Пусть главное останетсЯ в сердце

№ 2008 / 40, 23.02.2015

…Вспоминаются мелочи и курьёзы. Ну, например: творческий семинар – на третьем или четвёртом курсе. Нас – жалкая кучечка. Кто-то не приехал, кто-то проспал, а кто и рукой махнул: «Что мне там делать!..» «Дневники», которых Киреев обычно соединял с нами, к этому времени окончательно потеряли интерес к писаниям заочников (верховодил среди них Данила Давыдов), и не тратили время на бесплодные дискуссии – было ясно, что наши литературные дороги разошлись навсегда. Мастер задумчиво обводит аудиторию взглядом, потом погружается в список. Наконец говорит мне (я была старостой семинара):
– Лида, я вижу, у нас сегодня гости?
– Какие? – на всякий случай оглядываюсь. Нет, все наши.
– Да вот же, – настаивает Киреев, – молодой человек к нам присоединился.
Народ начинает хохотать: «неопознанный объект» – Игорь Зайцев. К сессии он выкрасил волосы в ярко-золотистый цвет.
– Руслан Тимофеевич, – говорю я, – это наш Зайцев из Нижнего Новгорода. Наш, родной. Он никакой не гость, а законный участник учебного процесса.
Зайцев мрачно кивает головой.
Киреев прищуривается, поправляет очки и устремляет внимательный взор на «гостя». Размышляет:
– Игорь, вы так изменили свой имидж, я вас даже не узнал… Скажите, – мастер оживляется, лицо его озарено улыбкой надежды, – эти внешние перемены как-то повлияли на ваше творчество?!

Весёлые у нас были семинары, что и говорить. Света Руденко, жительница города Луганска, в самый последний момент, вместе с преподавателем, вбегает на лекцию. Запыхалась, шепчет: «Ребята, я прямо с поезда, даже в общежитие на заходила… Как Москва, как жизнь? Вы меня извините, но я не поняла: Пушкин на месте? А то у вас тут столько перемен!» «Что ты имеешь в виду?» «Памятник Пушкину стоит ещё? Выскочила из метро – верчу головой туда-сюда – ничего не вижу. Ну, думаю, всё – и до Пушкина добрались!..»

Той же Свете надо было досрочно сдать экзамен преподавателю К. Она осталась после лекции, договорилась с ним о времени и месте. Света хорошо училась – Луганский филфак она окончила с красным дипломом. Рассказывает: «Стою, караулю К. у главного корпуса. Выходит. Я к нему: экзамен вам сегодня досрочно сдаю, помните? Он на меня дико глянул, и как кинулся в кусты, которые возле памятника Герцену растут! Я – за ним, по грязи, по лужам. Кричу: куда же вы? А он через кусты как лось продрался, шмыгнул в калитку, прыгнул в троллейбус и был таков! Что бы это значило?!» «Наверно, он твоих знаний боится», – подкалывал её уфимец Юра Горюхин.

Была на курсе троица – «гиганты мысли». Ольга Тузова, Людмила Вязьмитинова и Андрей Шашков – эти гении интеллекта знали, казалось, всё. Они и на лекциях вместе сидели, и разговоры вели недоступные для массового студенческого сознания. Мы, простые смертные, относились к ним с глубочайшим уважением – в безвыходной ситуации наши знайки и списать дадут, и милосердно подскажут.
Но встречались и другие крайности. Как-то в один день поставили нам два экзамена. Философию профессору Зимину сдавали мы на первом этаже, а экзамен по русской критике С.М. Казначеев принимал наверху, в зале. Студентка В. прибежала в самый разгар процесса – часов в двенадцать. Видит – внизу толпа. «Как принимает?» «Нормально, в настроении сегодня». «Я иду, пустите, мне побыстрей надо!» Влетает в аудиторию, тащит билет. Ей достались позитивисты – Конт и Спенсер. «Меня, честно скажу, вопрос насторожил, – рассказывала нам потом В. – Странные фамилии для экзамена по русской критике. Ну, думаю, нельзя же объять необъятного – наверное, не дочитала, что-то пропустила. Села, чувствую – в голове полный вакуум. Прошу наших: дайте списать! И мне Рома пихает под столом огромную книженцию – страниц в семьсот – «Справочник по философии». Я говорю: зачем мне это? А он: другой нету. И тут до меня начинает доходить… Ужас… Сердце даже в пятки упало… Я у Ромы спрашиваю: это какой экзамен? Он: что? Экзамен, говорю, по какому предмету? Рома глаза выпучил и говорит: по философии.
Что делать? Я, как честный человек, встаю, подхожу к преподавателю и признаюсь: извините, но я перепутала аудитории, мне нужно на экзамен по русской критике… А он стал хвататься за сердце и кричать, что таких случаев в его жизни ещё не было! И, что, мол, как я могла перепутать экзамены, если их принимают разные люди. Ну не могла же я ему сказать: я вас первый раз в жизни вижу! Стала мямлить – нашло затмение, знаете, когда много учишься, бывает такое… И он вроде успокоился, но «неуд» всё равно поставил».

Прогуливали мы, конечно, по разным причинам. Однажды месяц занятий в институте совпал у меня с напряжённым периодом на работе, и многими лекциями пришлось пожертвовать. Русскую литературу первой половины ХIХ века читал у нас Александр Павлович Чудаков. Преподавателя в лицо я впервые увидела на экзамене, и ничего хорошего подобное небрежение не сулило. Но против ожидания, Чудаков отнёсся ко мне весьма сердечно: «Ставлю «автоматом» пятёрку – очень понравилась ваша контрольная работа по Гоголю. Израильского литературоведа, исследователя «Мёртвых душ», вы раскритиковали по делу, аргументированно. Молодец!»
Из аудитории я вывалилась, не веря своему счастью. «Сколько?» – «Пять» поставил за контрольную, устно вообще ничего не спросил…» – «Везёт же людям!» – «Сама не ожидала!» – «Давай работу, я письменно ничего не сдала, сейчас титульный лист поменяем и – вперёд!» – «Да он меня запомнил, наверное, и контрольную – тоже». – «Давай-давай, перепишем, добавим, что он, всех читает, думаешь?!» – Ну, пожалуйста, берите, не жалко (это сейчас интересно: кого критиковала? о чём писала?!).
Через несколько лет товарищ принёс мне роман «Ложится мгла на старые ступени». С горячими рекомендациями – хорошая, добрая книга. Я читала Чудакова-писателя, и думала о Чудакове-преподавателе. Интересный, в общем-то, был человек, трагическая фигура.

…Вот так: от смешного – к грустному. Мы учились, менялось на доске расписание занятий и экзаменов, и здесь же, рядом, появлялись некрологи. Скорбные извещения о тех, кого мы знали живыми. Умер Николай Стефанович Буханцов – он вёл у нашей группы семинары по современной литературе. Говорил: «Есть такое пророчество, что скоро, в начале ХХI века, в России появится мощный писатель. Скорее всего, это будет женщина». Девичья половина группы начинала хихикать, мужики хмурились. «Да-да, – вздыхал Буханцов. – Вот вы не верите, думаете: что это он придумывает?! А вдруг этот писатель выйдет из нашего семинара? Учитесь, ребятки, набирайтесь ума».
Он был корректен, тактичен в оценках, я слушала его, и мне чудилось, что у него больное сердце, которое напоминает о себе каждый миг, каждую минуту.
Умер Владимир Иванович Славецкий. Многие его лекции женская половина курса посещала не для прослушивания, а для просмотра – так он был красив, артистичен. Умер студент-дневник из семинара Киреева – хороший, добрый малый, который почему-то писал мрачную прозу про тюрьмы и отсидки. Его звали Саша, Саша Костюк. Однажды я его увидела за прилавком в небольшом магазинчике возле Литинститута. «Ты чего тут?» – «Устроился подрабатывать». – «О, здорово! Успехов!» – «Пока!» – он улыбнулся так чисто, доверчиво, и я вдруг поняла – я же его совсем не знаю, какой парень светлый… Больше мы не встретились.

Саша Костюк приехал учиться из Казахстана, Света Руденко – с Украины, Игорь Трохачевский – из Риги. Здесь, в Литинституте, всё ещё сохранялся Советский Союз – ребят из бывших республик учили бесплатно. А они рассказывали нам про прелести «самостийности», и про то, как в Прибалтике «прессуют» русских. Красивый у нас был, курс, талантливый. Только подниматься нам было тяжело – на писателей в середине 90-х «общественное мнение» смотрело, как на придурков. То ли дело – бандит-бизнесмен, юрист-экономист…
На лекциях мы часто сидели вместе с Натальей Алексютиной, прозаиком из Питера. В моей тетради сохранилась запись, сделанная её рукой: «До чего дошла русская литература! До 1917 года нормальные писатели ездили по заграницам, набирались ума. А сейчас? Литинститут – все наши заграницы».
Мы учились на втором курсе, когда у руководства института возникла идея – провести поэтический вечер, на котором могли бы выступить слушатели ВЛК и мы, заочники. Простое вроде бы дело – поэты поднимаются на сцену, читают одно-два стихотворения. Из влкашников запомнился мне Евгений Семичев – широкие жесты, красная рубашка. А из наших ребят лучше всех читал Михаил Бондарев, калужанин. В стихах его чувствовалась сила, основательность. Будто он вышел на поединок и от произнесённых слов зависит – выживет ли, погибнет…

У всех руководителей творческих семинаров была своя метода. Миша Бондарев учился у Николая Старшинова, который, по-моему, никого никогда не ругал (мы были пару раз на занятиях поэтов). Студент читает стихи, Николай Константинович слушает, благодушно кивает. Замечания – краткие, несколько слов. Всё спокойно, тихо, народ весёлый, жизнерадостный, не занятия, а отдых на поляне солнечной.
Зато придёшь в дружественный нашему семинар прозаиков, который вел Николай Семёнович Евдокимов, там – страсти кипят. У кого пятна по лицу от волнения, кто – бледен, как полотно. Принципиальный Аркадий Лыгин обличает будущих классиков за орфографическую безграмотность, интеллигентный Кирилл Куталов разворачивает литературоведческие концепции, а рядом – Коля Малышев, «писатель из народа» в байковой рубашке с цветочками, загадочно улыбается волоокая Настя Дробина, работающая в жанре «цыганского» романа. Николай Семёнович – строг и справедлив. Даже мы, гости, чувствовали себя как на экзамене. Мастер требовал тщательности отделки, серьёзного подхода. «Что же вы берётесь покрывать крышу ржавым железом?» – вопрошал он, указывая на неточное слово. Однажды на семинар заглянул выпускник Евдокимова Олег Павлов – уже в ту пору известный писатель.

Лекции по русской истории я прогуливала с чистой совестью – за плечами истфак, учёного учить – только портить. Очень меня манили к себе ВЛК – ребята так казались серьёзней, да и по возрасту слушатели курсов мне ближе. С огромным душевным трепетом постучала я однажды в дверь с табличкой «В.В. Сорокин». Руководитель ВЛК сурово выслушал мой лепет и велел принести «…что вы там пишете – стихи, прозу?»
Пройдут годы, и я напишу книгу «Тайна поэта» – о жизни и творчестве человека, который так радикально повлиял на мою судьбу. В ней буду удивляться прошлому: «Я помню: Тверской бульвар осенью, золотой, как есенинские кудри; и Гоголевский бульвар в сверкучих снежинах зимой, и червлёное серебро тающего снега… У каждого из нас – только оглянуться – позади есть день, минута или час, когда жизнь переломилась. Однажды на моих глазах в кринице забил новый ключ – подземная сила земли. Так и во мне – вопреки и запоздало – переломилось время. И я видела землю за горизонтом, звёзды из другого полушария и красивую неизбежность листопада. Прошлое свято! Его не отнять…»
Да, вот так: от обыденного – к возвышенному! Здесь, на литинститутской земле, открылся мне иной мир – красивый, дотоле неизвестный. Сердце пело. Навсегда я запомнила слова Валентина Васильевича: «Поэзия – божье дело, звёздное состояние души. Со стихами ты никогда не будешь бедной или униженной».

В кабинете руководителя ВЛК познакомилась я с людьми, чьи имена теперь в истории русской литературы. Владимир Цыбин, Юрий Кузнецов, Евгений Чернов, Эдуард Хлысталов, Юрий Прокушев… Они тоже вошли в мою жизнь, стали её частью.
Теперь в ходе наших бесед я иногда дерзала спорить с руководителем ВЛК: «Валентин Васильевич, мне кажется, Вы слишком щедры в оценках, бывает, что хвалите писателей, особенно молодых, не по чину!..» – «Ты что же, думаешь, я не понимаю людей?! Но мне хочется поддержать человека в хорошем, в творчестве, в отваге, в гражданской доблести. Вдруг это ему поможет?! И я говорю: «Лети, орёл!..» Хотя я знаю – он рухнет за ближайшим углом…»

Ночью и днём, летом и зимой, каждый день, пока я училась в Литинституте, я чувствовала своё счастье, оно было страстным и сильным; счастье – заниматься своим делом, быть окружённой людьми, для которых творчество – главное, счастье – выйти к своему признанию и предназначению… Теперь я немного завидую себе тогдашней – во мне было больше силы, доверчивости и красоты.
А страна жила трудно – матери рыдали над убитыми и покалеченными на Кавказе, бюджетники месяцами не получали зарплату, в больницах и госпиталях без лекарств умирали люди. Зато жировали телевизионщики, лихо богатели «новые русские», поднималась и крепла «семибанкирщина», кроваво чудил «царь Борис».
Наше голодное, бедное счастье тех, кто однажды ступил на литинститутскую землю, рождало энергию преображения, вступавшую в бой за добро и любовь. Время, пока ещё робко, начинало говорить нашими голосами – они звучали в «Чеченских рассказах» Владимира Бондаря и в «Школьных очерках» Ольги Решняк, в страстных эссе Натальи Алексютиной и в «мучительной» прозе Юрия Горюхина.
Нам, друзьям-студентам, было так хорошо вместе, что естественным казалось желание продлить это время радостного общения. В ста метрах от Кремля, в Ветошном переулке, дом 13/15, появилась «могучая кучка» молодых литераторов. Когда-то в этом здании находилось издательство «Советская Россия», длинные его коридоры описаны в повести Константина Воробьёва «Вот пришёл великан». Теперь здесь была «Учительская газета» – самое творческое СМИ в середине 90-х. На работу мы ходили через Красную площадь – Ольга Решняк и Аркадий Лыгин, Наталья Алексютина и Михаил Бондарев, Мария Козлова и Виктор Боченков, Юрий Горюхин и Светлана Руденко. Здесь печатались: Владимир Бондарь, Александр Преображенский, Алексей Рафиев, Алиса Мизрахи (Екатерина Кобякова), Ольга Старостина, Николай Чепурных, Александр Павлов, Айана Акпашева, Елена Полторецкая… Кто-то задержался здесь на годы, кто-то – на месяцы. Знали эти коридоры и литинститутовцев других времён – например, Алима Балкарова (он учился на курс младше). А однажды в нашей «УГ» появился и мой земляк, писатель Вячеслав Дёгтев. Газета была «продолжением» Литинститута. Объединяла нас не богемность, а общее дело. Это была попытка творческого самоспасения, и для многих она оказалась успешной.

Диплом я защищала в марте 2000 года. После официальной части по традиции организовали застолье. Руководитель семинара, Руслан Тимофеевич Киреев, открылся мне на банкете с неожиданной стороны – оказалось, что наш взвешенный и сдержанный мастер способен на неординарные поступки и поистине русский размах. Это воспоминание – забавное, радостное.
Поздней ночью после защиты я улетала в командировку в Челябинск. Что значит молодость – сил хватало на всё: и на гулянки, и на работу.
Прошли, пролетели годы, и в тех же аудиториях мы присутствовали на защитах кандидатских диссертаций наших друзей-однокурсников – Виктора Боченкова и Ольги Старостиной (Боченковой). Литинститут их не только «защитил», но и поженил. И, кстати, не их одних. Виктор – серьёзный учёный, исследователь старообрядчества, Ольга души не чает в «интеллектуальной» поэзии. И, ничего, уживаются. На Рождество позвонила я Вите в Калугу: «Напиши воспоминания о Литинституте». Он начал хихикать в трубку. «Витя, я понимаю, что тебе вспоминается одно непечатное…»
Мы любим наш «Лит», и в официальных воспоминаниях о нём, действительно, много не напишешь. Да и не надо – пусть главное останется в сердце.Лидия СЫЧЁВА