От исповеди к прозе

№ 2009 / 20, 23.02.2015

На недавней презентации сборника «Новые писатели» главный редактор журнала «Новый мир» Андрей Василевский сказал, что молодые авторы входят в литературу в очень сложный период – мировой кризис, который только ещё начинается

Роман СЕНЧИН

На недавней презентации сборника «Новые писатели» главный редактор журнала «Новый мир» Андрей Василевский сказал, что молодые авторы входят в литературу в очень сложный период – мировой кризис, который только ещё начинается, отразится и на книгоиздании, а литературные журналы, по мнению Андрея Витальевича, скорее всего через два-три года перестанут существовать. По крайней мере в том виде, в каком существуют сегодня… По Малому залу ЦДЛ пробежал ропот – слова главного редактора молодых авторов явно напугали.

О гибели толстых журналов говорят давно и порой настойчиво. Кто-то считает их пережитком советских времён, кто-то утверждает, что в эпоху бурного развития книжного рынка журналы не нужны и даже вредны; всё слышнее голоса тех, кто высказывается за окончательный уход «толстяков» в интернет – они ссылаются на то, что бумажные тиражи «Знамени», «Нового мира», «Дружбы народов», составляющие от 6 до 2 тысяч экземпляров, по большей части оседают в редакциях, а сайт «Журнальный зал» посещают десятки тысяч людей.

Не будем сейчас останавливаться на различиях восприятия произведения литературы в бумажном и электронном видах, не станем также рассматривать, чем отличается книжное издание и журнальная публикация пусть даже большого, вроде бы специально для книги созданного романа. Поговорим о журнале как о площадке для тех немногочисленных сегодня литераторов, кто пишет долго, без спешки, выносит свои произведения (зачастую совсем небольшого объёма – не для книги) раз в несколько лет.

Не раз приходилось слышать от книгоиздателей: «Чтобы читатели заметили автора, ждали его новые вещи, нужно не реже раза в год выпускать его книги. Малопишущий, пусть даже очень талантливый автор нам не нужен – он принесёт только убытки».

И, видимо, понимая это, многие авторы (особенно молодые, только ещё «раскручивающиеся» и «раскручиваемые») стараются поскорее написать роман для издания книгой страниц этак в триста и тут же принимаются за следующий, чтобы «читатели не успели забыть». И сколько талантливых, своеобразных, умных писателей в короткое время такой гонки превращаются в проекты. Непроекты сегодня найти очень сложно, и, пожалуй, искать их стоит не на полках книжных магазинов (хотя нет-нет, но книги у них выходят), а в толстых журналах.

В мартовском «Новом мире» опубликована повесть «Старик, посадивший лес» одного из таких негромких, совсем не плодовитых писателей – Антона Тихолоза.

Я начал читать повесть в компьютере (со свежими номерами «толстяков» знакомлюсь при помощи интернета), но уже через несколько минут понял, что здесь нужна бумага, нужен знакомый шрифт «Нового мира», и отправился в редакцию…

Писателя Тихолоза я узнал в конце 2005 года, когда прочёл в том же журнале его повесть «Без отца». Повесть потрясающую. Я написал о ней статью («Литературная Россия», 2006. 3 февраля), советовал читать знакомым, расспрашивал об авторе. Не удивился, узнав, что Тихолоз, человек уже взрослый (ему было тогда 33 года), бросил Литинститут, куда-то уехал; что кроме новомирской повести, кажется, больше ничего не написал. Не удивился потому, что такие люди пусть изредка, но появляются в литературе – выплёскивают, и порой очень талантливо выплёскивают, на бумагу свои душевные переживания, рассказывают о своей жизни и исчезают. «Без отца» и явилась именно исповедью, а исповеди нельзя поставить на поток… Нет, при желании можно, – при желании можно всё, – но не всё может принести плоды. Так, иногда яркие, замысловатые, но пустоцветы.

Повесть «Без отца» была замечена, получила премию, запомнилась (о ней до сих пор вспоминают и критики, и читатели в своих интернет-дневниках), но сам автор, как мне показалось, навсегда из литературы исчез. Вынырнув из жизни, сказав о ней своё, вновь в неё погрузился.

В прошлом году в литинститутском альманахе «Тверской бульвар, 25» я прочитал «Записки книгочея» Антона Тихолоза – заметки интересные, но какие наверняка делает большинство склонных к размышлению людей. (Подумалось, что заметки эти собрали однокурсники несостоявшегося выпускника Литинститута и издали, воздав ему дань памяти.) «Записки…» укрепили меня в мысли, что Тихолоз вряд ли создан для писательской профессии. Слишком многого он требует от литературы, слишком критичен, строг, в том числе и к самому себе. Вот, к примеру, такая запись:

«Я стараюсь писать о себе не потому, что очень ценю себя. Просто фиксировать виденное своими глазами – самый надёжный способ написать правду. Можно, конечно, составлять из крохотных кусочков правды одно большое вымышленное целое. Но кто поручится, что такая мозаика не окажется одной большой мозаичной ложью?»

Мысль, по-моему, очень точная, программная для того направления в литературе, что я называю новым реализмом (и по принципу нового реализма – о себе и через себя, предельно достоверно – написана повесть «Без отца»), но в то же время и напоминающая приговор себе самому как писателю. Ведь даже дни своей жизни, перенесённые на бумагу, становятся «мозаичной ложью». Желающий сохранить абсолютную жизненную правду в литературе обречён на поражение. Показалось, что автор повести «Без отца», одержав в этой вещи победу за правду, попытавшись затем стать так называемым профессиональным писателем, понял, что таким, каким он себя видит писателем, ему не стать. И бросил это дело.

Но прочитав несколько абзацев новой повести Антона Тихолоза (повести с не очень-то интригующим названием – «Старик, посадивший лес»), я понял, что ошибся.

Сюжет традиционно для русской прозы простой и в пересказе даже вроде как и не сюжет (как, к примеру, пересказать «Смерть Ивана Ильича», или «Скучную историю», или «Последний срок»?)… В общем, в одном волжском городе, в двухкомнатной «гостинке» живёт старик. Жена недавно умерла, одна дочь замужем, в Ставрополе, другая, разведённая, спивается в соседней комнате.

Всю жизнь старик (имени его мы так и не узнаем) проработал на заводе; кроме квартиры имеет ещё садовый участок с домиком-сараюшкой… Поначалу неприятно удивляет, что старик как-то почти равнодушен к смерти жены, к гибнущей дочери, но когда начинаешь вспоминать таких стариков-работяг, выжатых годам к шестидесяти пяти до предела, выработанных, соглашаешься с автором: они такие. Тихолозовский старик не равнодушный, он просто бесконечно усталый, и лишь привычка, граничащая с инстинктом, заставляет его кое-как шевелиться, производить тот набор действий, что он производил за годы, проведённые на пенсии… В первую очередь, это, конечно, содержание садового участка, тем более что нужно высаживать посеянную покойной женой рассаду.

Так называемые дачи жителей провинции – это совсем не то, что дачи москвичей. Садовые участки могут находиться сразу за городом, а то и на соседней улице. До «сада» старика можно было доехать на автобусе, но удобнее – дойти пешком. Нужно было только перебраться через безлесную, каменистую гору.

Взбираясь на гору, старик жалеет, что нет деревьев, в тени которых можно передохнуть. А солнце с каждым днём печёт всё сильнее, путь становится трудней.

В свободное время старик любит почитать. Читает в основном журналы двадцатилетней давности, которые когда-то выписывали, но в то время, кажется, даже не раскрывали, – «Знание – сила», «Юный натуралист». В них старику нравятся статьи и рассказы о лесе, которым их край совсем не богат…

По всем приметам, до старости, до потери жены, герой повести жил, мало что замечая, мало чем интересуясь. Работа на заводе, семейные заботы не располагали к созерцанию, к размышлениям. И вот уже на пороге смерти (а её близость чувствуется) старик словно бы просыпается. Вдруг обращает внимание на свои руки: «Усевшись на диванчик, он несколько минут рассматривал руки, характерно стариковские («характерно» – нехорошо здесь. – Р.С.), с тонкой прозрачной кожей и чётко проступившими синими нитями вен. Неожиданно отчётливо, словно вчера было, вспомнил, как двенадцатилетним подростком рассматривал руки бабушки, прикладывал к ним свои, пухлые, с гладкой кожей. Теперь его руки были в точности такие же». Или замечает, как выглядят семена клёна: «Небольшая, длиной в половину стариковского мизинца, из года в год миллиардами тиражируемая расточительной природой кленовая крылатка казалась творением ювелира-виртуоза. Форму её лопасти, придающей в полёте вращающий момент, словно бы рассчитывал профессор аэродинамики. Противоположный конец лопасти был острым, как иголка: принесённая ветром на новое место, крылатка должна была вонзиться в землю, зимуя, примяться снегом, а весной, разбуженная солнечным теплом и пропитавшаяся талой водой, начать прорастать».

Открытия старик делает, читая журналы, глядя под ноги. Узнаёт, что лес можно вырастить и на камнях, и не только саженцами, но и из семян… Постепенно им завладевает идея засадить семенами клёна и берёзы ту гору, которую он почти каждый день преодолевает, чтобы добраться до садового участка. И вот начинает эту идею претворять в жизнь.

С одной стороны, подобное развитие сюжета (а оно заявлено уже в названии повести) может вызвать снисходительную улыбку искушённого читателя. Десятки героев русской литературы уже сажали леса, сады – ещё в конце XIX века это занятие стало штампом: почти все литературные герои, желающие «благоустроить землю», додумывались до посадки лесов. (В конце 1980-х – начале 2000-х с ней конкурировала постройка или реставрация церквей, что должно было символизировать духовное возрождение человека.) Но в том, наверное, и проявляется талант писателя, что, беря за основу произведения многократно описанное, изученное предшественниками, то, над чем не раз иронизировали, он находит новые слова, пишет по-новому.

Антону Тихолозу удалось написать о человеке, сажающем лес, так, словно до него об этом никто не писал. И получилось это потому, что автор достоверно подробно рассказывает, почему старик в какой-то момент оказывается не в силах бороться с желанием (точнее, не желание это, а нечто другое) закапывать в скудный дёрн семена клёнов и берёз, отрывается от работы на огороде и идёт на гору; подробно описывает процесс этой посадки, если вдуматься, почти бесполезной, скорее всего, обречённой на неудачный результат…

«Обойдя опушку плотной стеной стоящей лесополосы, старик приметил выпяченный пригорок рядом с круглой воронкообразной ямой, из которой когда-то был вынут строительный камень. Оставив на траве сумку с огурцами и аккуратно пристроив рядом банку с берёзовыми семенами, старик лопатой копнул землю: штык вошёл на два пальца и упёрся в твёрдое. Старик перевернул тонкий вырезанный слой дёрна – из круглой лунки желтел камень и глина. Отмерив на глаз полтора метра, старик копнул снова, с сильно бьющимся сердцем отошёл – две жёлтые лунки рядом на фоне зелёной травы выглядели убедительно. Тогда, взяв лопату поудобнее, он принялся делать лунку за лункой, усеивая пригорок точками, словно трафарет набрасывать на зелёный фон. Дойдя до противоположного края глубокой ямы, старик оставил лопату как ориентир, вернулся к банке с семенами. Невесомые берёзовые крылатки старик в лунки насыпал по щепотке, тут же прикрывал вынутым куском дёрна. Старался сначала семена экономить, потом же, увидев, что на намеченный участок крылаток хватает и даже остаётся лишнее, щепотку захватывал всё щедрее и щедрее. «Ничего, так куст гуще вырастет!» – успокаивал он себя».

М-да, подобным делом и таким образом может заниматься только абсолютно городской человек. Даром что у него уже много лет имеется участок с грядками… А старик копал и копал лунки, бросал в них семена много дней подряд…

И семена проросли, побеги не сожгли пожары, не съели козы, и через несколько лет, уже после смерти старика, «в посадках пришлось топором прорубать тропинки, обламывать изгибающие, перекрывающие проход ветки…»

На одном из интернет-форумов я встретил краткий отзыв на повесть Антона Тихолоза, принадлежащий писателю Сергею Чередниченко. Он назвал её «ГЛАДКОЙ» (именно так, большими буквами). Не знаю, плюс это повести или минус, но действительно, написана она гладко. Читается легко, композиция незамысловата, идея вроде бы лежит на поверхности, язык без излишеств и изысков, хотя и не без художественности. Повесть напомнила мне литературу последней четверти позапрошлого века – эпохи Чехова, Короленко, молодого Андреева – и одновременно литературу времён Шукшина, Распутина, Екимова… Какая-то связь есть между ними. Связь на уровне отношения к слову…

В одной из недавних статей, посвящённых Проханову и Лимонову, писатель Захар Прилепин высказал мысль, что классическая литература закончилась на Леониде Леонове, и «теперь наша классика – это замкнутый сосуд, величественная пирамида, животворящий космос: любоваться им можно, питаться его светом нужно, проникнуть внутрь – невозможно. <…> меняются и речь, и словарь литературы – классическим словарём ныне пользуются только графоманы». Мысль в определённой степени справедливая – в стиле (а точнее – стилем) русской литературы сегодня мало кто пишет. То Серебряный век язык перепахал, затем романтика 20-х, после – выхолащивал соцреализм, под конец топил и глушил карнавал постмодернизма и прочих нереалистических измов. Единицы, сберегавшие строй языка русской классической прозы, были, но это были именно единицы…

К классике стали пытаться вернуться молодые писатели в начале 2000-х. Недаром, говоря о их прозе, часто вспоминают Чехова, Бунина. Антон Тихолоз, на мой взгляд, один из тех, кто старается, и не без успеха, писать, оглядываясь на классику. От потрясающей силы человеческого документа («Без отца») он шагнул к русской прозе («Старик, посадивший лес»).

Не думаю, что вскоре имя Антона Тихолоза станет известно массовому читателю. Вряд ли он зачастит своими повестями и рассказами. Скорее всего, будет пребывать в заповеднике (для кого-то – в резервации) толстых журналов. Как пребывают там его собратья – Борис Екимов, Михаил Тарковский, Илья Кочергин, Дмитрий Новиков. Может быть, иногда (как и у вышеназванных) будут выходить у Тихолоза книги. Редкие и драгоценные, как жемчужины.

Роман СЕНЧИН