От травли меня спас Александр Прокофьев

№ 2009 / 19, 23.02.2015

Глеб Яковлевич Горбовский – старинный автор и друг нашей газеты. Его первая публикация на страницах «Лит. России» состоялась в далёком 1978 году.

Глеб Яковлевич Горбовский – старинный автор и друг нашей газеты. Его первая публикация на страницах «Лит. России» состоялась в далёком 1978 году.

Недавно побывав в гостях у поэта и взяв очередную подборку стихов, мы задали ему несколько вопросов.

Глеб ГОРБОВСКИЙ

– Глеб Яковлевич, какие события последнего времени вам запомнились?

– Посещение Пушкинских Гор. В феврале мы ездили туда на две недели по гранту Новой Пушкинской премии. Когда-то там я встречал таких людей, как Иван Козловский, Георгий Свиридов. Сейчас не то; зато много новодела.

Но больше всего мне запомнилась обратная дорога. Я попросил завернуть в древний город Порхов, где мальчишкой провёл три года в оккупации. С тех пор был там один раз, и то проездом.

– Узнали место, где жили?

– Узнал. Я жил на пересечении Порховской и Старорусской улиц. И домик узнал. Жаль только, что зима была. Всё снегом накрыто, ничего не видно. Снег для меня как гробовая доска.

– Ну, может быть, без этой гробовой доски не было бы прелести весны? Вот почему в Африке мало выдающихся поэтов? Потому что, между прочим, там нет смены погоды, нет перехода. Вечное цветение по-своему однообразно и подавляет поэтическое восприятие…

– Откуда мы знаем, что в Африке нету поэтов? Да нет, я думаю, что там тоже есть поэтическое натуры. Просто они не проявляются.

Если бы на эту тему я вздумал написать стихи, негры меня съели бы. Я лучше прочту своё новое стихотворение, посвящённое вот этой зимней поездке в Михайловское. Называется оно «Святые места».

Места святые – с юными избушками, Святые, но не токмо из-за гор. Скорей – из-за святых писаний Пушкина, О коих не смолкает разговор. …Как счастлив я, что до отъезда в воздухи Я посетил священные места И поклонился Пушкинскому образу, Не заслонившим образа Христа.

– Сейчас вы что-нибудь читаете?

– Чтобы отвлечься от разных грустных мыслей, забиваю мозги на сон грядущий разными детективами.

В своё время я пропустил через себя всю отечественную и зарубежную классику. Отец приобщил меня к литературе. До сих пор помню старую чудесно изданную толстую книгу. Роман назывался «Идиот». Я его читал всю жизнь. Очень люблю Диккенса. У меня была большая библиотека. Сейчас почти все книги остались у бывшей жены на Васильевском острове.

– А из поэтов кого любите?

– Французских поэтов – Рембо, Верлена… Из наших – Пушкина, Блока, Есенина, Рубцова. В какой-то мере Клюева, Пастернака. Отличный поэт Юрий Кузнецов.

– Питерских поэтов, к примеру, Бродского, Олега Григорьева, ныне живущих: Кушнера, Соснору – знали?

– С последними двумя я вместе входил в литературу. С Соснорой – дружеские отношения, про Кушнера не могу этого сказать. Стихи его во многом книжные, вторичные.

В своё время у меня были неплохие отношения с Бродским. Пил водочку у него дома, что на углу Литейного и Пестеля. Ранний Бродский, на мой взгляд, хорошо писал. Потом стал пичкать стихи всякими умными словами; мол, смотрите, какой я эрудит.

Олега Григорьева знал ещё совсем юным. Его привёл ко мне на 9-ю линию, в 30-метровую комнату с камином и лепниной Витя Голявкин. «Вот представляю тебе, – сказал он мне, показывая на паренька – юного поэта. Гениального!»

Потом, помню, как Олег приходил ко мне после длительной отсидки. Попросил пять рублей. А у меня как раз десять рублей было двумя пятирублёвыми купюрами.

– А Геннадия Григорьева помните?

– Я знал его и с бородой, и без бороды. В последние годы он критиковал мои стихи. Наверное, в чьих-то глазах я был как бы поярче в поэзии.

– В «Сайгон» часто ходили?

– Нет. Я был в другой компании. Хотя знал массу людей из «Сайгона», которые кочегарили и писали приличные и иногда чудесные стихи. Но я не входил в их круг. Я жил совершенно самостоятельно.

– Из московских поэтов кого хорошо знали?

– Знал и Передреева, и Куняева, и Соколова, и Юрия Кузнецова. Однажды со всеми этими поэтами я был в мастерской у одного известного столичного художника.

В связи с Соколовым вспоминается такой случай. Гуляли как-то мы писательской группой недалеко от Кремля. Рядом со мной шёл Соколов. Мне хотелось с ним поговорить. Но он, увидев впереди идущего Евтушенко, с криками «Постойте, постойте» кинулся бегом к нему. Я плюнул и отошёл в сторону. Да, он был мягким человеком, хотя у него есть прекрасные стихи. Кстати, пару слов о Евтушенко. Однажды звонит он ночью из Бостона и говорит: «Глебушка, я прочитал твою «Окаянную головушку», которую ты мне прислал десять лет назад!» Ну что на это можно сказать? Бог ему судья.

– Слава Гозиас в своих воспоминаниях утверждает, что «Фонарики» сочинили не вы.

– Мне плевать, что говорят другие. Все мои друзья знают, что «Фонарики» написал я. Я же не виноват, что песня стала как бы народная. Сейчас, к слову, «Фонарики» редко исполняют, но зато до сих пор часто поют другую – «Песенку про постового».

У помещения «Пиво-воды» Стоял непьяный постовой. Он вышел родом из народа, Как говорится, парень свой…

Глеб ГОРБОВСКИЙ

– Известно, что первым издателем Рубцова был Борис Тайгин. А вас он издавал?

– В конце 50-х – начале 60-х годов он издал моих книжечек едва ли не сотню. Вот я напишу двадцатку-тридцатку стихов, он их возьмёт и тут же отпечатает на своей машинке тиражом в несколько экземпляров.

– А какая из ваших книг вызвала наибольший резонанс?

– Надо сказать, что первые мои книги особого впечатления не произвели. Резонанс, вернее возню и вонь, вызвала четвёртая книга под названием «Тишина», вышедшая тиражом 50 тысяч экземпляров. В «Советской России» выходу этого сборника был посвящён целый подвал. Заглавие повторяло мою строчку «Рыжий зверь во мне сидит». Вот видите, – вопрошал автор статьи, – какой поэт объявился: рыжий зверь, фашист и так далее. Кончилось всё тем, что часть тиража изъяли.

– После «Тишины» не было на вас запрета?

– Пару лет. В этой ситуации очень странно повёл себя тогдашний литгенерал Александр Прокофьев. Он вдруг стал меня защищать. Мол, это же написал поэт; чего вы хотите от него – чтобы он коверкал себя? Прокофьев сам отредактировал мою пятую книжку, а потом передал в издательство.

– А какие у вас отношения с нынешними писательскими руководителями города?

– Ну, когда я им нужен, они присылают за мной машину, сажают ненадолго… и обратно привозят.

– Союз писателей России помогает вам?

– А кто им сейчас руководит?

– Недавно снова выбрали Валерия Ганичева.

– Ганичева я знаю, он мне поздравления посылал. Но, постойте, он же отслужил своё. Хватит, надо молодых ставить. Хотя, наверное, там и молодых ни хрена не осталось. Впрочем, может, я чего-то не знаю. Ведь я в своём дупле сижу и варюсь в нём; зимой даже на улицу не выхожу.

– Глеб Яковлевич, а какие у вас самые любимые места в Петербурге?

– Львиный мостик у Малой Подьяческой, Театральная площадь у памятника Глинке; а ещё Никольская церковь, там, где меня крестила тётя Лукерья, старшая сестра отца. Ну и, конечно, набережная Васильевского острова от Академии художеств до Горного института, где я состоял в литобъединении и где познакомился с Лидией Дмитриевной Гладкой – поэтессой, чудесным редактором, составительницей всех моих последних книг.

– Все знают, что Лидия Дмитриевна ваш ангел-хранитель.

– Да, это так.

– Когда-нибудь снова наступит время поэзии?

– Сегодня, конечно, время абсолютно непоэтическое. Но я почему-то думаю, что Россия не угасла окончательно, что она, а вместе с ней и поэзия, ещё что-то такое поднесёт, отчего станет легче дышать.

Беседу вёл Илья КОЛОДЯЖНЫЙ,
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – МОСКВА