ПОЧЕМУ НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА ВЫРОЖДАЕТСЯ

№ 2008 / 31, 23.02.2015

О падении интереса к научной фантастике говорится давно, много и со вкусом. Само слово «научная» стало признаком чуть ли ущербности. Другое дело – фэнтези, мистика или даже обычная фантастика, очерченная предельно широко, которая тоже, в общем-то, не в почёте, но ещё как-то держится на плаву. Научная же фантастика уверенно идёт ко дну. И настало время, друзья мои, шибко размахнувшись, бросить ей спасательный круг.
Это я и собираюсь сделать.
Прежде всего попробуем установить причину столь неуважительного отношения к научной фантастике со стороны тех, кто может и должен ей помочь. Я не думаю, что дело тут в чьих-то кознях и личных амбициях (в отличие от тридцатых годов, когда фантастика в СССР была официально признана идеологически вредной). Всё гораздо хуже. Мы не принимаем научную фантастику потому, что предвзято относимся к самой науке.
Под словом «мы» я подразумеваю так называемую художественную интеллигенцию. Мы живо интересуемся смертью и с трепетом слушаем разговоры о грядущем апокалипсисе (и даже в глубине души торопим его).
С упоением занимаемся самокопанием, тонко подмечаем трагизм нашей жизни, все её шероховатости, неловкости и несуразности. Нам гораздо ближе тихая грусть, чем громкая радость; скорбь, а не ликование. Если бегло перечислить знаковые произведения мировой литературы – что мы заметим? Вот король драматургии с Туманного Альбиона и его бессмертные творения: «Гамлет», «Ромео и Джульетта», «Отелло», «Король Лир»; весёленький наборчик, не правда ли? А вот Достоевский и его «Бесы», «Идиот», «Братья Карамазовы», наконец, «Преступление и наказание» и «Записки из мёртвого дома». Тут же чеховские «Чайка» и «Вишнёвый сад», бунинские «Деревня», «Окаянные дни», «Братья» и «Господин из Сан-Франциско», горьковские «Детство» и «На дне», шолоховский «Тихий Дон», «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Колымские рассказы» Шаламова… Список можно легко продолжить. Лишь изредка сверкают среди этого мрака искры сердечного смеха, но тут же выясняется, что это смех сквозь слёзы, о чём нас предусмотрительно уведомляет сам автор. Если бы какой-нибудь пришелец захотел узнать нашу жизнь по этим произведениям (признанными эталоном литературного творчества и примерами глубочайшего проникновения в тайну жизни), то он бы, наверное, с воплями улетел обратно на свою планету. Ни о каких контактах третьего рода и не думал бы. Ему осталось бы или испепелить нашу расу (подобно тварям из рассказа Ван-Вогта «Чудовище») или вовсе в нашу хату не соваться. Я так думаю, что он зарёкся бы садиться в свою летающую тарелку и до конца дней благодарил судьбу за то, что родился там, а не здесь, что у него восемь щупалец, бронированный панцирь и куча глаз, помогающих ему избежать несчастий, обрушившихся на незадачливых и таких несовершенных со всех точек зрения землян.

Я никоим образом не оспариваю право художника писать о чём угодно и брать в работу любую тему. Все уже признали: тема смерти и страдания – одна из самых сильных в искусстве, по крайней мере, гораздо сильнее и плодотворнее темы счастья и благополучия. Писатель словно бы нарочно ставит своего героя в тяжёлые и безвыходные ситуации, чтобы отчётливее проявились его черты и свойства. Точно так же конструктор ставит эксперимент, до предела нагружая то или иное устройство и проверяя его возможности, потому что проверка в нормальных условиях даёт слишком мало информации. Да и в самом деле: какой смысл писать о счастливом человеке? Счастливый человек не борется из последних сил с неодолимыми препятствиями, он ничем не жертвует, не совершает подвиг и не подаёт нам никакого примера. О чём с ним говорить? Нам не интересно читать о счастливом человеке ещё и потому, что сами мы глубоко несчастны. Сказал же Лермонтов: «На свете счастья нет!» – и мы с готовностью с этим согласились. Да и как не согласиться, когда из нас «едва ли есть один, тяжёлой пыткой не измятый». Действительная жизнь полна горя и страдания. А редкие минуты радости сменяются долгими периодами апатии, бессилия и упадка. «Грустно жить на этом свете, господа!»
Ну а теперь вернёмся к научной фантастике и взглянем на неё с учётом всего сказанного. Вписывается ли её жизнеутверждающий (как правило) пафос в идеологию упадка и философию страдания? Конечно же, нет! Просто потому, что (как правило) главный герой научно-фантастического произведения – это учёный, технарь со всеми присущими ему недостатками. Главный его недостаток – так называемый поверхностный оптимизм. Этот оптимизм не позволяет ему понять то, что понимает глубоко мыслящий и сильно чувствующий гуманитарий. Технарь не чувствует трагизма мироздания, не помнит о смерти, не льёт беспрестанно слёзы и не думает о самоубийстве. Вместо этого он ставит сложный эксперимент, надеется на лучшее и ведёт себя так, словно впереди у него целая вечность. А это – дурной тон. В серьёзной литературе так не принято. Не удивительно, что такого героя всерьёз не воспринимают. Автора, создавшего столь неправдоподобный образ, гонят из передней. А ещё лучше захлопнуть перед его носом двери. Чтобы не вступать в бесполезную перепалку. Так вот и получилось, что научная фантастика в России вырождается, а серьёзных авторов можно по пальцам пересчитать.
Таким образом, мы приходим к нескольким вопросам, не разрешив которые не сможем выбраться из тупика. Вот эти вопросы:
1. Кто больше прав в оценке жизни: гуманитарий с его пессимизмом или технарь с его конструктивизмом?
2. Нужны ли какие-нибудь специальные меры для исправления сложившегося положения? И неизбежен третий вопрос: всё ли благополучно в самой научной фантастике? (Надо ведь быть самокритичными!)
Попробуем разобраться. Что касается первого вопроса, то я могу лишь повторить то, что было сказано ещё полвека назад известным английским писателем и учёным Чарльзом Сноу в замечательной статье «Две культуры и научная революция». Цитируя эту статью, я хочу подчеркнуть ещё и тот удивительный факт, что данная проблема носит универсальный и даже вневременной характер. Вот что писал Ч.Сноу о современном ему обществе: «На одном полюсе – художественная интеллигенция, на другом – учёные, и как наиболее яркие представители этой группы – физики. Их разделяет стена непонимания, а иногда – особенно среди молодёжи – даже антипатии и вражды. Но главное, конечно, непонимание. У обеих групп странное, извращённое представление друг о друге. Они настолько по-разному относятся к одним и тем же вещам, что не могут найти общего языка даже в плане эмоций… Почти все учёные не видят оснований считать существование человечества трагичным только потому, что жизнь каждого отдельного индивида кончается смертью. Да, мы одиноки, и каждый встречает смерть один на один. Ну и что же? Такова наша судьба, и изменить её мы не в силах. Но наша жизнь зависит от множества обстоятельств, не имеющих отношения к судьбе, и мы должны им противостоять, если только хотим оставаться людьми… В этом заключается их подлинный оптимизм – тот оптимизм, в котором мы все чрезвычайно нуждаемся. Та же воля к добру, то же упорное стремление бороться рядом со своими братьями по крови, естественно, заставляют учёных с презрением относиться к интеллигенции, занимающей иные общественные позиции».
И это говорилось о рациональных англичанах! Что же утешительного в таком случае можно сказать о нас – иррациональных и непредсказуемых, таких широких, что нельзя уверенно сказать – где кончается душа и начинается природа? Научный фантаст в глазах гуманитария чуть ли не предатель. Он позволил увлечь себя ложным пафосом, примкнул к чуждому лагерю. Сделался ограниченным тупым технократом, которому неведомы тонкие движения души, психологизм и лирика. До уровня социальных обобщений он никогда не поднимется. И он достоин презрения. Но так ли это? Вот что говорил Сноу по этому поводу (я повторяю его слова, потому что полностью с ним согласен): «С социальными проблемами учёные, безусловно, соприкасаются чаще многих писателей и художников. В моральном отношении они, в общем, составляют наиболее здоровую группу интеллигенции, потому что в самой науке заложена идея справедливости…».
Весьма характерна в этом смысле история, приключившаяся с Александром Беляевым в конце тридцатых годов, когда он опубликовал свою знаменитую статью «Золушка». Золушкой он обозвал научную фантастику и призвал всех разглядеть в этой золушке настоящую принцессу, а не гнать её взашей, не проклинать и не унижать. В полном одиночестве мужественный писатель боролся со своими же собратьями-писателями и их вожаками, которые громили его произведения из тяжёлой артиллерии – с трибуны писательских съездов и со страниц газеты «Правда». От репрессий его тогда спасла тяжёлая болезнь – как раз в это время шла кампания по чистке писательских рядов от классово чуждых элементов. А поддержали замечательного фантаста не кто-нибудь, а ленинградские учёные, выступившие с коллективным письмом в его поддержку. Честь им и хвала за это! Но я бы отметил и другую неприятную черту художественной интеллигенции – её снобизм. Как видно, это родовая черта. Вкупе с отрицанием научного прогресса и боязнью всего нового всё это составляет весьма неприглядную картину. Сноу в связи с этим писал: «Художественная интеллигенция всё ещё претендует на то, что традиционная культура – это и есть вся культура, как будто существующее положение вещей на самом деле не существует. Как будто попытка разобраться в сложившейся ситуации не представляет для неё никакого интереса ни сама по себе, ни с точки зрения последствий, к которым эта ситуация может привести. Как будто современная научная модель физического мира по своей интеллектуальной глубине, сложности и гармоничности не является наиболее прекрасным и удивительным творением, созданным коллективными усилиями человеческого разума! А ведь большая часть художественной интеллигенции не имеет об этом творении ни малейшего представления».
И далее: «Поистине удивительно, насколько поверхностным оказалось влияние науки XX века на современное искусство… Трудно назвать хотя бы одного первостепенного писателя, который был бы искренне увлечён промышленной революцией и увидел бы за уродливыми бараками, дымящимися трубами и торжеством чистогана жизненные перспективы, открывшиеся для бедных и пробудившие у 99% его сограждан надежды, знакомые раньше только редким счастливцам. Так могли бы отнестись к промышленной революции некоторые русские романисты XIX века – у них хватило бы для этого широты натуры, – но они жили в обществе, ещё не знавшем индустриализации, и им не представился подходящий случай».
Мне приятно было узнать столь лестное мнение о русских романистах 19-го века. А что же мы – наследующие великую литературную традицию и обогащённые знаниями 20-го века? Приходится признать, что в этом вопросе мы недалеко ушли от наших великих предков. Мы отрицаем буквально всё, от гидроэлектростанции и ядерного реактора до генетики, компьютера и Интернета (что не мешает нам всем этим пользоваться).
И снова выдержка из статьи Ч.Сноу: «Промышленная революция создавала благосостояние для всех, но интеллигенция отдавала ей лишь жалкие крохи своего таланта и творческой энергии… Почти ни в одной стране мира интеллигенция не поняла того, что произошло. И писатели, конечно, не были исключением. Большинство из них с отвращением отвернулись от промышленной революции, как будто самое правильное, что могли сделать люди, наделённые высокой чувствительностью, – это бесплатно пользоваться благами, которые добывали другие…».
А между тем, по мнению Ч.Сноу, «индустриализация была единственной надеждой для бедняков… Основная проблема состоит в том, что народы индустриальных стран становятся всё богаче и богаче, а в слаборазвитых странах жизненный уровень в лучшем случае остаётся прежним. Из-за этого разрыв между индустриальными и неиндустриальными странами непрерывно увеличивается. Так мы снова оказываемся перед старой пропастью между богатыми и бедными, но уже в мировом масштабе… Но поскольку пропасть между богатыми и бедными странами в принципе может быть уничтожена, она, конечно, исчезнет. Если мы так близоруки и неумны, что не способны этому содействовать, руководствуясь добрыми чувствами или соображениями выгоды, то это произойдёт ценой кровопролития и жестоких страданий, но произойдёт неизбежно».
Так вот вдруг мы оказываемся лицом к лицу перед животрепещущей проблемой современности – той самой проблемой, из-за нерешённости которой полыхает сейчас Ближний Восток, а на подходе ещё несколько тлеющих территорий, среди которых Венесуэла, Северная Корея, Сомали и проч. С одной стороны – «золотой миллиард», изнывающий от роскоши и покупающий картины Гогена за 50 миллионов долларов и яйца Фаберже по сотне. А с другой – пять миллиардов смертных душ, из которых 90% не имеют нормального жилья, 30% питаются на один доллар в день (а 60% – на два доллара, при этом 2% умирает от голода), 40% не имеет доступа к чистой питьевой воде, у 30% нет электричества, 70% – неграмотные, 2% – ВИЧ-инфицированы, и лишь 7% имеют доступ к Интернету, а 1% имеет высшее образование (данные взяты из официальных источников). И у нас теперь лишь два пути: это путь кровавых революций или путь научно-технического прогресса, индустриализации слаборазвитых стран и медленного выравнивания положения. Взоры, полные надежд и веры, должны обратиться на учёных, инженеров, технологов. Возможность мирного и достаточно быстрого развития целых регионов доказывает пример Китая. Да и Японии тоже – сумевшей за полвека совершить поразительный прорыв к новым технологиям и новому качеству жизни. (О качестве жизни можно судить по средней продолжительности жизни населения в разных странах. Так, в Японии она на сегодняшний день самая высокая в мире – 82 года, выше даже чем в США (77). А в России – одна из самых низких – 65 лет. В том же Китае – 72 года. О странах третьего мира нечего и говорить – там, кажется, живут столько же (и так же), как и в эпоху позднего неолита.)
В такой ситуации впору снова задавать вопрос: с кем вы, мастера культуры (я чуть не написал – клавиатуры)? Намерены ли вы способствовать решению глобальных проблем, устранению вопиющей несправедливости, уничтожению нищеты и социального неравенства? Если да, то почему отрицаете едва ли не единственный способ разрешения глобального противоречия – это всемерное развитие науки, ускорение технического прогресса, смелое продвижение вперёд? Всё равно мы будем двигаться к сияющим вершинам. Вопрос лишь в цене, которую заплатим.
В конце статьи Сноу написал: «И я тоже в душе всячески сопротивляюсь неприятной необходимости опираться одной ногой на мёртвый или умирающий мир, а другой нащупывать какой-то другой, неизвестный мир, которому мы должны взглянуть в лицо, чего бы это нам ни стоило. Я хотел бы быть уверенным, что у нас хватит мужества сделать то, что велит разум».
Мне также хотелось бы верить в то, что здравый смысл победит в конце концов. Вот только странно, что обращаться приходится не к «ограниченному технарю», а к тонко чувствующему гуманитарию, тому самому, который в силу своего положения обязан стоять выше всех, смотреть дальше и проникать взором глубже.
А теперь попробуем ответить на второй вопрос – о том, какие меры нужно предпринять для исправления создавшегося положения. Прежде всего вспомним старую истину: помогать следует тем, кто этого хочет. Для начала мы сами должны себе помочь. Странно надеяться на помощь, если ты сам не веришь в то, что делаешь. И если мы ждём чего-то от научной фантастики, мы должны признать её притязания. Следует не только говорить о её равноправии среди других литературных жанров, но и, в определённом смысле, о её преимуществе. Потому что научная фантастика, способствуя научному мышлению и техническому прогрессу, тем самым способствует улучшению жизни во всей её сложности и многообразии. Понятие «научная» не означает одну лишь технику и собственно науку. Научная фантастика может быть и психологичной, и социальной, и обобщающей. «Конец вечности» А.Азимова – это какая фантастика? А «Дверь в лето» Р.Хайнлайна? Упомянутое выше «Чудовище» Ван-Вогта? «1984» – Оруэлла, а также большинство произведений А.Беляева, С Лема, Р.Бредбери, А.Кларка, Г.Уэллса и многих других – кто посмеет утверждать, что это не настоящая литература? В ней есть всё: потрясающие глубины, острый драматизм, сильные характеры и знание жизни, подтексты, аллегории и второй план.
И вот здесь мы подходим ещё к одной проблеме современной научной фантастики (и одновременно отвечаем на третий вопрос настоящей статьи). Падение читательского интереса в последние годы обусловлено не только неприятием науки и технического прогресса – такое неприятие свойственно в основном художественной интеллигенции. А что же простой читатель, не обременённый гуманитарным образованием и требующий простых, ясных и, по возможности, оптимистичных сюжетов? Почему он не гоняется за новинками научной фантастики? Одной из причин (мы уже говорили об этом) стало то обстоятельство, что серьёзные писатели не желают тратить силы на этот «низкий» жанр. Работают в нём преимущественно молодые и зелёные (я сейчас говорю о современной российской научной фантастике). В фантастике нет Астафьевых и Распутиных, Шолоховых и Солженициных. Всё это так. Но есть и другая, сугубо внутренняя причина, некая червоточина, которая изъедает здоровое тело, нанося ему непоправимый вред. Я говорю даже не о клановости и не о групповщине, которая хотя и имеет место, но не так уж и страшна. А о том, что в силу необъяснимых причин в научной фантастике возобладал сугубо формальный, рациональный подход. Произведения, как правило, оцениваются по научной новизне, по необычности или даже вычурности сюжета, словно речь идёт о каком-нибудь научном открытии или небывалом изобретении. Такое впечатление, будто работает некое патентное бюро, которое пропускает к читателю только такие сюжеты, которые ещё не встречались в природе. При этом как-то упускается из виду, что о той же машине времени написаны сотни, если не тысячи произведений. Что, как и во всей литературе, набор тем и сюжетов в фантастике, ограничен. И что дело не в сюжете, как таковом, а в решении той или иной проблемы – не высосанной из пальца, а близкой и понятной как можно большему числу людей. Та же проблема перемещения во времени каждому автору видится под своим углом. И дело ведь не в перемещении, а в том, какие последствия это за собой повлечёт в масштабах всего человечества или отдельно взятой личности. То же самое относится к большинству других сюжетов. К слову сказать, в США это понимают. Тому подтверждением – два сугубо кассовых фильма – «Машина времени» и «И грянул гром!», совсем недавно выпущенные в прокат. Чуткие на кассовый успех деятели из Голливуда не побоялись снять дорогостоящие картины по этим банальнейшим сюжетам. Представляю, что было бы, если бы Герберт Уэллс принёс свой роман в любой из множества современных российских литературных журналов. Ему бы там быстро вправили мозги.
При оценке научно-фантастических произведений современные редакторы почти не принимают в расчёт сугубо литературные достоинства: точный психологизм и правильную мотивировку, убедительные характеры и запоминающиеся портреты, наконец, стилистику, метафоричность, образность, звукопись и прочее. Как будто действительно речь идёт о каком-нибудь чисто техническом патенте. А то, что все эти открытия и новинки – лишь фон, на котором действуют живые люди и решают близкие всем нам проблемы, – как бы уже неважно. Вот и наводнили рынок произведения, в которых напрочь отсутствует то, что называется живой жизнью. Вместо неё – голая схема, неправдоподобные герои, вычурная речь, ходульные образы, шаблонный язык, зато есть какая-нибудь чисто техническая фишка – итог нешуточных размышлений полуграмотного автора, судящего о научных проблемах по высказываниям своих товарищей или по фильмам вроде «Бегущего по лезвию бритвы» и сериала «Звёздные войны». Таковы 90 процентов ныне публикуемых произведений в жанре НФ.
Беда ещё и в том, что в погоне за оригинальностью мало сведущие в науке авторы придумывают такое, что, как говорится, ни в какие ворота. Они забывают, что даже самая смелая выдумка должна быть правдоподобна. Что она не должна вызывать внутреннего сопротивления у читателя. И если мы читаем об антигравитации и о машине времени, то мы в это верим заранее, потому хотя бы, что наука подготовила для этого почву. Точно так же мы верим в клонов, в роботов «Neksus-6», в гиперпространство и в таинственные миры вроде Соляриса. Но если нас будут уверять, что человек научился есть гвозди и видеть ушами или вдруг подпрыгнул на одной ноге и улетел, в чём был, прямо на Луну, то мы лишь посмеёмся. Надеюсь, вы понимаете, о чём я. Многим авторам не хватает, помимо литературной выучки, широкого научного кругозора, знания современных проблем, да и знания самой жизни тоже. На самом деле, писать научную фантастику труднее, чем реалистическую прозу. Кроме чисто литературных достоинств, от автора требуется приличное знание современной научной проблематики. А тем, к примеру, кто работает в жанре социальной утопии, – иметь основательную подготовку в вопросах социологии, философии и научной прогностики. Ну и фантазия должна быть развита необычайно. А потом ещё нужно пробиться сквозь частокол редакторов и рецензентов, судящих о произведении по признакам научной новизны.
Из всего сказанного следуют как минимум два вывода.
Существующее положение отнюдь не случайно, но оно обусловлено целым рядом серьёзнейших причин как объективного, так и субъективного толка. Эти причины действуют в течение продолжительного времени, и преодолеть их влияние будет не так-то просто. И второе: рано или поздно ситуация всё равно выправится, тем или иным путём. Просто потому, что все на свете конфликты в конце концов приходят к своему разрешению. Разрядка бывает вынужденной или естественной. Она сопровождается всеобщим ликованием или, наоборот, всеобщим потрясением. Но всё неправильное, неестественное – обречено, и это непреложный факт! Только от нас зависит, каким образом мы преодолеем наметившийся кризис жанра и кризис нашего мышления. Пойдём ли по пути усугубления проблемы и доведения её до последнего предела или предпримем шаги для «мирного» урегулирования и «зрячей» настройки. На карту поставлена не только судьба научной фантастики, её авторов и читателей, но и судьба всех остальных людей, включая и тех, кто о научной фантастике не хочет и слышать. Потому что, ещё раз повторяю, кризис научной фантастики выражает кризис нашего мышления, а следовательно, кризис поведения и общественного развития.
В заключение хочется обратиться сразу ко всем: давайте повернёмся к жизни лицом и все вместе – лицом друг к другу. Давайте осознаем, что судьбы мира находятся и в наших руках тоже. И давайте учиться друг у друга тому лучшему, что у нас у всех есть. У технарей – оптимизму и здравому смыслу, у гуманитариев – умению облечь свою мысль в изысканную форму, а у авторов-фантастов – раскрепощённости и безудержной фантазии. Деление на кланы и группировки, на классы и сословия ещё никому не шло на пользу. Равно как взаимная враждебность, косность мышления и ограниченность мировоззрения. Лишь сообща мы сможем решить задачи, которые перед нами ставит жизнь. И мы это непременно сделаем! В этом смысле я остаюсь оптимистом. И призываю всех к тому же. Александр ЛАПТЕВ, г. ИРКУТСК