Дело Владимира ГордейЧева
№ 2008 / 34, 23.02.2015
Тучный мужчина в пижаме сидел в гостиной и раздумчиво поглядывал на цветущие вишни за окном. Поднимал, держал, а потом опускал трубку телефона: «Вот скоты! Всё-таки решили меня добить. Но это у вас не получится. Да я вас! Я вас! А что вас? Даже обком в кусты полез.
1
Тучный мужчина в пижаме сидел в гостиной и раздумчиво поглядывал на цветущие вишни за окном. Поднимал, держал, а потом опускал трубку телефона: «Вот скоты! Всё-таки решили меня добить. Но это у вас не получится. Да я вас! Я вас! А что вас? Даже обком в кусты полез. Я им писал, чтобы разобрались, а они спустили всё на тормозах. И теперь меня третий раз тянут на правление. Два раза я их кинул, кину и в третий».
Решительно набрал номер:
– Степанна! Скажи этим… Я не приду, что-то сердчишко… Но без меня пусть не проводят…
– Владимир Григорьич! Вас ждут…
– Я тебе сказал, что не могу…
– Я сейчас дам трубку Эдуарду Ивановичу…
– Мне Эдурдов не надо! – бросил трубку.
А потом долго играл пузырьком корвалола, пока протяжно звонил телефон: «Дёргайтесь. Дёргайтесь…»
Но надежда, что заседание полетит коту под хвост, не оправдалась.
В коридорах писательского особняка на проспекте кипело: ждали, когда уже бывшего председателя писательской организации Владимира Гордейчева «поставят к стенке». Так выразился старейший писатель Максим Подобедов. Ему самому такой способ «общения» был больше по душе, он чурался всяких обсуждений, нравоучений. Поэтому Подобедов пожелал нынешнему председателю Эдуарду Пашневу, импозантному красавцу с пышной шевелюрой, округлой бородой и усами, с которого одна художница рисовала Христа, быть пожёстче. Сжал руку «Христу» и был таков.
– Гордейчев болен. – Пашнев зашёл в зал, в котором расселись члены правления.
И изменился в лице: в его кресле сидел Евсей, рябой редактор отдела прозы литературного журнала.
– Чего стоите! Садитесь рядом! – проговорил Евсей.
– Hau ab!1 Чтоб на моё кресло больше не садился!
Евсей, выпятив от неожиданности челюсть, перескочил на стул в первом ряду к своему бессменному «подельнику» по всем писательским делишкам Чувихину, в котором было что-то чахоточное.
– Так будем проводить собрание или снова будем ждать этого?.. – придя в себя, спросил Пашнев.
– Будем!
– Он специально затягивает…
– Он смеётся над нами, – послышался разнобой мнений.
– Ну хорошо…
Пашнев встал за своим креслом и произнёс длинную патетическую речь. Если бы Владимир Гордейчев слушал красавчика, который недавно получил Государственную премию за спектакль о последнем дне чилийского президента Сальвадора Альенде, он бы не вызвал драматурга на дуэль, а поступил бы по-мужски, как крестьяне из родной деревни: взял бы оглоблю и огрел ею. По речи обвинителя выходило, что Владимир Гордейчев хуже, чем Пиночет, узурпировал власть в писательской организации, хапуга, клеветник! Разница только в том, что в Чили Пиночет победил, а здесь восторжествовала справедливость и диктатора свергли, отобрали у него все привилегии, а он, он, паршивец, снова поднял голову.
А почему её было не поднять?
Владимира Гордейчева дважды избирали председателем, и он жил, как подобало председателю: дважды в году ездил в дом творчества писателей в Коктебель, в этот завораживающий уголок с торчащими из воды скалами; месяцами пропадал в Москве на конференциях, пленумах, съездах; остальное время проводил в Переделкине, где дачи, дачи «великих» и тоже Дом творчества; не брезгал экзотическими уголками с писательскими хоромами в Пицунде, Гаграх, Ялте… Поменял за счёт Союза писателей три квартиры… Забирал себе подписные издания, выделенные союзу писателей… Даже утащил домой вешалку… Если всё перечесть!
И вот это обозлило коллег.
– Тянет только под себя!
– Ни стыда, ни совести!
– Упырь!
– Я теперь его раскусил, – орал Евсей, обиженный, что ему давали только по одной путёвке в год.
Только двое молчали: писатели Гончаров и Троепольский. Видно было, как им горько всё это слушать. Особенно Троепольскому, который вообще никогда не пользовался путёвками, хотя, может, именно ему они были особенно полезны для здоровья.
– И вот теперь, когда он уже отдохнул в Малеевке (тоже дом творчества) под Москвой, он ещё хочет ехать в Коктебель! – закончил мысль Пашнев.
– Не давать!
– Не давать!
– Да я не об том… Он на нас написал в обком, что мы такие разэтакие. Что при его председательстве всё было аbgemacht2, а вот теперь одни нарушения.
– Вот Иудушка…
2
– Теперь даю слово уполномоченному Литфонда Добрякову. Пусть он пояснит с путёвками, – сказал Пашнев и сел, забросив ногу на ногу.
От стены отделился сутулый, коротко стриженный мужчина непомерного роста, который в писательской организации отвечал за добывание и раздачу путёвок.
– Не скрою, письмо Гордейчева меня обидело. Меня оклеветали. Но я начну по порядку. В феврале этого года в Переделкинский дом творчества пожелали поехать двое: прозаик Гончаров и поэт Гордейчев.
Гончаров заёрзал, он не любил, когда упоминали его фамилию.
– Но сразу обоим дать путёвки не могли, – продолжал уполномоченный. – С Переделкино вообще стало трудно, это по сути дела Дом творчества москвичей, потом национальных республик, а нам, регионам, что останется…
Все недовольно заурчали.
– Но это к слову. Путёвку дали Гончарову, участнику войны, лауреату…
Все посмотрели на Гончарова, который сосредоточенно о чём-то думал.
– А Гордейчеву в Малеевку… Кстати, тоже под Москвой… И каково было моё удивление, когда Гордейчев пребывание в Малеевке расценил как унижение. Он так и сказал: «Что-то ты меня низко ставишь, липецкий подкидыш!» Да, так и сказал. Будто я виноват, что я приехал в Воронеж из Липецка…
Вряд ли слышал Добрякова Гордейчев: от здания союза писателей до дома Гордейчева было полверсты. Но Владимир Григорьевич почему-то в этот момент икнул, и распахнул окно: так дышалось лучше.
– И вот интересы Гордейчева столкнулись с моими: я и он подали заявление на Коктебель… Что тут началось! Он одолевал меня звонками, он приходил ко мне и кричал: «Отдавай Коктебель!» Я даже ездил в Москву, чтобы узнать, как разрешить эту ситуацию. А мне сказали: «Путёвка тебе, ты командуешь Литфондом». А Гордейчев пёр: «Не смирюсь! Буду бороться!» Вот и написал в обком, думал, что у нас в Литфонде одни хапуги. А высветил себя…
– Он хотел, чтобы ты сдался, – прорезался голос Евсея.
– Хи-хи, – почему-то засмеялся Чувихин.
– Я всегда давал Гордейчеву отрицательную характеристику, – взял слово Гончаров. – Выступал против того, чтобы он был на руководящих постах. Он одиночка, который ищет только личной выгоды.
– Это же беда… Гордейчев погнался за славой, – закачал головой Троепольский. – А когда человек бежит за славой, она от него убегает, а когда он бежит от неё, она его догоняет…
– Давайте вынесем решение вообще путёвок Гордейчеву не давать. Только в Коктебель он ездил двадцать раз! – потребовал Евсей.
Поступили и другие, более резкие предложения. Кто-то хотел даже поставить вопрос об исключении. Но, представив, какой бой пришлось бы тогда выдержать с сыном крестьянина-бедняка из Касторного, сошлись на мнении, что меньше хлопот будет, если ограничиться осуждением и подготовить ответ в обком.
Обо всём донесли Гордейчеву свои люди. Уже вечером ему раздобыли протокол собрания, который начинался: «16 мая 1982 года…» Гордейчев пол ночи не спал, всё ворочался в кровати. Ему снились заливчик, охваченный с двух сторон горами не горами, а скорее холмами и долиной с небольшой речушкой, впадавшей в залив, нагромождение осколков древнего вулкана Карадага, уходящих в море.
Всё это хотели у него отнять!
Ещё не прокукарекали петухи на городских окраинах, как Гордейчев выскочил на улицу, съёжился от прохлады и поспешил на проспект по устланному белым крапом осыпавшихся вишен переулку. Он хотел прийти раньше председателя, сесть в кресло и огорошить того своим присутствием, когда пожалует. Стремительно вошёл в холл особняка, взбежал на второй этаж и направился к дверям своего бывшего кабинета. Он не ожидал в такую рань увидеть Пашнева: на него глянули божественные глаза драматурга.
– Выздоровели? – спросил Пашнев.
– Что с путёвкой? – не ответил на вопрос.
– Вы были в этом году в Доме творчества.
– Ну и что!
– Вы двадцать раз отдыхали в Коктебеле! – вспылил Пашнев, отбрасывая бумаги.
– Это не имеет никакого значения!
– Как не имеет?! – вскочил Пашнев, выходя из себя.
– Ты ещё пожалеешь, что на меня руку поднял! – бросил Гордейчев.
– Это как?
– А вот так… Кто меня пальцем тронет, тот добром не кончит! Заруби себе на носу!
Гордейчев на самом деле оказался прав: через несколько лет с Пашневым случилась грустная история, он оказался далеко-далеко от родных мест, но об этом мы расскажем в другой хронике.
3
– Вас приглашаем завтра на правление, – взял себя в руки Пашнев.
– Это ещё зачем?
– Вот на вас письмо: вы вешалку забрали и не вернули, – поднял со стола лист.
Гордейчев опешил:
– Какую вешалку?
– По акту инвентаризации значится вешалка. Видите, теперь нет ни у меня в кабинете, ни в приёмной вешалки…
– Она была негодная…
– Всё равно верните!
– Я её отремонтировал…
– Верните отремонтированную…
– Вот тебе, выкуси! – Гордейчев ткнул в ровный нос Пашнева.
– Всё равно её вернёте…
– Вот видел! – показал кукиш. – Прежде чем верну, я тебя здесь же закатаю! – шагнул на Пашнева, который отступил. – Я тебя удушу, как Сальвадора Альенде…
Драматург попятился вдоль стола.
Те, кто выступил против Гордейчева, вскоре испытали на себе всю силу его ненависти. Он сумел вновь избраться председателем и добился, чтобы Добряков вылетел со своего места, забыл дорогу в Союз и ещё больше согнулся. Подобедов, хотя и не участвовал в злополучном собрании, был прижат в углу парка. «Это ты висишь?» – Гордейчев показывал на портрет орденоносца в середине Доски почёта. – «Я», – гордо ответил тот. – «А если я завтра расскажу, как ты в войну бежал из горящего Воронежа? Как бросил семьи писателей, книжное издательство?» Подобедов на самом деле струсил в войну и бежал, бросив всех и вся, за что отвечал.
Теперь Подобедов на каждом собрании пел оды Гордейчеву.
А Гончарова и Троепольского прижать не удалось, но всё равно Гордейчев всё делал к тому, чтобы в Союзе писателей их забыли.
Только Евсей оказался в фаворе. Хоть и подбирал после Гордейчева куски с барского стола, но их хватало, чтобы ежегодно ездить в Коктебель, Пицунду, а если удастся – в Гагру и Ялту. С его подачи Гордейчева представили к ордену «Знак почёта», выдвинули на пожизненную президентскую стипендию, и это тогда, когда простым людям не платили ни пенсии, ни зарплаты. Гордейчева проталкивали в почётные граждане города Воронежа, на множество губернаторских выплат.
Далеко бы взлетел Владимир Григорьевич, если бы от переедания, «перекупания» в море, «перележания» на пляже, «перелазания» по коктебельским сопкам ему вдруг не стало плохо. В один миг проявились болячки от излишеств.
И вот он не пришёл на работу.
– Я прихворнул, – позвонил он секретарю.
Кто говорил инсульт, кто инфаркт, кто сахарный диабет, кто почки, кто печень, кто желудок, но врачи приехали поздно, а при вскрытии констатировали общую интоксикацию. Не стало Владимира Гордейчева. И смешно, но даже комиссия по увековечению его памяти собралась только один раз, чтобы списать затраты на поминки. Словно не было, кого и что увековечивать. И ни разу ни в одном печатном издании ни плохо, ни хорошо не вспомнили поэта родом из Касторного. Но по его стопам пошёл вымуштрованный им Евсей, который захватил литературный журнал и теперь из номера в номер печатал свои графоманские повести, мечтая получать пожизненную стипендию президента, звание почётного гражданина города, добавки от губернатора и т.д. и т.п.
Михаил ФЁДОРОВ, г. ВОРОНЕЖ
1 Hau ab – в переводе с немецкого: «Проваливай».
2 аbgemacht – в переводе с немецкого: «Нормально».
Написано по протоколам Воронежской писательской организации.
Добавить комментарий