Рассыпающийся сад

№ 2010 / 17, 23.02.2015

С от­кры­ти­ем за­на­ве­са на сце­ну с кри­ка­ми «ура» и ги­ка­нь­ем вры­ва­ет­ся чуть ли не пер­во­быт­ная тол­па в рус­ских на­род­ных ко­с­тю­мах. У каж­до­го – на­ряд­ная кру­жев­ная за­плат­ка на брю­ках или юб­ках сза­ди, по­ни­же спи­ны. Здесь же – мед­ведь.

Вишнёвый сад. Коляда-театр. Режиссёр-постановщик Николай Коляда.

С открытием занавеса на сцену с криками «ура» и гиканьем врывается чуть ли не первобытная толпа в русских народных костюмах. У каждого – нарядная кружевная заплатка на брюках или юбках сзади, пониже спины. Здесь же – медведь. Водят хороводы, куролесят, таскают бутылки с водкой, отливают в пластиковые стаканчики и пьют из них, а то и из горлышка. Закусывают крутыми яйцами, которые разбивают о головы друг друга.

Вместо вишнёвого сада – голые тоненькие прутики торчат из деревянных перил. На эти прутики аккуратно навешивают сотни пластиковых стаканчиков – сад как будто расцветает белым цветом. Потом, на протяжении всего спектакля, перила будут валиться, прутья вместе со стаканчиками осыпаться, а вся толпа будет вновь и вновь поднимать эти перильца и прутья, и снова и снова возводить и восстанавливать убогое подобие сада.

Без устали запевают припев к народной песне: «Люба – русая коса, казаки бедовые влюблены в её глаза, светло-васильковые». Это ждут Любовь Андреевну Раневскую.

Самый нетерпеливый ожидающий – Ермолай Лопахин (Олег Ягодин), в меховой шапке и нарядном костюме, правда, всё с той же кружевной заплаткой сзади. Он – странный, нервный, в очках – отличается от всех. Он единственный, который к чему-то стремится.

Вот появляется и Раневская со свитой. Как она соскучилась по своему имению, по дому и, главное, вишнёвому саду! Возгласы: «Ой-ой-ой-ой-ой! Уй-юй-юй-юй-юй!! Яй-яй-яй-яй-яй!!» Слёзы на глазах.

И опять бесконечный хоровод, роняют и поднимают вишнёвый сад, ищут друг у друга в волосах вшей.

На сцену вваливается вечный студент Петя Трофимов (Антон Макушин) в коротких штанишках с помочами и в бейсболке козырьком назад, и с идиотским торжествующим смехом радостно возглашает: «…Бывший учитель вашего Гриши!» А пальтишко и валенки давно утонувшего мальчика висят в том самом шкафу, который «дорогой многоуважаемый…» Здесь Раневская ещё даёт волю своим чувствам. В конце первой части она потерянная бродит по сцене, заглядывает в шкаф… Но вот её сменяет вползающий на четвереньках Петя Трофимов. Он допивает из разбросанных по сцене стаканчиков остатки водки и бормочет цитаты из Чехова: «Краткость – сестра таланта», «В человеке должно быть всё прекрасно» и другие, перемежая их народными пословицами вроде: «Водка белая, а нос краснит и репутацию чернит».

Поначалу показалось, что спектакль не въехал в Чехова и не въедет, а проедет по касательной, но ко второй половине первой части всё же въехал, причём постановщики и актёры раскрыли тот аспект пьесы, который мало вскрывался прежде: получился спектакль о поиске людьми того, за что зацепиться в жизни – и каждый в этой пьесе пытается за что-то зацепиться, хоть за какой-то смысл. Поначалу цепляются за самое тривиальное, что лежит на поверхности – и от этого и возникало ощущение поверхностности постановки: за посконную Русь, с гипертрофированными нательными крестами, с водочными бутылками, медведями, оканьем Вари (Ирина Плесняева), исканием вшей, развесистой клюквой и т.п. Оказалось, что в этом невозможно обрести смысл, и, в сущности, к концу спектакля другом бутылки остаётся лишь Петя Трофимов (а в начале лишь Ермолай не прикладывался). К концу первой части в центре внимания – шкаф с детским пальтишком и валенками, и Раневская пытается зацепиться за это – за воспоминания: смерть ребёнка, своё с Гаевым (Сергей Фёдоров) детство, покойная мать… Всё выглядит почти трогательно, но тоже оказывается наносным, и сущность героини вполне проявляется лишь во второй части, когда она едет в Париж к «человеку» – теперь она счастлива и довольна. А вишнёвый сад – лишь красивые слова. После известия о продаже сада она на миг снова идёт и открывает шкаф – но лишь на миг… Гораздо большее религиозное значение имеет сад для Лопахина – он потрясён и совершенно отрешён от мира после того, как стал обладателем сада. В этом герое в исполнении Олега Ягодина есть что-то инфернальное – и говорит он часто с отсутствующим лицом, как будто механически, скороговоркой; лихорадочно раскачивается; у него нервные тики – дрожат руки и лицо.

Интересный образ воплотил Сергей Ровин, играющий религиозного плясуна, потом Прохожего и дикаря. Конечно, пьеса насыщена символами и метафорами, и здесь подчёркнута ещё одна метафора: когда люди не могут обрести человеческий смысл в своей жизни, наступает первобытная дикость.

Понравилось исполнение роли Пищика (Олег Билик) и трёх центральных ролей – Лопахина (очень высокая планка), Раневской и Гаева. Петя Трофимов всё же был несколько однообразен. Фирс (Сергей Колесов) получился кем-то вроде верховного жреца-шамана живущего на сцене племени, в накидке чуть ли не из птичьих перьев, с огромным посохом. Своеобразно смотрятся тучный Епиходов (Максим Тарасов) и переросток-Дуняша (Вера Цвиткис).

Спектакль имеет отчётливый ритм, отражающий порывы персонажей к человеческому, и это выплёскивается и в хороводах с песнями, и в повторяющихся водружениях прутьев-черенков для восстановления рассыпающегося вишнёвого сада.

Мощными художественными средствами театр доносит до зрителя важную мысль произведения, которую из героев пьесы понимает лишь Ермолай Лопахин: вишнёвого сада уже нет – он давно рассыпался. Да и не нужен он здесь никому.

Ильдар САФУАНОВ