Камлание Северного Данте

№ 2008 / 38, 23.02.2015

Моё мнение: не следовало очередную книжку Ювана Шесталова, выпущенную издательством «Советский писатель» в 2007 году, называть «Избранным».
Моё мнение: не следовало очередную книжку Ювана Шесталова, выпущенную издательством «Советский писатель» в 2007 году, называть «Избранным». Что это за такое малоформатное избранное на сто сорок страниц (даже без указания тиража), куда вошли один ещё не законченный роман + описание орнаментов на одежде коренных северян + авторская расшифровка слов (включая «оргазм» и «атом»), ну ещё выдержки из газетной статьи о некоем проекте по созданию маленькой коневодческой ферме с благодарностью тем, кто подарил Ювану Шесталову коня? Всё это как-то несерьёзно. Если «Избранное» – то где принёсшая Шесталову всемирную известность повесть «Синий ветер каслания» или отмеченная Государственной премией России «Языческая поэма»? Где другие знаковые произведения, о которых я сейчас говорить не буду, они широко известны и в нашей стране и за рубежом. Автору принадлежит около 80 книг общим тиражом свыше семи миллионов экземпляров. И многотомное избранное уже выходило, и собрание сочинений тоже. А это «Избранное» получилось каким-то куцым. Здесь смешалась художественность и публицистичность, реальные проблемы Севера и древние мифы, обожествлённые законы Природы и обида на законотворчество Комитета по экологии Государственной Думы России, где Ювану Шесталову не дали выступить. Словом, всё в кучу. Но автор в своём творчестве именно таков – в нём три линии: природный романтизм, наивный реализм и синкретическая мощь фольклора. Это как три коня (лучше сказать – три оленя), везущие его по жизненному пути. Но это триединство присуще всем младописьменным литературам вообще, вспомним Юрия Рытхэу, Владимира Санги, Еремея Айпина, Р.Ругина, А.Неркаги и других. Этнолитературоведению ещё предстоит глубинное осмысление этого явления, где идёт шаманское камлание с прикосновениями к родной почве и обращению к небу, Космосу, где варится многоголосое, планетарное единение культур, где продолжается и никогда не иссякнет диалог прошлого с настоящим и будущим в контексте реальных проблем сегодняшнего дня. А теперь более подробно обратимся к тексту книги.
Новый роман Шесталова называется «Откровение Крылатого Пастора» (роман-камлание). Произведение незавершённое, впереди встреча читателя со второй частью, может быть, и с третьей, четвёртой – как задумано автором, не знает никто. Но камланий (шаманских ритуалов, священнодействий), составляющих главы романа, может быть бессчётное множество. Тем более что они не связаны в какой-то единый сюжет, фабула как таковая отсутствует. О композиционном построении можно сказать лишь то, что каждое очередное камлание текстуально короче предшествующего, а это оставляет простор для собственных мыслей – таким образом сам читатель как бы совершает своё камлание, идёт вслед за шаманом-автором, становится им. Ощущение неистовой импровизации захватывает с первых строк, шаманская энергетика и образный поток слов сразу же оглушают, подчиняют к себе стремительностью чувств, доверительным самораскрытием, беспредельной свободой самовыражения. Это как река, море, океан, в которых легко захлебнуться и утонуть. Но утонуть – не значит умереть, и под водой продолжается это неистовое камлание, где читатель – ипостась автора. В западной литературе подобный приём (жанр «свободного романа») был хорошо использован Д.Джойсом в «Улиссе», есть традиции и в отечественной прозе и поэзии. Например, в «Поэме без героя» Анны Ахматовой, которая сама писала в предисловии к ней: «До меня часто доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях «Поэмы без героя». И кто-то даже советует мне сделать поэму более понятной. Я воздержусь от этого. Никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержит. Ни изменять, ни объяснять её я не буду. «Еже писах – писах».
Вот это «еже писах – писах» совершенно точно соответствует и роману Шесталова, где важен только первый, уловленный сразу смысл, а то, что выглядит неразрешимо зашифрованным, таковым органично и остаётся, как внутренняя речь автора, запись потока его сознания из глубины личного опыта и духовного мира. Понимание (расшифровка) может и не прийти, но это не столь важно: много ли мы знаем о тайнах Стоунхенджа или египетских пирамид? Остаётся просто любоваться ими и искать разгадки. Откровения Шесталова – это Крылатый Пастор и Мирсуснэхум, два могучих образа мансийской мифологии, где первого можно отождествить с ветхозаветным Яхве, а второго – с Христом. Первый карает людей за грехопадение, второй высвобождает в нём светлый дух – ИС, доставшийся от отца – АСЬ. Получается «ИС-АСЬ» – «ИСУС» – «ДУША. ТЕНЬ ОТЦА», «СПАСИТЕЛЬ». Но чтобы было более понятно, придётся рассказать о самом мифе.
Ещё А.Каннисто, учёный-лингвист, в 1906 году записал от Ф.Ебланкова, северянина, жителя села Вершина, эту легенду-сказание о Крылатом и Ногастом Пасторе. Ногастый бежит по земле, Крылатый в небе – это как две души, две ипостаси человека, два проявления одного существа. Одна душа так и не вырывается из тела, пребывает в нём, другая – как у шамана, но обе – бессмертны, хотя и проходят через смерть. (Маленькая сноска: сам Юван Шесталов, родившийся в знаменитом «меншиковском» Берёзовском районе, был внуком известного мансийского шамана и сыном одного из первых среди манси коммунистов и председателей колхоза; тоже в какой-то степени две ипостаси, повлиявшие на его творчество). Имя Пастор (Крылатый и Ногастый) употребляется как в единственном, так и во множественном числе. Когда он (они) стал «чахнуть», женщины, по завету, положили Пастора в два липовых гроба. Но завет всё же не выполнили до конца: нужно было поставить гробы на землю, а женщины похоронили Пастора в этих гробах. Они думали, что Пастор умер, а тот (те) лишь обновлял своё существование. И за этот грех женской ограниченности и слепоты воскресший Крылатый Пастор определил людям короткий срок жизни – всего 100 лет (не такой уж и короткий с точки зрения сегодняшней демографии и медицины, замечу от себя). Этот языческий миф о грехопадении по-мансийски несёт в себе особый смысл. В нём – ключ к тайнам шесталовской Любви, которая буквально пронизывает всю книгу. Да сам автор не боится чувствовать себя Крылатым Пастором. В этом его порыве не только вдохновенная лирика, но и религиозное Нечто. Крылатый Пастор взмывает за облака и, вобрав оком неоглядное пространство, опережает Земного, настигает шестиногого, тоже древнемифического лося, и вновь совершает магический ритуал, увенчивает Полярной Звездой Мировой Столп – Обь, «ось земли». И к нему возвращается вся полнота счастья. Таков миф. Но Крылатый Пастор у Шесталова сущностно близок к Мирсуснэхуму, сыну Торума, посланного к людям, чтобы стать их мировым хранителем и спасителем. А Торум – это сама Природа, её сознание, одно из высших мансийских и, конечно же, шесталовских божеств. Природа откровенна, её земная Голгофа, её муки, ежеминутно претерпеваемые от наших рук, не только боль и страдание. Они победительны. Сознание Природы по-шесталовски – вокруг нас и в нас самих, мы сами покараем и спасём себя, а Крылатый Пастор станет Мирсуснэхумом. Это отчасти некое внешнее очертание романа-камлания. Но суть его ещё глубже, там вообще дна не видно. Шесталов, отдельными штрихами и образами воссоздавая свою личную драму (смерть жены, испытание новым счастьем), выходит на момент космической встречи с Торумом, осознанием своего долга, предназначения в жизни. И – противостояния вселенской катастрофе, победе над смертью.
А катастрофа грядёт. Сколько людей, сознавая это, покорно ждут её и даже способствуют её приближению. Когда Фридрих Ницше в 1882 году изрёк свою повлиявшую на умы многих поколений фразу, что «Бог умер», он и представить себе не мог, что она докатится до Югры. Нет больше двуединого Пастора, нет и шестиногого лося. Нет Оси Земли. Пастор-Мирсуснэхум похоронен, а грехопадение стало нормой «цивилизованного миропорядка». «Шаман умер», – следует повторить вслед за Ницше. Однако Юван Шесталов считает иначе. Он пишет (уже в «Откровении Времени Творения», которое следует за «Откровением Крылатого Пастора»): «Многозначное слово «Арктика» (по Карелайнену – финского учёного-языковеда) происходит от югорского слова «ОРТ-ИКИ», означающего «господин-мужик», «господин мужества». Мужественные «законы АРКТИКУС» могут и должны быть использованы планетарной мудростью для спасения гибнущего человечества не только от ядерной катастрофы… Катастрофа – ключевое слово нашего времени.Время пришло. Время настало.
Время говорит Шесталову…
Правитель Югры, знай: Югра – не просто игра звуков. У звуков своя скрытая тайна. У тайны своя магия, своя открытая закрытость. В открытой закрытости мудрость Югры. Югра не просто игра магии звуков. Югра – открытая закрытость Науки ЭКОЛОГИИ. Науки осознания образа жизни в Природе, как в своём жилище, в доме своём».
Следует пояснить, что «ДОМ» – на мансийском языке – «КОЛ». Шесталов соединяет греческую «ЛОГИЮ» и мансийский «КОЛ». Появляется «ЭКОЛОГИЯ», которая не одно тысячелетие помогала манси выживать в экстремальных условиях Севера. И вывод: пренебрежение к сакральным законам Торума, Природы хранит тайны с непредсказуемым исходом современного общества на пути в Будущее. А Будущее, по Шесталову, традиционно в его книгах находится в Храме Космического Сознания. Вообще-то, тут можно (и даже нужно) упрекнуть автора в излюбленной им игре высокопафосными словами, в потоке порою бессвязного словотворчества. Очень часто в этой «избранной» книге натыкаешься на такие вот псевдоинтеллектуальные тавтологические трафареты: «взаимодействие миров антимиров», «тайны тайн открываю», «Твори Творение Творец» и т.д. Но тут, возможно, в душе и сознании Шесталова происходит настоящее камлание, позволяющее видеть то, что недоступно Пастору Ногастому. Ведь написал же он в Камлании четвёртом, что «Говорящего Духа я вызываю с помощью молчаливого камня – «Маурисам» (по-манси «сам» – глаз, «ури» – охраняет, «маа» – земля»; получается «Глаз, охраняющий Землю». – А.Т.). Глаз у моего магического камня много-много. С каждой хрустальной грани смотрит на меня «всевидящий глаз». Молчаливо смотрит, пронизывая меня до печёнок, облучая лучами магической энергии. От этой энергии прихожу то в «состояние жизни», пылая, светясь разноцветием многогранного живого кристалла; а то мертвею, падая в спячку тяжёлого «каменного сна»… Отец мой к кристальным камням относился, как все коммунисты, каменно. Для него они были неживыми, как для дедушки… Дедушка относился к кристаллам как к живым созданиям». Ясно, что когда Шесталов пишет (камлает), в нём просыпается его дед-шаман.
Отношение к женщине у автора особое, львиная доля книги посвящена не привычному для него «закону космоса», а Любви. И при этом лавры Данте явно не дают ему спокойно спать. Ведь кто-то из этнолитературоведов (он сам с удовольствием упоминает об этом в Камлании восьмом) так и назвал его – «Северный Данте». Вот он и повторяет: Неужели я не Данте!
Данте! Данте! Данте!
Конечно ж, Данте!
Глянь ты,
Всё ж глянь ты!
Послушай,
Всё ж выслушай!..
Беатриче зеленоокая,
Далёкая, далёкая, и так близко-близкая,
Ближе космоса и Данте!
Данте иль не Данте,
Послушай: я пою!
Пою про зеленоокую,
Охая и ахая
От любви жестокой!
А Герман Ионин в предисловии к «Избранному» просто называет Ювана Шесталова классиком: «У Шесталова – именно так: он всегда был классиком, а его ошеломительное новаторство в стихах и в прозе имеет другие истоки – фольклор, культура и поэтика шаманства. Но теперь текст классика раскован так, как и у модернистов, и у постмодернистов редко бывает». Не знаю, не уверен, у постмодернистов бывает ещё и не такое. Так или иначе, но полстолетия творческой деятельности Ювана Шесталова оставили на земле заметный след. Хотя сам он относится к этому сроку-времени с горечью: «Полных полвека я служу стихии стихов Манси и России. К сожалению, ни Мансия, ни Россия в настоящее время не в состоянии оценить эту службу».
Проницательный венгерский литературовед Петер Домокош написал в одном из своих трудов: «Ювана Шесталова мы поймём через пятьдесят лет». Что ж, ждать осталось с исторической точки зрения не так уж и много. Александр ТРАПЕЗНИКОВ