Зов неба и земли

№ 2009 / 27, 23.02.2015

– Ана­то­лий! Всё ва­ше твор­че­ст­во – это глу­бин­ное по­гру­же­ние в суть той жиз­ни – кре­с­ть­ян­ской, на­род­ной, ко­то­рая се­го­дня про­сто ка­та­ст­ро­фи­че­с­ки не в це­не. Уже и сло­ва-то та­кие из­гна­ны, как труд, кре­с­ть­я­нин, на­род.

ГЛАВНЫЕ ЛИЦА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

– Анатолий! Всё ваше творчество – это глубинное погружение в суть той жизни – крестьянской, народной, которая сегодня просто катастрофически не в цене. Уже и слова-то такие изгнаны, как труд, крестьянин, народ. Нет ли ощущения, что время восстало против Вас и Вашего творчества?

Анатолий БАЙБОРОДИН

– Время восстало не против моего природного и народного литературного творчества – много чести, убийственное время глобального технократического космополитизма ополчилось против природы – Творения Божиего, а значит, и против слитого с природой крестьянского мира, да и ополчилось против человека – образа Божиего, который в природном крестьянском мире только и был истинно счастлив. А в нынешней России к тому же космополиты – либеральные «мировые люди» в невольном саратничестве с «асфальтовыми русскими националистами» – ополчились против исконного и вековечного русского духа, который во всей православно-детской искренности и природной мудрости, во всём двухтысячелетнем художественном гении испокон веку обретался лишь в крестьянском мире. А я, отвергнутый временем беса, лишь один из певцов крестьянского мира. Я не веду ныне речь о православном духовенстве и монашестве, творчество которых не от мира сего.

Хотя и повеличал я себя певцом деревенского мира, но ещё с советских времён не любил, когда таких писателей, как Абрамов, Астафьев, Белов, Распутин, кликали «деревенщиками». Они – народные писатели, воспевшие и оплакавшие великую крестьянскую цивилизацию. А русский человек по родовым истокам и по характеру – крестьянин. У заправдашних русских, кои даже во втором-третьем колене распрощались с деревней-матушкой, менталитет всё равно крестьянский. Не случайна российская дачная страсть, коя для европейца – дикая, варварская страсть. Можно запросто купить той же картошки, моркошки, тех же цветов садовых, ан нет, самому охота сеять, в земле ковыряться. Тянет земля дальней родовой памятью, потому что все мы, русские, из царства крестьянского. А земную тягу из души не выбить и в пяти поколениях, как и небесный зов. Я всегда вспоминаю Александра Куприна: «Когда, говорят «русский народ», я всегда думаю – «русский крестьянин». Да и как же иначе думать, если мужик всегда составлял 80% российского народонаселения. Я, право, не знаю, кто он, богоносец ли, по Достоевскому, или свинья, по Горькому. Я знаю только, что я ему бесконечно много должен, ел его хлеб, писал и думал на его чудесном языке, и за всё это не дал ему ни соринки. Сказал бы, что люблю его, но какая же это любовь без всякой надежды на взаимность».

Сила народных писателей, среди коих и мне бы хотелось обитать, в том, что их произведения не вторичны, но взрастали на первоисточнике – на традиционной русской культуре. В литературных беседах я привожу классический пример – самый великий художник всех времён и народов гениально напишет сосновую рощу на закате, но сама роща в природе будет в сто раз гениальней. Русская традиционная культура, которая создавалась в течение двух тысяч лет, сродни природе, поэтому она сверхгениальна.

Вначале и я работал чисто в деревенском ключе, но потом взошла в голову блажь тронуться своим литературным путём: основываясь на художественных достижениях крестьянской народной литературы (Шукшин, Абрамов, Астафьев, Распутин), попытался предвнести в прозу христианско-психологические мотивы, что так мощно прозвучали в произведениях Достоевского. Появились герои с крайне противоречивыми и даже парадоксальными характерами, души которых – поле брани, где в яростной схватке переплелось божественное и демоническое. Впрочем, ничто не ново под луной, и в этом литературном направлении до меня гениально воплотился писатель Владимир Личутин.

Говорить о том, что мои романы и повести, где живёт крестьянский мир прошлого века, не современны, – это всё равно что говорить о несовременности Есенина, Клюева, Рубцова, Шукшина с их деревенской вселенной, Шолохова с его канувшим в Лету казачьим миром. Впрочем, у меня немало и «городской» прозы – я уж лет тридцать житель городской, любящий, как и былую деревню, величавые древнерусские и старорусские города, которые, кстати, как и деревни, не противостояли природному миру, но в каменной и особенно деревянной архитектуре своей подражали природе.

– Ваши произведения называются «Старый покос», «Не родит сокола сова»; «Елизар и Дарима»; «Не попомни зла», «Воля», «Красная роса»; «Чудо», «Хлебушко», «Утром небо плакало, а ночью выпал снег», «То ли сон, то ли явь». Уже сами названия отражают совершенно особый строй жизни, который вы в своём творчестве сохранили. Вы насквозь пронзены любовью к Земле и Богу, сотворившему нашу землю. А что сегодня – не ушли ли ваши герои с земли? Что сегодня с сибирской землей происходит?

– Часто охватывает апокалипсическое унынье, когда вижу заросшие дурнопьяной травой крестьянские поля, где дико воют одичалые псы, когда вижу сквозь наволочь слёз мертвеющие сёла и деревни, где доживают век старики со старухами да неприяканно шатаются горькие пьяницы. Но ведь когда-то были порушены православные храмы и народ обезбожился, и казалось, что это до скончания мира, ан нет, и церкви взнялись из праха, вера затеплилась в народе, так и в деревенском мире взрастает новое поколение крестьян, которые вольно ли, невольно вынуждены возрождать не только многовековой хозяйственнный опыт, природолюбие и природознание своих предков, но и духовно-культурный, творческий крестьянский мир. Приезжаю в забайкальское село Погромна, село моего деда по матушке, и встречаюсь с внучатыми племянниками, приятелями – несмотря на молодые лета, все они крепкие трудолюбивые крестьяне, держат много скота, имеют свои покосы и пастбища, они понимают, что иначе не выжить ни житейски, ни нравственно, иначе детей не вырастить, не наставить их на путь созидательной любви к ближнему и Вышнему, к родимой русской земле. И в них я чую, слышу, вижу природно-крестьянский и христианский дух моих героев.

– «Деньги – родина безродных», – сказал кто-то из умных иностранцев. Я думаю, что вы это очень хорошо знаете и можете сказать почему. Почему все, кто готов проявлять безразличие к деньгам, сброшены с «корабля современности»? Я, конечно, не говорю о той нищете без Бога, о которой говорил нам Достоевский. Эта нищета страшна. Но, может быть, мы сами виноваты в том, что не хотели быть успешными в «новом мире»? Какая жизнь вам приходится впору? Что говорит Вам собственный опыт – уже и немаленький?

– Меня окаянному русскоязычному времени отвергнуть было просто – писатель, известный в узком дружеском кругу, а, скажем, Валентина Распутина или Василия Белова, тоже певцов крестьянского мира, даже ельцинская воинственно космополитическая власть не смогла загнать в небытие, поскольку русское крыло брежневской власти, говоря нынешним языком, с таким мировым размахом «раскрутило» эти имена, что уже и неподсильно загнать их в забвение. Властвующая нерусь (а она может быть и русской по крови) как и в смуту начала прошлого века, так и нынешнего привечает литературу не русскую, а русскоязычную, где процветают и писатели-русофобы, и писатели русские по крови и по любви к России, но оторванные от истинно русского, суть крестьянского, духа – либо умозрительные и нервные модернисты-метафористы, либо полужурналисты, либо средне-русские, равнинно-серые, пишушие «инструкции от перхоти». Мне, увы, не хватило русско-советской власти, а в ту пору не хватало бойкости, чтобы обрести звучное имя, тогда бы и со мной носились как с писаной торбой. Но, увы… Вообразим, что Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, ещё не ведомые читателю, написали бы «Царь-рыбу», «Привычное дело», «Прощание с Матёрой», и что бы их ожидало?.. Русскоязычные журналы указали бы на дверь – поцелуй пробой и вали домой, а напечатали бы помянутые произведения лишь русские журналы, если бы, конечно, некий заведующий отделом прозы – «асфальтовый писатель» – не раздолбал в пух и прах, повинив в диалектизме, этнографизме и словесном орнаментализме. И прочитали бы их повести от силы человек сто, получили бы писатели вознаграждения – выпить, закусить, да на том и притихли. По нынешним временам, как говаривал мой приятель-читатель, может, походили бы эти бедалажные писатели с протянутой рукой по миру, поунижались перед толстосумами-мироедами, наскребли бы на книжечку прозы, чтобы раздаривать друзьям, и ходили бы в скосопяченных ботинках и учительствовали в сельских школах. Вот какая ждала бы их судьба…

Когда вместе с Империей рухнуло государственное книгоиздание, я оцепенел, я не знал, как жить дальше, потому что десятилетия, перебиваясь с хлеба на квас, вдохновенно и самоотречённо трудился над своими повестями и рассказами, и мне светила счастливая издательская судьба (в двух столичных издательствах, в родном иркутском приступили к работе над моими книгами). В советские времена высоко ценилась талантливая проза, издательства выплачивали писателям щедрые гонорары, на которые можно было покупать квартиры, и мощно была развита сеть книготорговли. И вдруг всё рухнуло. И читателей в России резко поубавилось, отчего нынешний серьёзный писатель похож на сумасшедшего, который вещает зарешеченному окну. Тяжело я переживал в ту пору – утратился смысл жизни, но потом смирился, утешил себя тем, что Господь примет наши души не по книгам (за книги-то можно и пострадать на Суде), и, чтобы выжить, таёжничал, разводил огородину, читал лекции в университете, занимался самой разнообразной издательской работой, лишь от случая к случаю обращаясь к литературному творчеству. Скажу не кокетничая, не заигрывая с читателем, деньги меня волнуют лишь в той мере, в какой они дают творческую свободу. Я ведь, что Шура Балаганов из юморной одесской повестушки, от природы столь неприхотлив, что лишь в зрелые лета смекнул, что нелишне иметь и две пары башмаков. С точки зрения славы и земных благ, в сравнении с вышепомянутыми народными писателями, в сравнении с «бульварными беллетристами», моя писательская судьба убога, но, видимо, в этом и есть Божий промысел о моей судьбе: будь у меня слава и деньги, я бы, может, не устоял перед грешными соблазнами мира сего и, может быть, пустился бы во все тяжкие. А потом, как ожиревшее быдло, стал бы и циничным, и нигилистичным. Но Бог миловал меня, многогрешного, от искушения и не дал мне – ни богатства, ни славы. Усмиряю себя тем, что легче верблюд пролезет в игольное ушко, нежели богатый попадёт в рай. Хотя иные житейски скудные тоже живут в грехах, как в шелках, и лишь одно утешает, что скудость не даёт им впасть в содомскую бесовщину.

– У нас с вами есть, мне кажется, общий опыт. Смотрите. Мы помним, как враз случился культурный взрыв после «революции верхов» 1991 года. Мы помним жгучие дебаты между «патриотами» и «демократами», разделение союзов, театров по лагерям. Всё дробилось, делилось, вопило о своей правде. А что сегодня? Все дружно (и патриоты, и демократы) разрешили государству не иметь никакой культурной воли и стратегии. А если ты вдруг что-то с него спрашиваешь, то тебя тут же обвиняют в «тоске по тоталитаризму». Как вы считаете, нужна ли таким нерыночным, почвенным писателям, как вы, государственная поддержка? Хотите ли вы что-то от государства или считаете, что и оно уже бессильно признать и поддержать тех, кто считает, что любовь и вдохновение, красота и истина – непродажны?

– Если бы российская власть была истинно русской по духу и слову, то «бульварным писателям» она бы чинила препоны, прохладно бы относилась даже и к талантливым «интеллигентным» писателям – и патриотам и демократам, ибо от них испокон веку нравственная смута, но писателей, подобных мне, – простите за нескромность, – власть бы на руках носила, потому что с нами двухтысячелетняя народная мудрость, с нами слово, созвучное многовековому великому устному поэтическому слову. Народными писателями российская власть бы гордилась, как власти иных народов гордятся своими национальными эпосами. Но наша власть похожа на колониальную… Как писал я в статье «Плач по литературе», «со второй половины восьмидесятых годов русскую традиционную народную литературу, словно безродную и бездомную нищенку, чужеродная и чужеверная российская власть выпихнула на задворки культуры, отдав предпочтение зрелищным искусствам сплошь и рядом низкого пошиба. (Пощадила власть чужеродно-либеральную беллетристику, кою испокон веку корёжило от духа русского, порождающую «гениальных» выкидышей, словно грибы-поганки в душной плесени, и под ор и визг телерекламы надувающую очередной «мыльный пузырь», талдыча ошалевшему народу, что иной литературы и в помине нет.) Винить постсоветскую государственную власть в том, что она спихнула русскую народную литературу с корабля современности, жаловаться правителю было бы смешно и горько. Это походило бы на то, как если бы мужики из оккупированной смоленщины и белгородчины писали челобитную германскому наместнику, лепили в глаза правду-матку и просом просили заступиться: мол, наше житьё – вставши и за вытьё, босота-нагота, стужа и нужа; псари твои денно и нощно батогами бъют, плакать не дают; а и душу вынают: веру хулят, святое порочат, обычай бесчестят, ибо восхотели, чтобы всякий дом – то содом, всякий двор – то гомор, всякая улица – блудница; эдакое горе мыкаем, а посему ты уж, батюшка-свет, укроти лихомцев да заступись за нас, грешных, не дай сгинуть в голоде-холоде, без поста и креста, без Бога и царя… Повеселила бы мужичья челобитная чужеверного правителя, сжалился бы над оскудевшим народишком, как пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву…

Трагедия русской традиционной литературы – это трагедия перестроечной России, а трагедия даже не в том, что искушённые чужебесным Западом доморощенные воры и душегубцы державу в одночасье ограбили до нитки и российский народ проснулся нищим и обездоленным, – великая трагедия России в том, что окаянная и безродная власть вот уже два десятилетия с дьявольским упорством, с дьявольской методичностью работает над изменением русского менталитета. Наши массовые зрелищные искусства, подобные бесовским пляскам на русских жальниках, даже несмотря на сопротивление Русской православной церкви, выбивают из русского характера исконные начала: любовь к Вышнему и ближнему, любовь к русской державе, братчинность, общинность, совестливость, обострённое чувство справедливого мироустройства. В прошлые века, когда не было ещё в помине глобальных средств массовой информации, помянутые этические начала жили в народе неколебимо, и лишь в придворных и притворных российских сословиях под влиянием западноевропейской культуры происходили ментальные изменения, утрата национального характера. Но в годы перестройки с её агрессивной и всеохватной дьявольской пропагандой, с использованием телевидения, космополитизации подвергся уже весь народ и стал утрачивать свой исконный духовно-нравственный образ.

Первое, что перестроечная пропаганда сотворила, – загнала в катакомбы русскую традиционную литературу, видя в ней оберег русского народного характера. Разумеется, как уже сказал раньше, пропаганда не могла откреститься от выдающихся народных писателей, и почивших в Бозе, и ныне здравствующих, таких как Шолохов, Шукшин, Абрамов, Рубцов, Белов, Распутин, потому что имена их уже в советскую пору были прославлены на весь мир. Но пропаганда – и либеральная, и даже патриотическая – исподволь дала понять, что на этих именах народная литература и завершилась. А это неправда: русская народная литература жива и в поколениях, пришедших именитым вослед со своим русским народным словом. Горе мыкают по городам и весям талантливые писатели моего поколения и поколения грядущего. Неистребим твой Божий дух, Христова Русь; бескрайне щедра на таланты вроде и голодная, холодная, хмельная и бесправная Русь; европы и америки тебе и в подмётки не годятся – биороботы: баксы загребать, убивать, жрать да в барби-кукол соблазнять.

Все за упокой да за упокой, завершу во вздравие… Унынье – грех. Как в народе говорят: наладился помирать, сей рожь. Будем уповать на чудо – на то мы и русские – и верить, что российская государственная политика в области культуры и искусства, исподвольно порусев, обернётся благодушным лицом к своей родной, русской традиционной литературе, осознав её главенствующее положение в культуре по сравнению со зрелищными искусствами. Нужно, чтобы в Государственной Думе был принят Закон о творческих союзах, исходя из которого Союз писателей России обрёл бы статус государственной структуры в области культуры и искусства, чтобы писательство стало профессией, а не хобби. Вообразим, что Пушкина или Гоголя государственная власть приравняла к собирателю спичечных этикеток. А Пушкины и Гоголи явятся и в нынешнем веке. Возрождение русского национального характера в православном воцерковлении – не обряда лишь ради, а с полной и неколебимой верой, что по любви к Вышнему и ближнему удостоимся Царствия Небесного; на земле же русское возрождение невозможно без возрождения русского искусства, истинно и глубинно простонародного по духу и слову.

Спасибо Анатолий. Я люблю вас за крепость, мужество, за свою дорогу.

Беседу вела Капитолина КОКШЕНЁВА