Без горечи, кислоты и соли

№ 2010 / 14, 23.02.2015

В мо­ём по­ни­ма­нии Ев­ге­ний Дол­ма­тов­ский был очень не­сча­ст­ным че­ло­ве­ком. Он, бе­зус­лов­но, об­ла­дал боль­шим да­ром. Ина­че вряд ли вся стра­на уже сколь­ко де­ся­ти­ле­тий слу­ша­ла бы его пес­ни «За фа­б­рич­ной за­ста­вой» и «Ком­со­моль­цы-до­б­ро­воль­цы».

Евгений ДОЛМАТОВСКИЙ

В моём понимании Евгений Долматовский был очень несчастным человеком. Он, безусловно, обладал большим даром. Иначе вряд ли вся страна уже сколько десятилетий слушала бы его песни «За фабричной заставой» и «Комсомольцы-добровольцы». Но на что поэт растратил свой талант? Мне до сих пор трудно понять, почему он, очень рано донельзя обласканный властью, не вступился перед войной за репрессированного отца. Что: собственная шкура оказалась дороже? Или были какие-то другие причины? И зачем ему понадобилось на взлёте своей карьеры «стучать» на однокурсников?

Евгений Аронович Долматовский родился 22 апреля (по новому стилю 5 мая) 1915 года в Москве. Его отец был адвокатом. Мать работала в библиотеке Румянцевского музея.

Вся семья Долматовских тогда ютилась в коммуналке. «Мой родительский порог, – вспоминал поэт, – комната в коммунальной квартире над Гоголевским бульваром, на третьем этаже дома, ещё долго после революции называвшегося «Иерусалимское подворье». В этом доме я родился, вырос в тесноте, да не в обиде, отсюда уезжал в Сибирь на коллективизацию, отбывал на малые войны конца тридцатых годов, отсюда уехал на Великую Отечественную и сюда же вернулся из Берлина».

После седьмого класса Долматовский поступил на отделение детского коммунистического движения в педагогический техникум, и уже в четырнадцать лет он стал сотрудничать с детскими изданиями.

Когда в 1932 году московский комсомол объявил призыв добровольцев на строительство метро, несостоявшийся пионерский вожатый устроился проходчиком на шахту «Охотный ряд». Но страсть к стихам оказалась сильней. И уже в 1933 году он подал документы на заочное отделение в Литературный институт.

Первый сборник «Лирика» из двенадцати стихов Долматовский выпустил в 1934 году. Надо признать, что молодой поэт очень быстро сориентировался и стал вскоре писать не по зову сердца, а то, что хотели от него услышать на Лубянке. За эту покладистость и умение чувствовать момент его в 1939 году наградили первым орденом «Знак Почёта». Но стоило поэту хоть на миг отдаться эмоциям, в нём сразу просыпался талант лирика, который иногда творил буквально чудеса. Пример тому – его прекрасная песня «Любимый город». При этом только очень близкие люди знали, какое горе свалилось тогда на комсомольского певца: у него репрессировали отца, занимавшего скромную должность юриста в конторе «Союзтранс».

Ещё перед войной Долматовский женился на молоденькой филологине по имени Софья, которая в 1940 году родила ему дочь Галину. Но этот брак оказался недолгим: Софья потом предпочла публициста Караганова.

Когда началась война, Долматовский получил назначение в газету 5-й армии «Звезда Советов». Однако уже через несколько недель он вместе с танковой дивизией попал под Львовом в окружение. Поэт попытался с несколькими ранеными прорваться к своим. Но их обнаружили немцы. Так Долматовский оказался в плену. Он потом писал:

Где-то есть армия. Где-то – Москва. Дом. Комнатушка с рисунками брата. Что же с Москвою? Жива? Не жива? Может быть, немцы идут по Арбату?..

В середине сентября до Москвы дошли слухи, будто Долматовский погиб. Родные поэта даже получили похоронку. Симонов посвятил памяти товарища стихи. Но Долматовскому повезло. «Я был ранен в голову и руку, – сообщал он весной 1942 года матери, – выздоравливал за колючей проволокой, бежал и испытал на себе всю верность украинских колхозников советской власти – они меня спасли и лечили». Но линию фронта перейти поэту удалось лишь 4 ноября.

После серии спецпроверок Долматовский вновь вернулся в армейскую печать. Он возобновил переписку с Ильёй Эренбургом, Константином Симоновым, Маргаритой Алигер, другими писателями. 30 сентября 1943 года поэт сообщал Эренбургу: «С июля месяца – с начала ихнего, а потом наконец нашего наступления, был всё время я у людей, вспоминающих Вас – Батова (тов. «Фриц»), Пухова и Черняховского, с которыми Вы были в районе Курска. <…> Очень хочется встретиться, поговорить, почитать стихи. Я почти не вылажу с передовой (правда, у журналистов передовая немного дальше переднего края), пишу стихи на колене. Недавно у меня случилось очередное несчастье: сгорела машина со всем моим архивом – стихами, записями, письмами за всю войну. Всегда в таких случаях кажется, что сгоревшие стихи были прекрасны».

Правда, до этого ЧП Долматовский успел переправить в редакцию журнала «Знамя» свою поэму «Вождь», в которой он излил всё, что накопилось у него с начала войны. Редакция поставила эту вещь в план 1944 года. Но перед выходом номера вёрстку журнала неожиданно затребовало управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Так вот, бдительные пропагандисты усмотрели в поэме паникёрские настроения. В докладной записке на имя секретаря ЦК Г.М. Маленкова партийные чиновники отметили, что редакция «Знамени» хотела напечатать «поэму Евг. Долматовского «Вождь», в которой неверно изображалось отступление Красной Армии в первые месяцы войны. Судя по этой поэме, Красная Армия беспрерывно отступала, не оказывая сопротивления немцам, начиная от наших границ почти до Москвы». Но разве это было не так?

Но Долматовского оргвыводы тогда не коснулись. За него пострадали только сотрудники редакции. В частности, ЦК снял с работы ответсекретаря журнала Михайлову.

На людях Долматовский делал вид, что ничего не произошло. 6 декабря 1944 года он писал Эренбургу: «Дорогой Илья Григорьевич, представьте себе добропорядочную квартиру колбасника [так Эренбург в войну называл немцев. – В.О.], скучную стрельбу зениток, абсолютно счастливого Кармена и ещё более абсолютно мрачного Долматовского. Мы всё-таки сходимся на одном – на неотвязной тоске по родине и на необходимости 3 раза в день ездить на виллисе в столовую. От этой самой тоски я лечусь стихами, кажется, дней через 10 закончу книгу [имеется в виду сборник «Дорогами войны». – В.О.], и, может быть, удастся самому отвезти её в Москву. Кое-что из этой книги Вы уже знаете, сейчас идёт новая волна».

После войны Долматовский вернулся в Литинститут, но уже на преподавательскую работу. Он получил статус официального поэта, подкрепив его в 1950 году Сталинской премией третьей степени. Но тут началась борьба с космополитами и кампания против врачей-евреев. Кто-то из партийного руководства предложил Долматовскому подписать письмо против «убийц в белых халатах». Но он отказался, хотя прекрасно понимал, какие за это могли последовать санкции. Позже Анатолий Рыбаков рассказывал культурологу Соломону Волкову: «У меня был приятель, мы вместе учились в школе – Долматовский Евгений Аронович. Еврей чистокровный. Его тоже вызвали в «Правду»: фамилия громкая – Долматовский, известный поэт. И он прямо оттуда приехал ко мне. Очень взволнованный. Говорит: «Знаешь, Толя, меня вызвали, чтобы я подписал письмо против врачей-евреев. Я отказался. И сказал так: я подпишу письмо, но в том случае, если его подпишут и русские поэты. Я не еврейский поэт, я русский поэт, я пишу на русском языке. Выделять себя как еврея я не могу» («Дружба народов», 2000, № 1).

Тем не менее чувство страха Долматовского уже не оставляло. Когда в августе 1953 года Эренбург попросил его помочь восстановить в Литинституте Манделя, поэт сразу спрятался в кусты. Он не верил, что со смертью Сталина начнётся поголовная реабилитация невинно пострадавших литераторов. Однако, чтобы соблюсти все приличия, Долматовский свой отказ сопроводил рассуждениями общего плана: мол, дело не в политике, а якобы в плохих стихах Манделя.

Эренбурга эта трусость бывшего фронтовика просто взбесила. Он наговорил ему кучу резких слов. В ответ Долматовский сочинил оправдательное письмо. Он утверждал: «Газетные стихи Манделя плохи, в них нет ничего кроме стихосложения. В институте я видел протокол, где сказано, что я дал на эти стихи отрицательную рецензию. Это неточно. Я отказался давать рецензию, т.к. считал, что дело не в оценке стихов: когда человека реабилитируют, его восстанавливают на работе (в данном случае – на учёбе). Я заявил, что приёмная комиссия, в которую я входил, здесь ни при чём, решать о восстановлении должна администрация».

После этого Эренбург больше и слышать о Долматовском ничего не хотел. Для него такого поэта уже не существовало. С другой стороны, Долматовский к тому времени заметно упрочил своё положение в писательском мире и в дополнительной поддержке нуждаться перестал, поэтому разрыв с Эренбургом он сильно не переживал.

Были ли потом у Долматовского какие-либо новые достижения? Как сказать. Да, можно вспомнить роман в стихах «Добровольцы». Он, по-моему, появился в 1956 году. Но люди запомнили не книгу, а снятый по её мотивам очень душевный фильм. «Зелёная брама»? Но в этой повести ведь всё так и осталось на уровне заявки. Всю правду о своём плене писатель даже на склоне лет сказать побоялся.

Увы, вечный страх не позволил Долматовскому занять место на поэтическом олимпе. Он остался стихотворцем средней руки. Но честно сказать об этом осмелился лишь Андрей Синявский, опубликовавший в 1965 году в «Новом мире» язвительную статью «Есть такие стихи…». Синявский прямо заявил, что поэзии Долматовского не хватает горечи, кислоты и соли.

Умер Долматовский 10 сентября 1994 года в Москве.

Вячеслав ОГРЫЗКО