Кто открыл Юрия Кузнецова

№ 2009 / 44, 23.02.2015

Идею этой статьи мне подсказал Сергей Гонцов. Он предложил широко отметить 35-летие со дня первой публикации статьи Инны Ростовцевой «Этика космоса». По его мнению, именно эта статья Ростовцевой принесла Юрию Кузнецову всенародную известность.

Идею этой статьи мне подсказал Сергей Гонцов. Он предложил широко отметить 35-летие со дня первой публикации статьи Инны Ростовцевой «Этика космоса». По его мнению, именно эта статья Ростовцевой принесла Юрию Кузнецову всенародную известность. Правда, в литературных кругах всегда утверждалось иное: будто первым Кузнецова открыл Вадим Кожинов. Так кому же верить?

Моя точка зрения: все неправы. Конечно же, имя Кузнецову сделали не статьи Ростовцевой или Кожинова. У всех на слуху он оказался сразу после того, как в 1968 году в Литинституте по рукам пошло гулять его стихотворение «Атомная сказка».

Юрий КУЗНЕЦОВ

Но сначала было краснодарское совещание молодых писателей. Оно состоялось, если я не ошибаюсь, в июне 1965 года. Подбором участников занимался ответственный секретарь Краснодарской писательской организации Виталий Бакалдин. Он же организовал приезд на Кубань трёх москвичей – поэтов Михаила Львова и Виктора Гончарова и прозаика Анатолия Ференчука, а также ленинградского литературоведа Владимира Бахтина.

Судя по газетным информациям, бесспорных оценок на том семинаре удостоился один лишь Виктор Лихоносов. И это было неудивительно. Ведь двумя годами ранее его рассказ «Брянские» напечатал в «Новом мире» сам Твардовский. Поразительным оказался другой факт. Даже после публикации в лучшем журнале страны литературные чиновники почему-то упорно продолжали тормозить приём Лихоносова в Союз писателей. Окончательно этот вопрос решился только после приезда в Краснодар опытного аппаратчика Ференчука.

Дальше начался разброс мнений. Бахтин кроме Лихоносова выделил Ивана Зубенко и М.Плямма и уже потом предлагал отметить более молодых их товарищей – К.Проймина, Владимира Стрекача, Юрия Кузнецова и Валерия Горского. Но совсем другой ряд выстроил по итогам совещания Гончаров. Он-то литературную ситуацию на Кубани в отличие от других московских и ленинградских гостей знал не понаслышке, а, можно сказать, изнутри. И не только потому, что кубанская земля была его малой родиной. В начале 1960-х годов поэт подолгу пропадал в Краснодаре, занимаясь там резьбой по камню и дереву. Так вот Гончарова более всего на семинаре задели стихи Юрия Кузнецова, школьного учителя Владимира Елагина, каменщика Владимира Демичева и газетчика Валерия Горского. При этом на первое место он сразу поставил Кузнецова. Представляя 27 июня 1965 года в газете «Комсомолец Кубани» участников совещания, Гончаров писал: «Юрий Кузнецов, на мой взгляд, уже сложившийся поэт. Юрий служил в армии, сейчас работает в Тихорецке. Спросите у него, что такое поэзия, и он вам скажет: «Поэзия – это чудесная способность удивляться. Удивление особо присуще молодости. Когда человек теряет способность удивляться, от него уходит молодость, он утрачивает поэтическое восприятие мира».

Поскольку Гончаров со своими кубанскими корнями в данном споре оказался человеком крайне пристрастным, роль арбитра взял на себя Львов. Он тоже поддержал опыты Горского и Елагина, но безусловным лидером, как и Гончаров, признал лишь Кузнецова.

Надо сказать, что Кузнецов к тому времени уже чётко определился со своими планами. Ещё весной он отправил в Москву в Литературный институт тетрадь из 45 страниц «Полные глаза». Рукопись попала к Александру Коваленкову, чей глаз зацепился всего лишь за четыре строки («…И снова за прибрежными деревьями / выщипывает лошадь тень свою…»; «Капли с куриным упорством клюют» и «…грибы, как настольные лампы»). Коваленков сомневался, достаточно ли этого для поступления в Литинститут. Лишь в последний момент он в своём отзыве сделал оговорку: «Впрочем, честно говоря, Ю.Кузнецов не хуже многих, склонных к новациям». Разрешил спор Владимир Соколов. Он в краткой рецензии написал: «Сомнения А.А. Коваленкова мне понятны, однако столь же понятен и его вывод – «допустить можно». О неслучайности Ю.Кузнецова в поэзии говорят хотя бы и такое строки:

И вот уже грохот, сумятица, визг, Бегут проливные потоки. Под низкой подводой не скрыться от брызг, И в брызгах, как в родинках, щёки. В глубоком кювете грызутся ручьи, А тучи трещат, как арбузы. Под ливнем летящим шумлив и речист Неубранный лес кукурузы… и др.

Допуск к экзаменам Ю.Кузнецовым заслужен. Я – за».

Но последнюю точку в вопросе допуска Кузнецова к экзаменам в Литинститут поставил краснодарский семинар молодых писателей. В отличие от Коваленкова Львов не колебался. Он сразу понял, что столкнулся не с середнячком, который не хуже и не лучше других стихотворцев. Перед ним предстал дерзкий поэт с интересной судьбой. Вот почему Львов немедленно подписал молодому кубанцу ещё одну рекомендацию в Литинститут.

Более того, вернувшись в Москву, Львов не поленился зайти к редактору альманаха «Наш современник» Борису Зубавину, предложив ему тут же поставить в ближайший номер сразу восемь стихотворений неординарного автора. Львов сам вызвался сочинить короткое предисловие. В своём вступительном слове он утверждал: «Стихов пишется сейчас много. Стихи пишут почти все. Это, конечно, хорошо, приятно. Но истинная радость – вдруг увидеть в этом потоке стихов настоящее, живое слово, неподдельную, истинную поэзию. Мы, старшие поэты, в таких случаях радуемся, как будто встретились со своей юностью, со своей молодостью. Такое произошло со мной в Краснодаре, на семинаре молодых писателей. На этом семинаре меня очень обрадовали стихи замечательных ребят: Валерия Горского, Владимира Демичева и, особо, Юрия Кузнецова. В стихах Юрия Кузнецова уже была биография, судьба поколения, молодость и свежесть восприятия мира. Юрий Кузнецов очень молод, но он уже много повидал, служил в армии после средней школы, побывал на Кубе, работал в милиции. Он покорил нас, и руководителей, и участников семинара, не только своими молодыми стихами, но и своим обликом настоящего молодого человека нашего времени. Слушая его, я вспоминал Николая Майорова. Стихи Юрия Кузнецова в чём-то перекликаются с его стихами («Шла молодость», «Не докурил»)».

Через несколько месяцев эти слова из «Нашего современника» перепечатали уже в Краснодаре, украсив ими титул первой книги Кузнецова «Гроза».

Львов и потом не оставлял молодого кубанца без своего внимания и всячески ему помогал. Так, когда поэт узнал, что его подопечного приняли в Литинститут только на заочное отделение, он всё сделал, чтобы после летней сессии талантливого студента перевели на дневной стационар. Понимая, что на этот раз одного его ходатайства могло оказаться недостаточно, Львов заручился поддержкой председателя бюро творческого объединения московских поэтов Ярослава Смелякова. Они вдвоём отправили ректору Литинститута Владимиру Пименову следующую бумагу: «Дорогой Владимир Фёдорович! На первом курсе заочного отделения Литературного института учится поэт Юрий Кузнецов. От имени Бюро творческого объединения поэтов и от себя лично просим Вас оказать ему содействие в переводе на очное отделение института. Стихи Юрия Кузнецова обрадовали нас гражданственностью, одарённостью; большой цикл его стихов мы приняли в «День поэзии». Учёба в Литературном институте, общение с большими мастерами поэзии в Москве даст много молодому поэту и поможет в его дальнейшем росте и становлении».

Именно по протекции Львова Кузнецов, когда перешёл на дневное отделение, попал в семинар к одному из самых образованных поэтов советского времени – Сергею Наровчатову (хотя поначалу карты складывались так, что его хотели записать к ортодоксу Коваленкову).

Потом, когда из Краснодара прислали первые экземпляры дебютной книги Кузнецова «Гроза», Львов поспешил этот сборник показать Сергею Поликарпову, которого в московских литературных кругах одно время прочили чуть ли не в первые поэты России. Поликарпов просто обожал экспрессии. Используя спортивную терминологию, он в своей рецензии, предназначенной для альманаха «Кубань», написал: «Итак, состоялся первый серьёзный бой за право остаться в памяти читателей. И, как рефери, с удовольствием отмечая, что он с большим преимуществом выигран Юрием Кузнецовым, я высоко поднимаю его руку».

Но Львов и на этом не успокоился. В апреле 1974 года он написал Кузнецову просто блестящую рекомендацию в Союз писателей, дав высочайшую оценку его первому московскому сборнику «Во мне и рядом – даль».

Добавлю, что, перейдя потом заместителем к Наровчатову, Львов тут же выступил за появление в «Новом мире» стихов Кузнецова. Это тоже нельзя забывать.

Многое после краснодарского совещания молодых писателей для утверждения Кузнецова в поэтическом мире сделал и Гончаров. Бывший лейтенант-пехотинец сразу почувствовал в Кузнецове родную душу. Они какое-то время только и жили космосом. Гончаров ещё за два месяца до полёта Гагарина в космос напечатал в газете «Комсомолец Кубани»: «Я стартовал с коры земной, / Передо мной Венера. / Далёкий путь… / За мной, за мной следите. / Я ваши помыслы, / Людской мечты кусочек». Но ведь в том же духе начинал и Кузнецов. Он писал:

Да, вот сейчас, когда всего превыше Ракеты, космос взявшие в штыки, Все наши представленья и привычки Звучат, как устаревшие стихи. Как я встревожен за мечту, за смелость, Ведь в тишине, уйдя на миг от дел, Любуюсь я звездой, упавшей с неба, А может, это космонавт сгорел!

В этом стихотворении Гончаров заметил атомное мышление Кузнецова. «Да, – восклицал он в своей рецензии на первый кузнецовский сборник «Гроза», – в этом стихотворении есть понимание той блистательной трагедии, которая происходит с человечеством в атомном возрасте» («Литературная Россия», 1966, 14 октября).

Таким учитель Юрия Кузнецова – Сергей НАРОВЧАТОВ был на фронте

Спустя два года Гончаров написал доброе слово к подборке стихов Кузнецова уже для «Литературной газеты».

Отдельно стоит сказать о роли в поэтической судьбе Кузнецова критика Ал. Михайлова. В середине 1960-х годов он был проректором Литинститута и руководил семинаром заочников. В числе его двенадцати студентов в 1965/66 учебном году числился и Кузнецов.

Михайлов очень хорошо знал и чувствовал современную русскую поэзию, но всегда отличался крайней осторожностью. Его ведь не зря в 1960 году после окончания Академии общественных наук оставили в аппарате ЦК КПСС. Там очень ценили грамотных людей, которые умели жертвовать своим талантом ради исполнения чужих идей. Отработав безропотно пять лет в отделе пропаганды ЦК, Михайлов рассчитывал получить более солидную должность. Но старшие товарищи решили для начала испытать его на надёжность в должности проректора Литинститута.

Михайлов, несомненно, сразу оценил самостоятельность характера своего студента, его резкость суждений и большой поэтический дар. Но сразу открыто поддержать дерзкого молодца он не решился. Не случайно критик весь первый курс его как бы попридерживал. Михайлов ведь на обсуждение семинара его поэтические опыты так и не вынес. Лишний шум проректору Литинститута был не нужен. Критик не терял надежды в скором времени получить новый, более высокий партийный пост.

После первого курса Михайлов написал на Кузнецова следующую характеристику: «Одарённости этого студента проявиться в полную силу мешает внешняя экспрессия, скрывающая истинную натуру. Кузнецов – человек тонко чувствующий, наблюдательный, совестливый, но всё это с трудом прорывается в его стихах через покров внешней напускной экспрессии; почему-то ему нравится поза этакого бывалого, всё на свете испытавшего и изрядно уставшего человека. Думаю, что здоровая, неиспорченная натура этого парня возьмёт верх, возобладает над модой, и тогда откроется в нём интересный, вполне современный поэт».

Конечно, Михайлов лукавил. Если б критик не видел в Кузнецове интересного современного поэта, зачем бы он стал упоминать его в своей статье «Тысячелистая книга поэзии», напечатанной в 1967 году в главном теоретическом издании ЦК КПСС – журнале «Коммунист»?! К чему бы ему хвалить стихотворение «Я солдат», которое, кстати, двумя годами ранее полностью проигнорировал Коваленков, не обратив на него никакого внимания при приёме в Литинститут? Другое дело, что Михайлов, и тут соблюдая чрезмерную осторожность, на всякий случай поставил Кузнецова в ряд с другим своим студентом – Юрием Беличенко, который в реальности был его антагонистом, но отличался более взвешенным характером и имел безупречную у кадровиков репутацию.

Впоследствии Михайлов Кузнецова очень часто в своих работах и упоминал, и цитировал, но всегда с какими-то оговорками. Для примера я приведу его статью «Есть о чём поспорить», напечатанную в 1970 году в теоретическом журнале «Вопросы литературы». Михайлов посчитал для начала нужным вспомнить дебютную книгу Кузнецова «Гроза». «Ю.Кузнецов, – отмечал критик, – ещё был очень зависим от предшественников, повторял многие внешние черты их стиля». Но потом он перешёл к стихам поэта литинститутского периода. Прежде всего его изумила «Атомная сказка», вошедшая с лёгкой руки Наровчатова в ежегодный альманах «День поэзии 1970». В свойственной Михайлову осторожной манере он выразил надежду, что в новой книге Кузнецов своеобразно переплавит «опыт предшествующего поколения».

Эту тактику всё нормировать и дозировать Михайлов потом изберёт в своём журнале «Литературная учёба». С одной стороны, он в конце 1970 – начале 1980-х годов обильно в этом издании печатал как самого Кузнецова, так и статьи о нём. Но с другой – любые похвальные слова тут же уравновешивались разгромными публикациями. Это – чтобы никто не обвинил редактора в предвзятости. Соблюдение баланса сил было для Михайлова законом жизни.

Уже в 1983 году Михайлов написал: «Да, Юрий Кузнецов поколебал масштаб «привычной» талантливости. Грубая материя стиха. Угрюмство, проистекающее от ощущения непомерности груза, лёгшего на плечи поэта. Понимание своей роли в глобальном кризисе. Поэт проявил себя в позиции Фауста – отрицателя, верящего в силу магии, но он ещё далёк от Фауста второй части трагедии, который мог сказать:

Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, Жизнь и свободу заслужил».

Но через девятнадцать лет Михайлов сделал другое признание. В одном из писем он горько корил себя за то, что в своё время не разглядел в Кузнецове большого поэта.

Зато этой ошибки избежал Сергей Наровчатов, у которого Кузнецов занимался с осени 1966 до весны 1970 года. После второго курса он в характеристике на своего студента отметил: «Весьма способный человек, но ещё не определивший точки приложения своих способностей. Сейчас он весь в исканиях и поисках, как тематических, так и технических. Мыслит оригинально, по-своему».

Через год, 25 мая 1968 года Наровчатов, сравнив прежние стихи с новыми вещами, пришёл к выводу, что Кузнецов сделал резкий качественный скачок. «Наконец, – писал Наровчатов, – строки стали не просто строками, а подлинной лирикой. Лирика эта не сердечная, не любовная, а исповедальная. Теперь я уверенно могу сказать о Кузнецове, что он человек не только способный, но талантливый».

На последних курсах Кузнецов стал явным лидером. «Это поэт большой потенции и перспективы, – писал о нём Наровчатов 20 июня 1969 года. – Подборку его последних стихов я предложил в «Новый мир» <…> Подготовил сборник, который будет издаваться в б-ке «Московского комсомольца». Мною написано к нему предисловие».

Но тут Кузнецову не повезло. В это время власти стали всячески выдавливать из «Нового мира» Твардовского. В литературных кругах поползли слухи, будто место главного редактора журнала партийное начальство предложило Наровчатову. И хотя Наровчатов твёрдо сказал, что в операции по удалению Твардовского участвовать не намерен, все его рекомендации «новомирская» гвардия встретила в штыки. Ничего не получилось в 1969 году и с библиотечкой «Московского комсомольца».

Однако Наровчатов на этом не успокоился. В 1970 году с его подачи несколько стихотворений Кузнецова появилось в альманахе «День поэзии». Потом он помог своему ученику устроиться на работу в издательство «Современник» и выпустить там новую книгу. Именно Наровчатов организовал и приём Кузнецова в Союз писателей. Будучи искушённым литературным чиновником, он всё заранее просчитал. По его просьбе, кроме Львова, блестящую рекомендацию молодому поэту написал ещё один поэт-фронтовик Евгений Винокуров. «Ю.Кузнецов – талантливый поэт, много, перспективно работающий в поэзии, – утверждал Винокуров. – Его стихи отмечены печатью настоящей оригинальности, художественной смелости. Поэт ищет и находит, он мыслит по-своему, видит по-своему. Я верю в его творческую судьбу. Наделённый фантазией, метафорически видящий мир, поэт, на мой взгляд, ещё весь в развитии, в движении, что очень важно. Это создаёт уверенность в его серьёзной творческой будущности». Эта рекомендация, помимо всего прочего, нужна была ещё и потому, что Винокуров имел серьёзный вес в либеральных писательских кругах.

В общем, Наровчатов обеспечил Кузнецову поддержку во всех влиятельных литературных группировках. Не случайно на секретариате Московской писательской организации за Кузнецова горячо ратовала даже Маргарита Алигер. Довольный Наровчатов, когда подводил итоги секретариата (это было 27 ноября 1974 года), не удержался и заметил о своём ученике: «Это одна из ярких кандидатур после того, как мы приняли Вознесенского. Это, конечно, совершенно иной поэт, диаметрально противоположный, но он просто очень талантливый».

Вскоре Наровчатов возглавил «Новый мир», и там он в течение нескольких лет напечатал четыре подборки со стихами Кузнецова, которые заставили говорить об этом поэте весь читающий мир. К примеру, Давид Самойлов, когда прочитал июльский номер журнала за 1975 год со стихами Кузнецова, в своих подённых записях отметил: «Большое событие. Наконец-то пришёл поэт. Если мерзавцы его не прикупят и сам не станет мерзавцем, через десять лет будет украшением нашей поэзии. Талант, сила, высокие интересы. Но что-то и тёмное, мрачное».

Какие ещё после сказанного нужны доказательства того, что первыми Юрия Кузнецова заметили, поддержали и вывели на всесоюзную трибуну писатели-фронтовики Михаил Львов, Виктор Гончаров, Ал. Михайлов и Сергей Наровчатов?

Другое дело, что Кузнецов формировался и рос не в безвоздушном пространстве. Он, естественно, поддерживал связи со своими земляками и много и живо общался с однокурсниками в Литинституте. В Краснодаре, до Литинститута, в его круг прежде всего входили молодые поэты Валерий Горский и Вадим Неподоба. А в Москве он одно время часто пересекался с бывшим своим земляком Олегом Чухно. Именно у Чухно Кузнецов впервые увидел Инну Ростовцеву, которая после аспирантуры устроилась в журнал «Детская литература» и занималась, кажется, творчеством Николая Заболоцкого.

Как я понимаю, Ростовцеву тогда просто заворожили фольклорные образы Кузнецова, его необычные символы и непривычное отношение к космосу. О своём восприятии стихов молодого поэта летом 1973 года она подробно рассказала участникам выездного секретариата Союза писателей России в Тольятти. А когда у Кузнецова вышла первая московская книга «Во мне и рядом – даль», она тут же согласилась дать её автору третью рекомендацию в Союз писателей.

В своей рекомендации Ростовцева отмечала: «Юрий Кузнецов написал две книги стихов. Вторая книга «Во мне и рядом – даль» [«Современник», 1974] вышла 8 лет спустя после выхода первой – «Гроза» [Краснодар, 1966]. Поэт не спешил печататься, а серьёзно работал, много думал и искал себя, своё место в жизни и в поэзии. Его труды увенчались успехом: состоялась не только 2-ая книга – (явление само по себе не столь уж частое в поэзии; обычно удачу поэту приносит 1-ая книга, а 2-ая – лишь дополняет и подчас самоповторяет первую), – но – что важно подчеркнуть – состоялся поэт. Поэт с гражданской ориентацией таланта, не обходящий сложные проблемы современности, драматические и трагические моменты бытия человека ХХ века – отсюда публицистический пафос, острая конфликтность многих его стихотворений. Поэт со своим видением мира, с новым решением темы, которую можно условно обозначить как человек и космос, – у Юрия Кузнецова мы находим новое качество её, новый комплекс этический. Поэт со своей собственной манерой выражения, которую отличает чёткость формы, ёмкость мысли и чувства, внутренняя психологическая наполненность стиховой структуры, тяготеющий к содержательности новеллы, повести, романа! Заслуживает внимания стремление поэта к обновлению средств художественной выразительности – использование фольклорных форм образности, символики, метафоричности. Новые горизонты поэта угадываются и в жанре поэмы – в поэме «Дом», задуманной автором как большое эпическое полотно о судьбах России и судьбах человека… Одним словом, перед нами поэт – хороших возможностей в искусстве. То, что им сделано, – сделано на хорошем художественном уровне и несёт на себе печать самобытного и оригинального дарования. Но мы вправе ожидать от Юрия Кузнецова новых интересных работ и новых свершений, ибо он наделён двумя важнейшими для поэта вещами – талантом и упорством. Именно эти качества и дают ему право быть рекомендованным в Союз писателей СССР».

Ну а затем в «Литературной газете» появилась уже статья Ростовцевой «Этика космоса». Назову даже точную дату её публикации – 16 октября 1974 года. Но я бы не сказал, что она носила какой-то эпохальный характер. Как не был чем-то исключительным и отклик Вадима Кожинова «Начало нового этапа?» в «Литературной России» («ЛР», 1974, 29 ноября).

Ростовцева отталкивалась от того, что Кузнецов раскрыл новые возможности современной поэзии прежде всего на космическом материале. Она писала: «Своеобразие эстетической системы Юрия Кузнецова связано как раз со стремлением поэта проникнуть в сферы новых измерений, рождённых именно эпохой освоения космоса». Но ей верно заметил Кожинов, что космическая проблематика присутствует в стихах не только Кузнецова. «Ценность поэзии Ю.Кузнецова вовсе не в «космизме» как таковом, а в той поэтической глубине и мощи, с которой воплощены в его лучших стихах и «космические», и иные проблемы». Я же от себя добавлю, что первым на космизм поэтики Кузнецова обратила внимание всё-таки не Ростовцева, это на девять лет раньше сделал поэт-фронтовик Виктор Гончаров.

Но сейчас я бы отметил другой момент. Я долго не мог понять, почему Ростовцева, проявив огромное внимание к стихам Кузнецова конца 1960-х – начала 1970-х годов, потом к творчеству поэта заметно охладела. Что изменилось? Ответ я, кажется, нашёл в её интервью Максиму Лаврентьеву, опубликованном в 2008 году в журнале «Литературная учёба». Похоже, Ростовцева обиделась за Чухно. Логика её проста. В Краснодаре были два подающих большие надежды поэта: Кузнецов и Чухно. Но в условиях Кубани реализовать свои таланты в полной мере они в силу ряда причин возможности не имели. В Краснодаре им обоим не хватало серьёзного общения с профессионалами, интеллектуальной жизни, какого-то блеска. Спасти от неминуемого шарлатанства и вырождения их могла только Москва. Но получилось так, что одному Москва якобы всё дала, а другому – ничего. Ростовцева винила в этом в том числе Кожинова. Мол, почему тот не стал поддерживать Чухно, ограничившись одним Кузнецовым. Возможно, поэтому Ростовцева потом перестала замечать новые книги Кузнецова.

Однако я не стал бы преувеличивать роль Кожинова. Вадим Валерианович, безусловно, был непревзойдённым мастером по созданию общественных репутаций. И с этой точки зрения, да, он кое-что для Кузнецова сделал.

Впервые Кожинов публично упомянул имя Кузнецова в 1973 году на «круглом столе» в «Литературной газете», посвящённом дебютантам. Тогда известные критики кому только не повыдавали авансов. Большое будущее предсказывалось Юрию Никонычеву, Александру Медведеву, Владимиру Жилину, Григорию Кружкову. И кто из этих имён потом удержался в литературе? Разве что Кружков, но не «Детскими рисунками», которые тогда изумили Арсения Тарковского, а в основном переводами. Стихами же, бесспорно, остался один только Кузнецов. Открывший в «ЛГ» дискуссию Кожинов, процитировав из последнего «Дня поэзии» кузнецовские строки «Шёл отец, шёл отец невредим…», сказал: «Я хочу поздравить не только Юрия Кузнецова с замечательным стихотворением. Мне хочется поздравить ещё и критика Александра Михайлова. Ведь он, можно сказать, «открыл» Кузнецова, процитировав несколько лет назад строки поэта в одной из своих статей. Строки тогда показались мне поэтически несовершенными, но была в них неподдельность чувства. Тем они и запомнились, как запомнилось и имя поэта» («ЛГ», 1973, 7 ноября).

Кстати, спустя четверть века Кожинов, даря поэту переиздание своей книги «Судьба России», надписал ему: «Юрию Кузнецову – одному из замечательных поэтов ХХ века, перед которым автор сей книги преклоняется ровно 25 лет, с 1973 года. 11 мая 1998 г.».

Но вот что странно – за все 25 лет Кожинов подробно стихи Кузнецова так и не разобрал. Он всё время то защищал поэта от нападок либеральной критики, то встраивал его творчество в контекст каких-то важных разборок.

Первым, кто глубоко проанализировал стихи Кузнецова конца 1960-х – начала 1970-х годов и серьёзно осмыслил его ранний поэтический мир, я думаю, был минский философ Ким Хадеев, опубликовавший в 1975 году в московском журнале «Дружба народов» статью «Уроки самопознания».

Об этом мыслителе сегодняшняя Россия почти ничего не знает. Он относился к тому же поколению, что и Кожинов (будучи на год его старше). Его родные тоже уже послужили идеям революции (мать Хадеева долгое время ходила в комиссарах). Только Кожинов начинал своё образование на филфаке МГУ, а Хадеев – на филфаке Белорусского университета (успев до этого поучиться в одном классе вместе с будущим нобелевским лауреатом Жоресом Алфёровым). При этом Кожинов в студенческие годы всячески демонстрировал свою аполитичность, а Хадеев, наоборот, отчаянно лез в политику. Первый свой бунт Хадеев поднял в девятнадцать лет, призвав своих однокурсников на комсомольском собрании свергнуть партийный режим и казнить Сталина. За это ему дали первый срок. Второй раз Хадеев угодил в тюрьму уже при Хрущёве, в 1962 году – за диссидентство. Сидя во Владимирской тюрьме, он сдружился с Юлием Айхенвальдом. А потом, уже на свободе, судьба свела его с критиком Львом Аннинским.

Аннинский мне в нулевые годы рассказывал о Хадееве какие-то невероятные легенды. Если ему верить, Хадеев в 1970-е годы официально нигде не работал, вёл богемный образ жизни и писал за кучу высокопоставленных белорусских партийных деятелей докторские диссертации по истории и философии. Вроде бы его ценил даже сам руководитель республики Машеров. Хадеев якобы имел в Белоруссии нелегальный титул властителя дум. Аннинский утверждал, будто Хадеев обладал какими-то рычагами влияния на издательскую политику. Во всяком случае, достоверно известно, что когда московское издательство «Искусство» испугалось печатать книгу Аннинского о кино, Хадеев в два счёта пристроил опальную рукопись в Минске. Добавлю, что как философ Хадеев прославился размышлениями о двоичности, из которой потом выросла его теория навстречности.

Так вот: в 1972 году Аннинский устроился в отдел критики журнала «Дружба народов». О Кузнецове он тогда ещё ничего не слышал. Глаза ему раскрыл вскоре Хадеев. Прочитав изданный в 1974 году в Москве сборник «Во мне и рядом – даль», Хадеев долго укорял Аннинского: почему журнал молчит, ведь в литературу ворвалась новая звезда. Устав от восторгов, Аннинский не выдержал и предложил своему белорусскому приятелю сесть и написать рецензию. В ответ товарищ критика сочинил целый философский трактат.

Хадеев первым осознал, что главная тема Кузнецова – «путь – дорога», «поиск – движение». «Система отсчёта у Кузнецова, – писал белорусский философ, – это прежде всего два полюса: Дорога и Дом; разность потенциалов рождает поэтический ток». Если первые читатели Кузнецова – осторожный Ал. Михайлов и верный марксист Юрий Барабаш сильную сторону молодого поэта увидели лишь в его стихах о войне, то Хадеев, безоговорочно согласившись с тем, что без кузнецовского рассказа о погибшем отце «картина духовной детонации военной темы в современной литературе будет теперь уже неполна», предупредил: «слово о прошедшей войне не может исчерпать задач» молодого поколения поэтов, «всё решит их новое слово о современности». Кузнецов в отличие от других сверстников это новое слово сказал.

После статей Ростовцевой, Кожинова и Хадеева это новое слово дерзкого ученика Наровчатова услышала вся читающая Россия. Но проникнуть в сокровенную суть этого слова, разгадать все его тайны, понять мироздание поэта пока толком никто не смог. Тот же Хадеев потом отошёл от литературной критики, целиком сосредоточившись на своей теории навстречности (он, как и Кожинов, скончался в 2001 году). Что-то удалось на этом пути сделать в 1980-е годы, по-моему, лишь исследователю из Донецка Владимиру Фёдорову. Но и он полной картины кузнецовского мира ещё не воссоздал.

Вячеслав ОГРЫЗКО