ГДЕ ДУЮТ МИРОВЫЕ ВЕТРЫ

№ 2008 / 23, 23.02.2015

Каждому журналисту, наверное, знакомо чувство, когда он, беря интервью у незнакомого человека, подсознательно ищет в биографии нтервьюируемого какие-то совпадения и параллели. Вероятно, так психологически легче установить близкий контакт с новым человеком.При нашей встрече с питерским писателем Ильёй Бояшовым таких совпадений и параллелей обнаружилось немало. Начать с того, что мы двойные тёзки: и по имени, и по отчеству. Выяснилось также, что Илья Владимирович много лет отдал флоту: восемь лет работал в Центральном военно-морском музее, потом восемнадцать лет преподавал в Нахимовском училище; а его сын учится на последнем курсе в высшем военно-морском училище в Петродворце (куда в своё время мечтал попасть я). А ещё Бояшов в детстве учился играть на пианино, с юности увлекался историей. Впрочем, хватит примазываться к чужой славе, тем более что на этом, пожалуй, наше сходство заканчивается. Историк по образованию, Илья Бояшов пришёл в «печатную» литературу (если не считать раннего сборника рассказов, выпущенного в 1989 году) сравнительно поздно – в сорок лет. Однако нельзя сказать, что до этого времени он сидел сложа руки. Романист много и плодотворно работал. Результаты этой работы теперь видны не только автору. В 2007 году Бояшов стал лауреатом премии «Национальный бестселлер». А в этом году его новый роман «Танкист, или «Белый тигр» вошёл в шорт-лист премии «Большая книга». Согласитесь, очень неплохое начало для человека, пришедшего в литературу всего несколько лет назад.
Наша беседа началась с рассказа о немецко-русских писательских встречах в Петербурге, участником которых был Илья Бояшов.

– Инициатором встреч, – рассказывает Илья Бояшов, – был лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс, которые поддержал Даниил Гранин. Грасс привёз элиту германской литературы поколения сорокалетних. Нашу сторону представляли Павел Крусанов, Сергей Носов, Татьяна Москвина, я, Захар Прилепин, Самуил Лурье. Гранин из-за болезни, к сожалению, присутствовать не смог. Писатели на встрече знакомились друг с другом, читали отрывки из своих произведений, потом обсуждали их, дискутировали. Хочу отметить великолепный синхронный перевод при нашем общении и прекрасный перевод художественных отрывков с немецкого. Как редактор, могу сказать, что все смысловые нюансы немецкой речи были переданы безукоризненно.
– Какие темы волнуют сегодня немецких писателей?
– Такие же, как и нас. Например, проблема «власть и общество». Помню совершенно фантастический текст одного немецкого автора, в котором описывалось разбирательство дела лейтенанта полиции, избившего уличного демонстранта. С одной стороны, лейтенант понимает, что сделал подло. С другой стороны, он – винтик системы, в которой свои покрывают своих. Вот это двуличие, борьба внутри человека очень хорошо описаны и переданы психологически. Затрагивались также вопросы урбанистики, экологии, отрицательных проявлений капитализма, взаимоотношений власти и общества. Многие касались темы Второй мировой войны, послевоенного периода.
– Знают ли немцы современную российскую литературу?
– К сожалению, и мы, и немцы слишком ориентированы на англо-американскую литературу. Поэтому немцы при всём своём почитании наших классиков – Достоевского, Толстого и других – современную прозу знают мало. Впрочем, как и мы. Да, «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса мы знаем, а вот что касается прозы поколения сорокалетних – здесь провал. Главная причина – отсутствие переводов. Нынешняя встреча и была попыткой соединить российскую и германскую литературу, завязать литературные связи.
– Вам удалось побеседовать с Грассом?
– Да. Он человек демократических взглядов. Вторая мировая война, которую Грасс прошёл солдатом, оказала на его мировоззрение самое большое влияние, сделав его пацифистом. Он демократ по убеждениям и гуманист по своей внутренней сути.
– Известно, что наши классики живо интересовались историей. Больше половины пушкинской прозы можно смело отнести к исторической. Вспомним текже «Войну и мир» Толстого, его наброски к роману о декабристах или, к примеру, составление школьного учебника по истории Булгаковым. Вообще, без цельного исторического мировоззрения, наверное, нельзя серьёзно заниматься писательством. Вы по образованию историк. Какое место занимает история в вашем творчестве?
– Прежде всего зададимся вопросом: чем история сродни литературе? И то, и другое – вымысел. Потому что история – это идеологическая служанка власти. Даже самая подробная летопись – это всего лишь те факты, которые выгодны властям предержащим или тому, кто их описывает (хочет он этого или не хочет). История, я подчёркиваю, не наука, это – литература. Иногда в прямом смысле этого слова. Историю мы знаем по Карамзину, который был писателем, по Тарле, великолепному литератору, чьё «Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год» читается взахлёб. История чрезвычайно субъективна. Одни и те же факты рассказываются и объясняются разными людьми совершенно по-разному и до истины докопаться практически невозможно. И писателям всё это интересно. Тому же Пушкину, который после «Истории пугачёвского бунта» написал гениальную вещь под названием «Капитанская дочка», где есть и правда Пугачёва, и правда Екатерины II, и правда дворянства, и правда любви.
– Вы начали преподавать историю в то время, когда гуманитарные науки подверглись коренному пересмотру. Как вы действовали в этой ситуации?
– Начиная с 91-го года на историков перестали обращать внимание и каждый мог преподавать, как он считал нужным. Здесь, конечно, есть свои плюсы и минусы. В то же время мы сегодня видим, какое внимание стало уделяться учебникам истории. Потому что история – это всегда идеология государства, будь то в России, в Америке или в самой что ни на есть раздемократической стране. Наверное, это правильно, когда государство пытается подчинить себе историю как идеологию.
Что касается меня, то я старался преподавать историю так, чтобы максимально заинтересовать ею учащихся.
– Кого из нынешних историков вы могли бы отметить?
– Я даже не могу выбрать. Сейчас обрушился шквал мемуаристики, исторических сочинений, зачастую взаимно исключающих друг друга, от Суворова до апологетов сталинизма. Могу назвать имена в сфере своих занятий историей танковых войск. Это Алексей Исаев, Артём Драбкин, Михаил Барятинский, английский историк, написавший интересные труды – «Падение Берлина» и «Сталинград», – Энтони Бивар.
– Откуда такой интерес к танкам?
– Трудно сказать. Всегда увлекался военно-морским флотом. Восемь лет проработал в Центральном военно-морском музее, водил экскурсии. В то же время меня интересовала техника Второй мировой войны. Вообще, у меня в истории два больших увлечения: Великая французская революция и Вторая мировая война. И если Первая мировая война – это ещё война людей, то Вторая мировая война – это война моторов и технической мысли.
– Иными словами, не будь вы историком, ваше творчество выглядело бы по-другому?
– Дело в том, что у меня вымысел замешан на реальных фактах. Если ко мне относиться как к историку, то к моим романам было бы много претензий. Я же свою точку зрения высказываю как литератор. Таким образом, я снимаю все претензии к своему творчеству, основанному на вымысле, вплетённому в реально существующие факты. Очень много технических данных, сведений о боях и сражениях, о быте танкистов я взял из мемуаров, из документальных источников. Это в моих произведениях – реальность. А мистика – это мой замысел. Например, в романе «Танкист, или «Белый тигр» это метафизическая – как у Мелвилла в «Моби Дик» – борьба одинокого русского танкиста с мифическим немецким танком «Белый тигр».
– Ваш роман «Армада» некоторые считают антиамериканским по духу и политическим памфлетом по жанру. Так ли это?
– Это больше фарс или аллегория человеческой истории, когда люди, оказавшись на маленьком земном шаре, начинают заниматься совершенно дурацкими делами и не могут ими не заниматься, потому что к этому ведёт сама суть вещей. Америка – только причина, на её место можно было поставить любую другую страну.
– Как всё-таки из историка вы превратились в писателя? С чего всё началось? Может быть, ваши родители увлекались литературой?
– Отец у меня композитор, он всю жизнь играл в оркестре народных инструментов имени Андреева в Петербурге. Был учеником Шостаковича, который по первому отцовскому произведению «Конёк-Горбунок» принял его в консерваторию. Вообще, он считается в своём жанре классиком. Сколько будут существовать народные оркестры, столько будут исполнять его произведения. В детстве я, конечно, получил прежде всего хорошее музыкальное образование. А моя мама – инженер-технолог. Работала на заводе «Пластполимер».
– Сами играете на каком-нибудь инструменте?
– В своё время играл на фортепиано, умею играть также на гитаре и баяне. Кстати, мой отец был прекрасным баянистом. Как говорили мои учителя по музыке, было два баяниста – отец и мой недавно умерший троюродный брат Сергей Щураков, который играл в «Аквариуме». Надо сказать, в молодости я довольно серьёзно увлекался музыкой. В 80-е годы я играл в группе «Джунгли». Была такая команда во главе с Андреем Отряскиным, который сейчас живёт в Сиэтле. Туда входили Алексей Мурашов (он потом ушёл в «Секрет»), Игорь Тихомиров (ушёл в «Кино»). Но потом я постепенно как-то от всего этого отошёл и занялся литературой. Сначала писал тексты для песен, потом перешёл на рассказы. Так что можно сказать, что первый толчок был от увлечения музыкой.
– Когда состоялся ваш писательский дебют?
– Первый сборник рассказов о жизни музыкантов «Играй свою мелодию» вышел в 1989 году. Потом был большой перерыв. Следующая книга «Безумец и его сыновья» вышла в «Амфоре» в 2002 году. Было время, когда я писал в стол, подготавливал тексты. Однако я никогда не унывал. Литература для меня – хобби.
– Не было соблазна сделать карьеру по военной части в Нахимовском училище?
– Можно было стать офицером-преподавателем, но я не пожелал, потому что у офицерского состава меньше свободы, чем у гражданского. Была возможность получить офицерское звание также на курсах «Выстрел» от Союза писателей, но я тоже не захотел. А так у меня на случай войны есть звание мичмана запаса.
– Девиз литературной премии «Национальный бестселлер» – «Проснуться знаменитым». В вашем случае так оно и было?
– Не совсем так. В Петербурге достаточно тесный литературный круг. Он состоит, как правило, из людей моего возраста. Все мы прошли через ЛИТО при Союзе писателей и хорошо знаем и понимаем друг друга. Поэтому сенсации не произошло. Хотя для всех питерских писателей, если кто-то из нас получает премию или напечатает книгу, это всегда радостное событие.
– Тем не менее победа на «Нацбесте» была для вас неожиданной?
– Несомненно. Я же пришёл просто поучаствовать, и получить премию было, конечно, приятно. Вообще, это здорово, когда – чего там говорить – безрадостный монотонный труд литератора кто-то отмечает премией.
– В этом году вы являетесь членом малого жюри «Нацбеста». Вы уже определились с выбором?
– Определился полностью, но по понятным причинам не буду называть конкретные произведения. Скажу только, что мне пришлось чрезвычайно тяжело, потому что минимум четырёх авторов я хорошо знаю и совершенно замечательно отношусь к их творчеству. Я попал в неловкое положение. Здесь надо либо жребий бросать, либо каждого взвешивать на весах. Это мучительно.
– Чувствуете себя представителем петербургской литературной школы?
– Петербургской школой, без всякого сомнения, для меня было литобъединение при Союзе писателей. Что касается творчества, я не хочу быть писателем, который пишет только о Петербурге. Я всегда стремился вырваться на мировой простор, где дуют мировые ветры. Мне всегда хотелось ухватить нечто мировое, которое характерно для всех городов. Хотя, конечно, в Петербурге я живу и никуда отсюда уезжать не собираюсь. Здешний воздух мне полезен.
– Вас часто называют Кустурицей в прозе. Вам льстит это сравнение?
– Я действительно очень люблю Кустурицу. Меня потрясли его фильмы «Чёрная кошка, белый кот», «Сны Аризоны», «Жизнь как чудо». Хотя, разумеется, специально не собирался на него равняться.
– Какая литература – отечественная или зарубежная – оказала на вас наибольшее влияние?
– И та, и другая. Ведь мимо Фолкнера тоже нельзя пройти, как и мимо Сэлинджера, Кен Кизи. Ремарк меня так же дорог, как Лесков. Вообще литература – это понятие мировое. Это мировой процесс, это то, что нас объединяет.
– С точки зрения историка у вас есть претензии к современной прозе?
– Все художественные тексты разновелики. А история – это собирание фактов. Суворов, например, собрал факты так. Что, мне ругать Суворова за это? Другой собрал факты иначе. И то, и другое имеет право на существование. Честно говоря, я как читатель прощаю всё; главное, чтобы было талантливо. А талантливо то, что общечеловечно, что тебя задевает как человека вообще. Я – за тёплый субъективизм, несущий гуманистическое начало.
– Вы, я знаю, ещё увлекаетесь живописью.
– Страшно обожаю. Очень люблю французских импрессионистов и наших пейзажистов-реалистов. Сам я в основном пишу пейзажи. Когда становится на душе тяжело, беру кисть, краски и просто нагло копирую Левитана или Шишкина.
– В питерских журналах «Звезда» и «Нева» печатаетесь?
– Очень давно: на заре юности в «Неве» у меня вышел маленький рассказ. К сожалению, журналы свою роль, которая у них была в 90-е годы, утратили. В Москве они ещё, слава богу, держатся, а в Петербурге «толстые» журналы влачат довольно жалкое существование.
– То есть вы начинали не с журналов, а сразу с книг. За эти годы писательство стало для вас профессией?
– Нет, это хобби. На мой взгляд, серьёзно заниматься литературой нельзя. Нужно иметь какой-то заработок, чтобы кормить семью. Литература обязательно должна быть для души. Я с ужасом представляю, если она станет приносить основной доход. Это кошмар: ни для без строчки, двадцать страниц в день… Это конец литературе как таковой.
– Какие книги выходят у вас в этом году?
– Исторический роман «Конунг» про детские годы Рюрика в Скандинавии. Другой роман о 90-х годах под названием «Кто не знает братца Кролика» мне предложил издать в «Лимбус Прессе» Павел Крусанов.
– Это ваши новые романы?
– Нет, это старые вещи. Сейчас я хочу немного отдохнуть, прийти в себя. Ведь литература – вещь неспешная. Хотя я всегда завидовал таким, как, например, Дима Быков, который, обладая мощной энергетикой, выпускает книгу за книгой.
– Вы редактировали один из романов Александра Проханова. Как работалось с ним?
– Легко. Я очень симпатизирую ему как человеку, как энергетической сущности, как пассионарию.
– Он поблагодарил вас за работу?
– Проханов очень благодарный человек. Кстати, в отличие от некоторых авторов, требующих ни на йоту не отступать от их текстов, он разрешил редактировать себя совершенно свободно. Он доверился моему вкусу, советовался, как лучше сделать; то есть в этом плане мне с ним было очень легко работать.
– А трудные авторы попадаются?
– Бывает. Например, Лимонов. Он очень требовательно относится к редактуре, категорически не разрешает трогать текст. Впрочем, в случае такого профессионального литератора, как Лимонов, это, может быть, и неплохо.
– Анну Козлову вам не приходилось редактировать?
– Лично мне нет. Вообще, молодая литература – это особый случай. Я могу простить некоторые эпатажные тексты у Лимонова, но я в ужасе от мата, который в произведениях молодых авторов присутствует как норма. Люди приносят тексты, где сплошной мат. Иной раз так и хочется сказать: если бы у вас не было ни одного матерного слова, вы бы уже выделились из сонма тех, кто осаждает редакции. Конечно, Аня Козлова – дочь и внучка замечательных писателей – талантлива. Поэтому про неё я ничего не буду говорить. Однако, на мой взгляд, литература должна поднимать человека, а не наоборот, снисходить до зоологизма. Хотя есть гении и в этом направлении. Например, Чарльз Буковски или тот же Лимонов. Но они органичны в своём творчестве.
– Илья Стогов тоже органичен?
– Стогов был одним из первых, кто решил снять табу с интимных отношений. Когда он только начинал печататься, я сказал Вадиму Назарову, что Стогов не пойдёт, что его не будут читать. Время показало, что прав был не я, а Назаров, рискнувший печатать Стогова. А когда через несколько лет после дебюта Стогова в литературу пришло следующее поколение, оказалось, что стоговские тексты – это образец целомудрия.
– Что вас больше всего привлекает в писательстве?
– Главное для меня – в литературе и редактуре – процесс. Каждый день что-то новое. Это путь, который никогда не кончается. А написанная книга – это уже след, вчерашний день.Беседу вёл
Илья КОЛОДЯЖНЫЙ