Куда идЁт Захар Прилепин?

№ 2008 / 41, 23.02.2015

Владимир Бондаренко в одном интервью отметил: «Первая книжка любого автора почти всегда интересна. У самого последнего графомана найдется, что сказать в первый раз. Уже на вторую книгу кишка тонка у многих. А вот настоящий писатель проявляется по третьей книге. Если она удалась, это уже не «молодой» и «подающий надежды», а просто – писатель» (http://www.apn-nn.ru/pub_s/1450.html). Успех третьей книги Захара Прилепина «Грех» доказал: в русскую литературу пришёл писатель настоящий.
В статье «Счастливая жизнь Захара Прилепина» Дмитрий Быков выводит писательскую родословную лауреата «Нацбеста–2008» из прозы Лимонова и Газданова и присовокупляет к ним Аксёнова, Луцика и Саморядова. Связь с первыми двумя хоть как-то объяснена критиком. Родство будто бы в «переполненности счастьем». Не знаю, о какой «переполненности счастьем» можно говорить, вспоминая «плотоядную», эстетски пошлую прозу Лимонова. Сам Прилепин считает Лимонова своим учителем, но утверждает: «…У нас с ним (Лимоновым. – Н.К.) абсолютно разные эстетики и системы координат. Я ребёнок русской литературы, а Лимонов – во многом наследник европейских литературных традиций» («МК в Питере» от 11 июня 2008 г.). Единственное, что объединяет их, – поиск нового героя в прозе, попытка «создать типаж современного героя – активного и даже агрессивного человека» (Там же). Думаю, что подобное «родство» у текстов Прилепина и с рефлексивно-эгоистическими повествованиями Газданова. Аргументация Быкова касательно генеалогической связи с остальными (Аксёнов, Луцик и Саморядов) остаётся для читателя загадочной…
Быков примитивно понял мироощущение центрального персонажа романа «Грех». Герой романа не желает просто «наслаждаться собственным здоровьем, силой и остротой восприятия». Он постоянно борется с собой, обстоятельствами, окружающими людьми. В нём много интуитивно хорошего, доброго, воспринятого как традиционно необходимое от деда и бабки и их уклада жизни.
Критик утверждает, что большой писатель обязан писать заразительно: «Чтобы когда герои пьют – читателю немедленно захотелось выпить, когда едят – есть, когда занимаются любовью – немедленно последовать их примеру» (С. 10). Заразительное начало («В этой книге есть … энергия, храбрость, жизнестойкость, нежность» (С. 10) Быков обнаруживает и особенно ценит у Прилепина. Но зоил не видит, не ощущает иного, более важного и поэтому пишет: «… Проза …Прилепина переполнена счастьем – радостным удивлением перед собственным существованием и великолепными возможностями, которые оно открывает» (С. 10).
В книге «Грех» все рассказы трагичны. Нигде нет безоглядного оптимизма и неисчерпаемого источника счастья, а главное – каждая часть романа – свидетельство о непоправимых и невосполнимых для героя утратах. Во внешне благополучном повествовании «Какой случится день недели» умирает чудной и одинокий актёр Валиес, пропадает искусанная боксёром милая псинка Гренлан. В «Грехе» – в заключительных словах о том, что такого «другого лета не было никогда» (Здесь и далее текст цитируется по: Прилепин З. Грех: роман в рассказах. – М., 2007 – С. 79) – присутствуют крах традиционного деревенского бытия в результате реформ 1990-х, а также возможная скорая гибель доброго и целомудренного Захарки в антитеррористической операции в одной из «горячих точек».
«Карлсон» – рассказ, в котором внешне нет утрат, гибели людей. Однако на всём протяжении повествования передано страшное одиночество и душевная усталость героя, тщательно скрываемая повествователем: «В ту весну я уволился из своего кабака, где работал вышибалой. Нежность к миру переполняла меня настолько, что я решил устроиться в иностранный легион, наёмником. Нужно было как-то себя унять, любым способом» (С. 80). Без сомнения эта «нежность к миру» выразилась в озлобленности и одиночестве героя. Его себялюбие происходит во многом не из патологического эгоизма, а из окружающей духовной пустоты и внутренней духовной незрелости. Здесь у героя есть лишь казарменное прошлое, письма от брата-уголовника и вышивки подруги. От такого ничем не близкого мира герой хочет сбежать в пустую романтическую мечту, а попадает в пустой мир «никчемных контор» и полупьяной блуждающей жизни.
Как продолжение «Карлсона» написан рассказ «Колёса». Окружающий мир вычеркнул героя из жизни, выбросил на асфальт, словно котёнка с пятого этажа, погрузил на дно бытия. Здесь тоже может быть по-своему хорошо. Но это путь гибели, отвернуть от которого в состоянии только жуткий, невероятный шок от несущихся перед глазами, огромных гремящих и сжигающих воздух колёс поезда.
Два мира – кабака и семьи – противостоят друг другу в рассказе «Шесть сигарет и так далее». Работа вышибалой вносит в жизнь героя разлад. Кабак – это грязь в прямом и переносном смысле. Символична финальная сцена отмывания рук по возвращении с работы. Не отмывшись от этой грязи, нельзя приближаться к жене и ребёнку: «В который раз опускал руки под воду и смотрел, что стекает с них. Ребёнок в комнате плакал один» (С. 121). Рассказчик выбрал свой мир и не сомневается, что дороже всего для него семья.
Боль и горечь утраты, а также осознание собственной «смертности» венчают счастливое семейное повествование, озаглавленное Прилепиным «Ничего не будет». По сути, это рассказ о том, что прекрасное, согревающее душу время и дорогие сердцу люди могут уйти безвозвратно из этого мира.
Эта мысль, только в отношении к ушедшему детству и друзьям, отразилась в самой трагичной, самой пронзительной части романа «Грех», озаглавленной «Белый квадрат». Совмещение разных планов повествования – рассказа о беззаботном детстве и диалога повзрослевшего Захара с покинувшей этот мир душой Сашки – проявляет особую значимость образа этого мальчика в судьбе рассказчика, а также в структуре всего произведения и, наверное, всего творчества писателя.
В статье «Слишком много правых» («Огонёк», 2008, № 5) Прилепин вспоминает о деревенском детстве и своём соседе Саньке, «простом и быть может не самом разумном пареньке» с решительным и открытым, добрым и дерзким русским характером. Захару-ребёнку (в рассказе), да и Захару-взрослому (в упомянутой статье) хочется быть похожим на него. Сравните: «Сашка был необыкновенный… Он ласково обращался с нами, малышнёй, не поучая, не говоря мерзких пошлостей, никогда не матерясь… Сердце прыгало ему навстречу. Он позволял себе смеяться над местными хулиганами… Я всю жизнь искал повода, чтобы так сказать – как Сашка. Но когда находился повод – у меня не хватало сил это произнести, и я бросался в драку, чтобы не испугаться окончательно. Всю жизнь искал повода, чтобы сказать так, – и не смог найти, а он нашёл – в свои девять лет» («Белый квадрат») (С. 181 – 182). В статье же Прилепин вспоминает, как Сашка решительно двинул в челюсть мальчишке, рисовавшему свастику и восхищавшемуся Гитлером. Писатель завершает воспоминания так: «Сашу я не видел уже четверть века, но многие годы в дурных и унизительных ситуациях, когда унижали не меня даже, а нечто крайне важное вне меня и надо мной, я говорил себе: «Сейчас Сашка придёт и…» Слишком много толерантности, знаете ли. Слишком часто я сам себе позволял всевозможные вольности, которые позволять нельзя» («Слишком много правых») (http://www.ogoniok.com/5032/11/). Сашка – своего рода «мужик Марей» Прилепина. Его судьба, описанная в рассказе «Белый квадрат», – напоминание о трагичности существования человека, о слишком близком соседстве беззаботной и счастливой детской игры с мучительной смертью, непоправимой утратой. Память о Сашке, не сумевшем добежать до спасительного в игре белого квадрата с криком «Чур меня!» терзает душу рассказчика.
В рассказе «Сержант» отразилась судьба многих ребят, родившихся в 1970-х – 1980-х годах и служивших в Чечне в 1990-х – 2000-х. У главного героя обострённое чувство Родины-России, трогательные воспоминания о семье. Счастья, переполняющего всю его жизнь, нет. Есть тревога о близких, исполнение своего долга, осознание всеобщего разлада в родной стране: «Я страшно люблю свою землю… Но то, что расползается у меня под ногами, – разве это моя земля? Родина моя? Куда дели её вы…» (С. 247). Сержант судорожно ищет что-то незыблемое, твёрдое, за что можно уцепиться всей душой и удержаться в страшном, убивающем человеческое мире. Только Сталин, привидевшийся во сне властитель советской империи со строгим и ясным лицом, «чуждым всему, что кровоточило внутри», и его «крепящий душу взгляд» (С. 248), позволяют сержанту не сойти с ума, внутренне собраться.

***
На протяжении всего повествования романа «Грех» обнаруживаются два сердечно дорогих рассказчику мира: ушедший в прошлое мир деревенской жизни у бабушки и деда и обретённый мир собственной семьи. Жизнь у родных в деревне – «Лето Господне» Прилепина. Эта жизнь ценна не только оттого, что всё происходило на исходе благополучно-тихого советского времени, но и потому, что всё существование героя окружено любовью и заботой, спокойствием и ладом. Ладом в душе, в семье, в окружающем Захарку мире. Это русский лад, творимый самоотверженностью и христианской любовью. Тот лад, которого у повзрослевшего героя нет, но след от него, след глубокий и незабвенный, освещает воспоминаниями всю его жизнь.
Обретение новой семьи происходит в русле возвращения к прежним ценностям после долгих мытарств и блужданий в мире потерянных ориентиров, мире бессмысленном и чужом. Герой Прилепина – духовный наследник своих предков. В его сердце навсегда останется воспоминание: «Бабука (так он звал свою бабушку в детстве. – Н.К.) рядом, безмерно любящая меня, внимательная, ласковая… Мы много разговаривали с бабукой, она играла со мной и пела мне, и я тоже сильно её любил» («Ничего не будет», 176). Такое же любовное отношение у рассказчика и к своим детям. К младшему: «Люблю целовать его, когда проснётся. Господи, какой ласковый… А дыхание какое… Что мне весенних лохматых цветов цветение – сын у лица моего сопит, ясный, как после причастия» (166). И к старшему: «Скоро заявится Глебасей, приплетётся на длинных заплетающихся ножках, дитя моё осиянное» (168).
Духовный путь героя Прилепина в романе «Грех» показан так: начинается он в пять-шесть лет около любящего сердца матери, рядом с дерзким, прямым и честным Сашкой, продолжается в патриархальной деревне у деда, бабушки и сестёр, где Захарка любим родными, чист сердцем, целомудрен, дарит не задумываясь тепло своей души близким и осознаёт ответственность за каждый свой шаг. Далее – суровый городской мир перестроечных времён, подхватывающий и муторно-пьяно кружащий героя в своих тёмных воронках. Посреди этого мира возникает любовь к удивительной женщине, любовь, рождающая заботу об окружающем и новую семью с прекрасными детьми. Здесь герой возвращается в лоно традиционных ценностей, уходя от пьяного блуждания в закоулках жизни, от пустой работы в конторах и кабаках. Финал – командировка в Чечню и гибель сержанта, спасающего своих солдат, отдающего жизнь «за други своя».

***
Дмитрий Быков выдвигает версию, что Прилепин пошёл в нацболы оттого, что ему было «стыдно за ту Россию, которая вокруг» (С. 7). Думается, решение стать национал-большевиком возникло не от стыда за Россию, а от стыда за то, что творит с Россией на протяжении многих лет либерально-рыночная власть. Стыда за Россию-Родину у писателя не было и в помине. Ощущение Родины в романе «Грех» соткано из тёплых воспоминаний о деревне и её умиротворённо-любовном бытии. Традиционная, подлинная русская реальность соткана из образов любимых, дорогих, родных по крови и духу людей, чьи сердца «выстукивают мелодию счастья» главного героя. Это мама, дед, бабушка, жена, дети, надёжные и простые товарищи (Санька и Сёма Молотков). Всё это для Прилепина – традиционная реальность. Интересно, что Быков в своей статье о романе под словами «традиционная русская реальность» подразумевает не то, о чём мы сейчас говорили, а всю неустроенность, грязь, тяжесть, бедность, безликость и бездушность современной рыночно-демократической жизни, давящей, гнущей и спихивающей в могилу главного героя повествования. Нелепость такого понимания комментировать нет смысла.
Противостоит традиционной реальности та жизнь, которую русской никак не назовёшь: она заставляет зарабатывать вышибалой в кабаке и служащим в «никчёмных» конторах-однодневках, она толкает в паутину беспробудного пьянства, побуждает выплеснуть накопившиеся негативные впечатления на службе в иностранном легионе, сталкивает с «людьми со страдающими лицами», вынуждает забыть, не думать о близких, чтобы не быть уязвимым для нового времени, и ведёт человека к путанице понятий.
В романе традиционная реальность переплетена с реальностью нетрадиционной и противостоит ей. При этом, как правило, для героя романа характерно чёткое осознание оппозиций: грех – добро; честь, честность – подлость, ложь; жизнь для других в любви, заботе и сострадании – эгоистическое существование. В интервью газете «МК в Питере» (11 июня 2008 г.) писатель признаётся: «Ни мыслить, ни страдать я не умею». Трудно поверить в такие заявления после прочтения книги «Грех». Страдание и сострадание пронизывают сердце главного героя и повествователя романа в рассказах.

***
Удивительно, но факт: критик Лев Пирогов не увидел в романе ничего важнее описания деревенской уборной: «Лучшие страницы последней книги Прилепина… посвящены описанию дощатого сортира… Отличное описание, отличный сортир» («Литературная газета», 2008, № 29). На основании наличия описания нужника критик изрекает приговор прилепинским произведениям, называя их «прозой верхнего низа». Трудно полемизировать с автором фельетона (именно такой жанр избрал критик). Тем не менее кое-что скажу. Во-первых, когда зрение критика видит только второ-, даже третьестепенную деталь обстановки и выдаёт её за главное в произведении, жалеешь, что человек так и не нашёл для себя подходящей профессии. Во-вторых, если следовать логике Пирогова, то «прозой верхнего низа» надо назвать, например, роман Михаила Шолохова «Поднятая целина», где есть описание походов «до ветру» объевшегося мясом деда Щукаря. В-третьих, если и говорить о «сползании высокого искусства», то лучше бы Пирогов рассмотрел в прозе Прилепина привычную для многих еврейских и нееврейских русскоязычных авторов (от Виктора Ерофеева и Владимира Сорокина до Андрея Синявского и Людмилы Петрушевской) ненормативную лексику. Она в «Грехе» есть. Но её в третьем романе набирающего силу русского автора из Нижнего заметно меньше в сравнении с предыдущими. И тенденция налицо.
И ещё несколько слов о статье Пирогова. Называть Эдуарда Лимонова и Генри Миллера учителями Захара Прилепина, так и не приведя хотя бы одного аргумента в пользу своего утверждения, – это дилетантство. А вот выдёргивать из одного интервью писателя, данного в октябре 2007 года, фразы и по-своему, в нужном для эпатажа публики контексте их преподносить – это низость. Да, о шукшинских чудиках (но отнюдь не о всей «деревенской» прозе) в интервью изданию «RE:акция» Прилепиным сказано: «Это одна из самых ненавистных мне эстетик в русской литературе, весь этот шукшинский мир мне омерзителен по сути». Непонимание части творчества талантливого русского писателя Василия Шукшина – не вина, а беда Прилепина. Тем более что любовно обрисованный традиционный уклад жизни русской деревни у Шукшина и у Прилепина поразительно схож. (Сравните, к примеру, рассказы «Дядя Ермолай» и «Бабушка, осы, арбуз»). Но это не значит, что молодой писатель ненавидит всю прозу «деревенщиков», как хотелось бы Льву Пирогову. Напротив, во многих интервью подчёркивается любовь к произведениям Василия Белова, Валентина Распутина и к романам того же Василия Шукшина. Перечитайте интервью Прилепина в СМИ: «Каспаров.ру» от 3 марта 2008 г., «АИФ» от 11 июня 2008 г., «Время новостей» от 23 июня 2008 г., ZAXID.net (Украина) от 22 июля 2008 г., «БелГазета» (Белоруссия) от 28 июля 2008 г.). Что же касается якобы прилепинских фраз о патриотизме и о чеченцах, то за подобное передёргивание в нормальной мужской компании можно «по физиономии» получить.
Смущает в различных интервью Прилепина другое: соединение в одном контексте несоединимых по этическим и эстетическим взглядам, разных по духовным ценностям писателей. Эту близость диаметрально-противоположным авторам можно назвать всеядностью.
Например, трудно понять, как Прилепин ощущает одновременно «духовное родство» с такими разными авторами, как Артём Весёлый, Михаил Шолохов и Анатолий Мариенгоф («МК в Питере» от 11 июня 2008 г.). В одном интервью он говорит, что общепризнанными писателями-классиками одновременно с Василием Беловым, Валентином Распутиным являются также – Фазиль Искандер и Александр Солженицын (Каспаров.ру. 3 марта 2008 г.). Отвечая на вопросы львовских журналистов, Прилепин называет «русскими писателями» вместе с Валентином Распутиным постмодернистов Владимира Сорокина и Виктора Пелевина, у которых русское в их текстах – только буквы (ZAXID.NET, 22.07.2008).
Трудно разобраться в чужой душе. Она, как гласит народная мудрость, – «потёмки». Но для меня очевидно: духовная цельность Прилепина – автора романа «Грех» явно противостоит духовной раздробленности, проявленной в его публицистике и интервью последних лет.Николай КРИЖАНОВСКИЙ, г. АРМАВИР