочем, на этот раз он немного сплоховал, полагая, что, освещая эту тему, достаточно будет лишь действовать по принципу: «ура советской власти!» При всей своей проницательности и несмотря на богатейший опыт, Куклис жил всё-таки старыми представлениями времён легендарного освоения Арктики и полётов прославленных лётчиков. «Рванувшие» тогда на Север и в мыслях не держали, что их могут поджидать кожные заболевания, если по совету доброжелателя под малицу надеть нижнее бельё; сахар и сладости приведут к мучениям на стоматологическом кресле; если согласиться поменять чум на щитовой домик, продуваемый студёными ветрами, то можно серьёзно простудиться, чего никогда не произойдёт, если ночевать в «куропашкином чуме», то есть под снегом; что грипп для северян чрезвычайно опасен…
К счастью, моё сознание оставалось чистым, свободным от газетных славословий героических полярных эпопей. Я и представления не имела, о чём именно буду писать, ибо ещё не была настоящим журналистом-охотником. Мне просто хотелось новизны, тем более такой экзотичной, как Заполярье и Крайний Север.
Тогда, на планёрке, Григорий Евсеевич назвал моё имя:
– Пошлем её. Она – человек пишущий, а это следует использовать по назначению.
Ни малейшего представления о тех местах, в которых предстояло побывать, у меня не было. Севернее Тюмени и Тобольска, ну а что там? Неизвестно… А командировка в Тобольск, куда я однажды отправилась по заданию тюменской областной газеты, запомнилась надолго. Железной дороги тогда ещё не было, пришлось путешествовать на грузовике с брезентовым верхом, вповалку с рабочей сменой. Расстояние между этими двумя городами – двести восемьдесят километров. Тогда-то я и узнала, что такое сибирский мороз! Однако я почему-то совсем забыла о морозе, когда собралась в архангельскую тундру, в Ненецкий округ. Знать, очень хотелось «в плавание»…
И вот я уже в Нарьян-Маре. Какая удача: тут же «налетела» на замечательного человека Валерия Пырерка. Он – сын Антона Пырерка, знаменитого ненецкого учёного-лингвиста, закончил факультет журналистики ЛГУ и вернулся на родину. Знаток национальной культуры, патриот и умница, давший мне неоценимые «ц.у.»:
– Во-первых, – предупредил Валерий, – никакой экзотики. Во-вторых, не верь цифрам, которыми начнут гипнотизировать тебя местные власти. В большинстве своём всё это – враньё. Впрочем, я – с тобой, давно бабушку не видел… Летим в Хорей-Вер!
Лететь пришлось недолго, скоро под крылом АН-2 показались крохотные домики посёлка, рассыпанные по тундре, как морошка из туеса.
Журналистская этика не позволяет нам проявлять слабость – жаловаться на трудные обстоятельства: сожми зубы и действуй «через не могу». Я и словом не обмолвилась в очерке, как встретила меня эта земля, не процитировала тех строчек, которые родились в душе:Мы такие ненужные,
Чудаки, чужаки.
Стонет тундра простуженно,
Обнажает клыки.
Верным сторожем стелется,
Стережёт Хорей-Вер,
Выпускает из темени
Своих белых зверей.
Вот как я испугалась! Ай-я-яй! Из тёплого самолёта, из мягких сидений – бух! – в оленьи нарточки – лёгенькие саночки без облучка. Сидишь на них, как ватная баба на чайнике, опереться не на что, а скорость – километров тридцать в час! Домчались до места за каких-нибудь двадцать минут, но зато каких минут: плакали мои ноги в австрийских сапожках «на рыбьем меху», плакала моя бедная головушка под лёгким мохером, плакало всё тело, скованное лютой стужей!
Всё на самом деле происходит провиденциально. Надо было именно так легкомысленно одеться, чтобы столкнуться в самые первые минуты с удивительными чертами этого человеколюбивого народа.
Бабушка Соня Пырерка, незабвенная старушка, первая, с которой я познакомилась. Она внимательно осмотрела меня, всю заиндевевшую так, что казалось: губы примёрзли к зубам и слово вымолвить нет мочи, и отправилась ставить самовар. Чай – первое дело на Севере. Поила Соня заботливо: щедро сыпала заварку, крупно резала лимон и не скупилась на сахар.
Утром я увидела возле своей кровати роскошные меховые тапочки – Сонино ночное рукоделие, её подарок. На следующий день на подушке сугробилась белоснежная шапка из полярного зайца. За ней последовали унты из белых камусов…
Две недели я проходила в Сониных обновках, ездила в стада к оленеводам, старалась по совету Валерия больше общаться с народом, чем с начальством, понимая, что цифры, сухая статистика не могут ни о чём свидетельствовать полно. Какие изменения произошли за годы советской власти? Откуда мне было знать, как жили коренные народы до того, как на Севере завелись новые порядки? Те, кто их сюда завозил, конечно, хотели, чтобы аборигены стали передовыми людьми – мудрыми, счастливыми, развитыми и здоровыми, но одного желания мало. Родившееся преждевременно не живёт. Только диву даёшься, как удалось им сохраниться за столько лет безжалостного, невежественного прессинга! А вот ведь сохранились! И Соня Пырерка учит меня, русскую, быть человеком! Какая же тут экзотика? Экзотика предполагает взгляд сверху вниз, я же, наоборот, сама смотрю на них снизу вверх.
Аборигена, туземца, дикаря можно воспитать как цивилизованного человека, но не наоборот. Сколько же я знаю образованных, талантливых, интеллигентных бывших «туземцев»! А вот ни разу не сподобилась иметь дело с потомственным интеллигентом, превратившимся в стопроцентного «дикаря». А ведь многие так мечтают об этом! Да и я сама…
Вот такие настроения овладевали мной, когда я возвращалась в Москву и прикидывала в уме план очерка. Во-первых, заставлю полюбить; во-вторых, заставлю уважать; в-третьих, заставлю стыдиться тех глупых и обидных анекдотов, в которых высмеиваются эти достойные люди. А про советскую власть – так как раз лишь самую малость!
Честно признаться, не было уверенности, что меня поймут, а если это и случится, то тоже беда! Придётся платить из собственного кармана, если не «закроют» командировку. Наш главный бухгалтер с высоким именем Кремлёв шутить не любит.
Каково же было удивление, когда очерк был принят «на ура». Так началась моя эпопея в роли землепроходца. В большинстве случаев путешествовать приходилось по старинке, пользуясь самыми что ни на есть традиционными транспортными средствами: и «на своих двоих», и на оленьих и собачьих упряжках. До областного или окружного центра летела самолётом, а там – как придётся. Побывала и в морях: от бухты Провидения до Владивостока, от Владивостока до Петропавловска, на Камчатке, затем от Дудинки до Архангельска. Западная и Восточная Сибирь, реки Обь, Енисей, Иртыш – вот мои маршруты за полтора года.
Но роль «первооткрывателя», пожалуй, была самой важной: я открывала для себя самой мир и себя в этом мире. Я боюсь повторений; были опубликованы очерки, была написана книжка, но, видно, этого мало: Север не отпускает, Север – это любовь на всю жизнь, это хроническая болезнь – расширение сердца, выпрямление души.
Я спрашиваю себя: что могу сделать для тебя, мой любимый? И отвечаю: ничего, ведь ты – самодостаточен.
Человек не может быть демиургом, волевое усилие не может изменить данную ему судьбу, если даже это – усилие гения. Самое лучшее отношение к северным народам – это оставить их в покое, не мешать им. Шаткое равновесие в природе, которое им удалось удержать, такое хрупкое и нежное, как пыльца бабочки, требует дистанции, но его нарушили, приблизившись вплотную.
Сколько достойных умов, сколько жарких сердец пыталось найти рецепт счастья для этих народов! Обидно за тех, кто искренне желал им добра, здоровья и успехов в цивилизованном мире, а породил в них отчуждение, страх и ужас. Русский пилот, который привёз продукты на своём вертолёте, превратился в человека-врага с железным животом, а принимающая роды в больнице акушерка – в женщину в красном платье, которая всё пожирает на своём пути…
Мне бы тоже хотелось порассуждать на эту тему, но лишь Господу подвластны судьбы. У меня есть одно – любовь, и ничто не может помешать выразить чувства к этим людям. Я надеюсь, их поймут те, кому они адресованы.
Теперь я не стыжусь тех малодушных строчек в стихах о Хорей-Вере – они свидетельствуют о потрясающих изменениях в моём понимании Севера, и хорошо, что тогда я их запомнила, чтобы оценить переход от полного профана, «слишком солнцем обласканного у себя в городах», к человеку, которому открылась душа народа, её драгоценная сущность.
Мне хочется сказать Прогрессу: остановись! Нельзя, чтобы они перестали чувствовать: единственные хозяева их существования – Небо и Земля, и только Им дано право распоряжаться будущим. Если эти люди забудут сами себя, то нам, именно нам, будет уже не на что-то надеяться. Их гибель перекроет нам кислород. Ведь они всё ещё сохраняют дух тундры, тайги, зверей, усопших предков, «одушевляют», как выразился один из авторов журнала «Мир Севера» Д. Самсон Норманде Шамбург, «ум Вселенной, благодаря им мы можем видеть себя, как в зеркале, отражающем наш облик не так какой он ныне есть, а тот, который мог бы быть, если бы продолжали думать о природе с ними заодно, не попирали бы её законов».
Сорок лет прошло, и вот передо мной стопка журналов «Мир Севера». Теперь я могу сравнить старое с новым. После публикаций очерков в газете и выхода в свет книги о Севере, мне стали предлагать переводы с национальных языков в «Детгизе» и «Современнике». И хотя грех хаять любой хлеб, а этот в особенности – переводы по подстрочнику, всё-таки чувство неловкости не оставляло меня во время работы: за себя, как обладателя неограниченной власти, за него, автора, вынужденного подчиняться моему произволу.
Ныне же, заглянув в «Мир Севера», я почти не встретила переводов – научились сами! Научились писать, научились научно мыслить… Думал ли заместитель редактора Г.Е. Куклис в том далёком году, отправляя в командировку неопытного журналиста, что тема, им тогда предложенная, станет одной из ведущих тем еженедельника, породит интересный журнал, литературный альманах, в котором печатаются национальные писатели и притом без помощи русского переводчика? Думала ли я сама, что так полюблю этот край, что Север навсегда останется со мной? Спасибо газете, спасибо друзьям-коллегам, встречавшим меня после трудных путешествий с распростёртыми объятиями, спасибо и Кремлёву, который ни разу не «завернул» мой отчёт по командировке!
А теперь немного лирики.
Я подставлю лицо ветру, дующему над вечной бухтой Рамулет, ветру, не ведающему забвения, ветру, для которого нет прошлого, а есть только настоящее – вечность!
О, как много любви вмещает моё сердце; оно отяжелело от неё, оно – как грозовая туча, тучная от слов признания… Но я останавливаюсь, и трезвея, говорю: это всего лишь статья, того ли хочет редакция, попросившая просто вспомнить о тех годах, которые я провела в её стенах, о моих товарищах? А я вот опять… Всё про Север, всё про Север…

Кира ТКАЧЕНКО

Кира Ивановна Ткаченко родилась в 1929 году в Гомеле в семье военнослужащего. В 1943 году попала в действующую армию в отцовский полк. В 1946 году окончила в Берлине школу. Позже поступила в Московский полиграфический институт. Одно время работала в Тюменском издательстве. Потом переехала в Омск. В 1960 году стала редактором Сахалинской студии телевидения. Вернувшись в Москву, устроилась в газету «Литературная Россия». Автор многих книг для детей. Сейчас пишет произведения на религиозные темы.