Папаша Гольд

№ 2009 / 21, 23.02.2015

С Па­па­шей Голь­дом, Аль­ф­ре­дом Ге­н­ри­хо­ви­чем, судь­ба столк­ну­ла в 1975 го­ду. Бы­ло это в ре­дак­ции га­зе­ты «Ра­бо­чий На­ды­ма». Я кро­пал не­мно­го сти­хи, по­пи­сы­вал рас­ска­зы, он же, спец­кор са­ле­хард­с­ко­го ра­дио

С Папашей Гольдом, Альфредом Генриховичем, судьба столкнула в 1975 году. Было это в редакции газеты «Рабочий Надыма». Я кропал немного стихи, пописывал рассказы, он же, спецкор салехардского радио, наездами освещал героику трудовых свершений, модно в те годы было взахлёб описывать будни буровиков, шофёров на зимниках, сварщиков на строительстве газопроводов, жизнь северных посёлков. Оба мы были свидетелями, как распахивалась газовая целина. Похожий на цыгана, Гольд обращал на себя внимание своей уверенностью. Про него шепнули, что это большой свердловский поэт. Свердловский да ещё официально непризнанный поэт, в зачуханном Надыме, где только-только появилась газета, куда, правда, косяками валила московская пишущая братия, но та братия звалась у нас щипачами: наскочат, ухватят кусок – и в норку, пережевать увиденное, сделать на этом деньги. А этот был, судя по всему, свой в доску.

Я с людьми туго схожусь. Приглядеться мне к человеку нужно, понять его, определить ему местечко. И Гольд, при всей своей общительности, на собеседника смотрел под определённым углом. Особой симпатии при первой встрече не возникло. Подавлял Гольд своей уверенностью, осведомлённостью. Двери кабинетов препятствием для получения информации для него не служили. Он мотался по трассе, много видел, сотни людей становились его собеседниками. И писал он честно. На нас, что-то там пишущих, смотрел с гонорком.

Но чего от него не отнимешь, въедливый был мужик, вгрызался в проблему, доходил до сути. При всей тогдашней однобокости показывания происходящего, у него, наверное, очень скоро перемены на Ямале родили кучу вопросов. У любого честного человека творившиеся преобразования вызывали восторг, который переходил в боль недоумения: как можно через колено ломать природу, человека, обстоятельства. Гольд эту свою возникшую боль изжить не мог. Она всё время была в нём. Превращая сердце в одну кровоточащую рану. Он и сгорел из-за этого так рано. Не зря же у него есть строчки: «Мы – инвалиды истории. Самой великой страны».

В том же 1975 году Гольд пытался организовать в Надыме литературное объединение. Жизнь бродяги-корреспондента на трассе, в приполярных посёлках, стойбищах ненцев дала ему массу впечатлений. Одна за одной стали выходить книги. Стихи, очерковые зарисовки. «Надым», «Полярные встречи», «Медвежье: имена и судьбы». К этому времени ледок между нами растаял. Любой приезд Гольда в Надым обычно заканчивался дружеской посиделкой. Настойки из морошки или водяники развязывали языки. Говорили обо всём. Запретных тем не было. Гольд читал стихи. Свои, своих друзей. И всё время чувствовалась грустинка. А потом появлялась в руках гитара, и, одна за одной, звучали песни. Хорошо, что так получилось, что на одной из таких посиделок был включён диктофон, голос Гольда сохранился. И по этой кассете в последнем его сборнике стихов появились ноты его песен.

Как он говорил: «Вот когда совсем нечего кушать будет, пойду по вагонам. Я гитарой кусок себе заработаю…»

Его песня-заклинание:

Последний раз устало бросить кисть, послать поклон родным земным приметам. Последний раз глаза закинуть ввысь и оказаться там, за этим синим светом. Прощайте все… и те, кого любил, и те, кого не обозначил зреньем. Последний раз архангел протрубил и отлетел в закат, блистая опереньем. Последний раз – зелёная вода, а в ней – весна, вся в белом, как невеста. Прощайте все, теперь вы господа, а мне среди господ нет ни любви, ни места.

Ему было бы семьдесят лет. Свою самую лучшую книгу Папаша не дописал.

Валерий МАРТЫНОВ,
г. БОРОВИЧИ,
Новгородская обл.