От травли меня спас Александр Прокофьев

№ 2009 / 19, 23.02.2015

Глеб Яковлевич Горбовский – старинный автор и друг нашей газеты. Его первая публикация на страницах «Лит. России» состоялась в далёком 1978 году.

Глеб Яковлевич Горбовский – старинный автор и друг нашей газеты. Его первая публикация на страницах «Лит. России» состоялась в далёком 1978 году.


Недавно побывав в гостях у поэта и взяв очередную подборку стихов, мы задали ему несколько вопросов.






Глеб ГОРБОВСКИЙ
Глеб ГОРБОВСКИЙ

– Глеб Яковлевич, какие события последнего времени вам запомнились?


– Посещение Пушкинских Гор. В феврале мы ездили туда на две недели по гранту Новой Пушкинской премии. Когда-то там я встречал таких людей, как Иван Козловский, Георгий Свиридов. Сейчас не то; зато много новодела.


Но больше всего мне запомнилась обратная дорога. Я попросил завернуть в древний город Порхов, где мальчишкой провёл три года в оккупации. С тех пор был там один раз, и то проездом.


– Узнали место, где жили?


– Узнал. Я жил на пересечении Порховской и Старорусской улиц. И домик узнал. Жаль только, что зима была. Всё снегом накрыто, ничего не видно. Снег для меня как гробовая доска.


– Ну, может быть, без этой гробовой доски не было бы прелести весны? Вот почему в Африке мало выдающихся поэтов? Потому что, между прочим, там нет смены погоды, нет перехода. Вечное цветение по-своему однообразно и подавляет поэтическое восприятие…


– Откуда мы знаем, что в Африке нету поэтов? Да нет, я думаю, что там тоже есть поэтическое натуры. Просто они не проявляются.


Если бы на эту тему я вздумал написать стихи, негры меня съели бы. Я лучше прочту своё новое стихотворение, посвящённое вот этой зимней поездке в Михайловское. Называется оно «Святые места».






Места святые – с юными


избушками,


Святые, но не токмо


из-за гор.


Скорей – из-за святых


писаний Пушкина,


О коих не смолкает разговор.


…Как счастлив я,


что до отъезда в воздухи


Я посетил священные места


И поклонился Пушкинскому


образу,


Не заслонившим образа


Христа.


– Сейчас вы что-нибудь читаете?


– Чтобы отвлечься от разных грустных мыслей, забиваю мозги на сон грядущий разными детективами.


В своё время я пропустил через себя всю отечественную и зарубежную классику. Отец приобщил меня к литературе. До сих пор помню старую чудесно изданную толстую книгу. Роман назывался «Идиот». Я его читал всю жизнь. Очень люблю Диккенса. У меня была большая библиотека. Сейчас почти все книги остались у бывшей жены на Васильевском острове.


– А из поэтов кого любите?


– Французских поэтов – Рембо, Верлена… Из наших – Пушкина, Блока, Есенина, Рубцова. В какой-то мере Клюева, Пастернака. Отличный поэт Юрий Кузнецов.


– Питерских поэтов, к примеру, Бродского, Олега Григорьева, ныне живущих: Кушнера, Соснору – знали?


– С последними двумя я вместе входил в литературу. С Соснорой – дружеские отношения, про Кушнера не могу этого сказать. Стихи его во многом книжные, вторичные.


В своё время у меня были неплохие отношения с Бродским. Пил водочку у него дома, что на углу Литейного и Пестеля. Ранний Бродский, на мой взгляд, хорошо писал. Потом стал пичкать стихи всякими умными словами; мол, смотрите, какой я эрудит.


Олега Григорьева знал ещё совсем юным. Его привёл ко мне на 9-ю линию, в 30-метровую комнату с камином и лепниной Витя Голявкин. «Вот представляю тебе, – сказал он мне, показывая на паренька – юного поэта. Гениального!»


Потом, помню, как Олег приходил ко мне после длительной отсидки. Попросил пять рублей. А у меня как раз десять рублей было двумя пятирублёвыми купюрами.


– А Геннадия Григорьева помните?


– Я знал его и с бородой, и без бороды. В последние годы он критиковал мои стихи. Наверное, в чьих-то глазах я был как бы поярче в поэзии.


– В «Сайгон» часто ходили?


– Нет. Я был в другой компании. Хотя знал массу людей из «Сайгона», которые кочегарили и писали приличные и иногда чудесные стихи. Но я не входил в их круг. Я жил совершенно самостоятельно.


– Из московских поэтов кого хорошо знали?


– Знал и Передреева, и Куняева, и Соколова, и Юрия Кузнецова. Однажды со всеми этими поэтами я был в мастерской у одного известного столичного художника.


В связи с Соколовым вспоминается такой случай. Гуляли как-то мы писательской группой недалеко от Кремля. Рядом со мной шёл Соколов. Мне хотелось с ним поговорить. Но он, увидев впереди идущего Евтушенко, с криками «Постойте, постойте» кинулся бегом к нему. Я плюнул и отошёл в сторону. Да, он был мягким человеком, хотя у него есть прекрасные стихи. Кстати, пару слов о Евтушенко. Однажды звонит он ночью из Бостона и говорит: «Глебушка, я прочитал твою «Окаянную головушку», которую ты мне прислал десять лет назад!» Ну что на это можно сказать? Бог ему судья.


– Слава Гозиас в своих воспоминаниях утверждает, что «Фонарики» сочинили не вы.


– Мне плевать, что говорят другие. Все мои друзья знают, что «Фонарики» написал я. Я же не виноват, что песня стала как бы народная. Сейчас, к слову, «Фонарики» редко исполняют, но зато до сих пор часто поют другую – «Песенку про постового».







У помещения «Пиво-воды»


Стоял непьяный постовой.


Он вышел родом из народа,


Как говорится, парень свой…







Глеб ГОРБОВСКИЙ
Глеб ГОРБОВСКИЙ

– Известно, что первым издателем Рубцова был Борис Тайгин. А вас он издавал?


– В конце 50-х – начале 60-х годов он издал моих книжечек едва ли не сотню. Вот я напишу двадцатку-тридцатку стихов, он их возьмёт и тут же отпечатает на своей машинке тиражом в несколько экземпляров.


– А какая из ваших книг вызвала наибольший резонанс?


– Надо сказать, что первые мои книги особого впечатления не произвели. Резонанс, вернее возню и вонь, вызвала четвёртая книга под названием «Тишина», вышедшая тиражом 50 тысяч экземпляров. В «Советской России» выходу этого сборника был посвящён целый подвал. Заглавие повторяло мою строчку «Рыжий зверь во мне сидит». Вот видите, – вопрошал автор статьи, – какой поэт объявился: рыжий зверь, фашист и так далее. Кончилось всё тем, что часть тиража изъяли.


– После «Тишины» не было на вас запрета?


– Пару лет. В этой ситуации очень странно повёл себя тогдашний литгенерал Александр Прокофьев. Он вдруг стал меня защищать. Мол, это же написал поэт; чего вы хотите от него – чтобы он коверкал себя? Прокофьев сам отредактировал мою пятую книжку, а потом передал в издательство.


– А какие у вас отношения с нынешними писательскими руководителями города?


– Ну, когда я им нужен, они присылают за мной машину, сажают ненадолго… и обратно привозят.


– Союз писателей России помогает вам?


– А кто им сейчас руководит?


– Недавно снова выбрали Валерия Ганичева.


– Ганичева я знаю, он мне поздравления посылал. Но, постойте, он же отслужил своё. Хватит, надо молодых ставить. Хотя, наверное, там и молодых ни хрена не осталось. Впрочем, может, я чего-то не знаю. Ведь я в своём дупле сижу и варюсь в нём; зимой даже на улицу не выхожу.


– Глеб Яковлевич, а какие у вас самые любимые места в Петербурге?


– Львиный мостик у Малой Подьяческой, Театральная площадь у памятника Глинке; а ещё Никольская церковь, там, где меня крестила тётя Лукерья, старшая сестра отца. Ну и, конечно, набережная Васильевского острова от Академии художеств до Горного института, где я состоял в литобъединении и где познакомился с Лидией Дмитриевной Гладкой – поэтессой, чудесным редактором, составительницей всех моих последних книг.


– Все знают, что Лидия Дмитриевна ваш ангел-хранитель.


– Да, это так.


– Когда-нибудь снова наступит время поэзии?


– Сегодня, конечно, время абсолютно непоэтическое. Но я почему-то думаю, что Россия не угасла окончательно, что она, а вместе с ней и поэзия, ещё что-то такое поднесёт, отчего станет легче дышать.

Беседу вёл Илья КОЛОДЯЖНЫЙ,
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – МОСКВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.