Фрагменты омертвевшего тела

№ 2010 / 20, 23.02.2015

В про­зе мо­ло­дых (или уже от­но­си­тель­но мо­ло­дых) ав­то­ров тер­мин «мел­ко­те­мье», по­хо­же, проч­но за­кре­пил­ся за рас­ска­за­ми Оле­га Зо­бер­на. Не раз при­хо­ди­лось слы­шать: «Зо­берн – та­лант­ли­вый юно­ша, но ему не о чем пи­сать», а Ев­ге­ний Ер­мо­лин в биб­ли­о­гра­фи­че­с­ких за­мет­ках жур­на­ла «Кон­ти­нент»






Олег Зоберн
Олег Зоберн

В прозе молодых (или уже относительно молодых) авторов термин «мелкотемье», похоже, прочно закрепился за рассказами Олега Зоберна. Не раз приходилось слышать: «Зоберн – талантливый юноша, но ему не о чем писать», а Евгений Ермолин в библиографических заметках журнала «Континент» неизменно награждает его эпитетами вроде: «пустой талант», «юный мастер повествовательной пустоты». Не так давно в «Литературной России» (02. 10. 2009) была напечатана статья Надежды Аверьяновой о прозе Зоберна, озаглавленная «Дорога в никуда». Один из последних опубликованных рассказов Зоберна «Ступня» породил среди молодых писателей анекдот: «Хорошо быть модным – можно писать хоть о чём, даже о фрагментах собственного тела. И всё равно напечатают».


Нельзя утверждать, что Олег Зоберн моден, но он действительно популярен у сотрудников толстых журналов. Его рассказы стабильно появляются и в «Новом мире», и в «Знамени», в «Сибирских огнях», «Волге», «Октябре». В 2008 году в издательстве «Вагриус» вышла его первая книга – «Тихий Иерихон», вобравшая в себя почти всё, что написал Зоберн с 2002 по 2007 год.


Критики, правда, о его прозе пишут нечасто. Пожалуй, самый интересный разбор принадлежит Марте Антоничевой в статье 2005 года «Новые писатели – кто они?». Среди прочего, есть в этой статье такая мысль, на мой взгляд, очень точная: «…тема, характерная для прозы Зоберна – гибель культуры, гибель Империи. Мир героев Зоберна – это мир после истории; она закончилась, оставив нам лишь какие-то обломки, из которых, как из набоковских неток, героям приходится создавать действительность».


И ещё из статьи Антоничевой: «Герои Зоберна стараются спастись в меру своих знаний, а их, как у большинства из нас, немного». С этой мыслью перекликается замечание Евгения Ермолина: «Он пытается найти какой-то смысл в нелепой мелочности их (своих героев. – Р.С.) обихода».


Эти цитаты важны для понимания того, о чём Зоберн пишет, что пытается выразить…


Его недолгий пока писательский путь можно разделить на три этапа. Первый – это явно ученические, порой пародийные рассказы, один из которых, представленный в книге («Провал»), о том, как Ленин заблудился в торосах Финского залива и провалился в полынью, утонул, и значит, надо полагать, история России развивалась иначе, чем это случилось… Второй этап иллюстрируют те рассказы, что и составили основной объём сборника – «Плавский чай», «Которосль», «Тихий Иерихон», «Кола для умных», «Кунцевская патриархия», «Утро Родина», повесть (но скорее, два соединённых общим героем рассказа) «В стиле different». В этих вещах рассказывается о молодом (и изо всех сил старающемся быть как можно моложе и юнее) человеке, живущем в Москве или ближнем Подмосковье начала 00-х. В его сознании православие путается с буддизмом, книги Лидии Чарской с космическими шумами, окружающий мир с фантазиями.


Логическим завершением книги «Тихий Иерихон» и этого этапа, на мой взгляд, является рассказ «Последний серфинг», в котором главный герой, молодой писатель, друг (или точнее бойфренд) «внебрачной дочери» голландской королевы Беатрикс Ами собирается уехать к ней навсегда и проводит один из последних дней в Москве со своей «хорошей знакомой» Олей. Они переходят из одного кабака в другой, постепенно напиваясь. Это называется «серфинг».


И вот новые рассказы – рассказы следующего этапа.



Прочитав их, можно согласиться с Надеждой Аверьяновой: «Обыкновенное раздувается до вселенских масштабов. Мысль тонет в потоке сознания героя. <…> Отсутствие энергетического посыла, монотонность интонаций, композиционная незавершённость оставляют после прочтения в лучшем случае недоумение. Один рассказ перетекает в другой, они сливаются, и ты уже не можешь вспомнить, прочёл ли ты предыдущее творение до конца или начал новое».



Да, эти рассказы Зоберна оставляются сложное чувство. Действительно, энергетики в них мало, сюжеты почти отсутствуют, рассказы сливаются, обыкновенное раздувается… Но почему-то они легли мне на душу, но легли не успокаивающей пеленой, а раздражающими колючками. В этих рассказах ярко показано то безвременье, в котором оказалась наша и личная, и общественная жизнь, в том числе и литература.


Действие нескольких рассказов происходит в Голландии. Герой не сошёлся с принцессой Ами, но тем не менее чувствует себя в этой стране довольно уверенно (хотя больше времени проводит в Москве) – русских писателей, тем более тех, у кого издана книга на голландском, в Голландии ценят, лелеют… Но что такое русский писатель, да и вообще писатель?


В рассказе «Тризна по Яну Волкерсу» мы наблюдаем прощание со «знаменитым голландским писателем».


О Яне Волкерсе я узнал из этого рассказа. Думаю, что и подавляющее большинство читателей в России никогда о нём не слышали и (если им не попадётся рассказ Зоберна) не услышат. Но в этом нет ничего удивительного. И о наших писателях, даже о тех, кого принято называть знаменитыми, мало кто знает, ничтожно мала у них читательская аудитория. Писатель сегодня – это чудачок, занимающийся бесполезным делом. Так было и в 90-е, так, к сожалению, оставалось и в 00-е.


Судя по рассказу Зоберна, о «знаменитом» Волкерсе мало кто знает и в самой Голландии. Да и знакомые не очень-то оплакивают его смерть – умер старичок, ну и ладно. Панихида проходит по-протестантски жизнеутверждающе:


«С кафедры прочитал короткую проповедь пастор, после него выступил министр культуры с феерической речью, в зале засмеялись, затем какой-то бородатый голландский историк, превративший своё выступление в смехопанораму, после него Том, сын Яна Волкерса, спел под гитару жалобную песню».


Никаких горьких слёз, шествий с гробом на руках, никаких волнений и клятв над разрытой могилой. Типичное прощание с частным человеком. И с писателем образца начала XXI века.


А зачем герой приехал на похороны?


О Волкерсе он не особо печалится, к его книгам (которые, как уверяет, прочёл) относится со сдержанной ироничностью. А летит он туда, чтобы, кажется, напомнить о себе голландцам. Вот появился повод, и герой сообщает «своему голландскому издателю-капитолисту Арию», что хочет «проводить Яна Волкерса в последний путь». Арий устраивает поездку, заодно не забывает провести пиар-кампанию, да такую, что герою приходится объясняться с читателем: «…я уточню вот что: писатель Мишель Уэльбек не клал в гроб Яна Волкерса мою книгу «Тихий Иерихон», переведённую на голландский язык. Эту шутку голландским журналистам подкинул Арий. Свою книгу в гроб Яна Волкерса я положил сам. Да, Уэльбек был в эти дни в Нидерландах и что-то говорил про «Тихий Иерихон» на посвящённом его творчеству семинаре в Амстердаме. Не больше».


Что ж, в любом случае «шутка» оказалась полезной. Лучше, чем ничего. А современному писателю очень сложно не затеряться в шквале информации. Кто-то лезет в телевизор, кто-то строчит пухлые романы (чему посвящён рассказ «Жертвы объёма»), кто-то летит в Голландию…


Голландия, похоже, место, где герою Зоберна не то что уютно, а более понятно пребывать, чем в России. Его приятно раздражает игрушечность тамошней жизни, умиляет мягкость нравов. Но с людьми герой Зоберна по-прежнему не может найти общий язык, точки соприкосновения…


Вот в рассказе «Спарта достигнута» он (на сей раз его зовут Илья) знакомится в Амстердаме с девушкой Ниной, у которой русские корни. Нина приглашает Илью в гости «на субботний ужин». Герой принимает приглашение и едет в городок, где живёт Нина. По дороге вяловато мечтает о том, что «если вдруг у него с Ниной всё сложится удачно, то весной, когда он получит степень магистра, можно будет снять квартиру и жить там вдвоём».



Удачно не складывается, хотя и Нина, и мама Нины относятся к гостю внимательно и гостеприимно. Но стена между ними (между всеми троими) прочна и глуха, разговоры, даже когда Нина и герой рассказа остаются одни, мертвы. Вот Илья задаёт девушке вроде бы живой вопрос и тут же укоряет себя за него – вопрос этот почерпнут «из англоязычного пособия по психологии».



В итоге он торопливо прощается…


По сравнению с рассказами 2004–2007 годов люди в рассказах Олега Зоберна разобщённее. Они взрослеют (в «Тихом Иерихоне», «Плавском чае», «Утре Родина» мы видим ещё подростков или юношей), и это только отдаляет их друг от друга. Они всё сильнее запутываются в сетях интеллекта, знаний, иронии, новых и новых меленьких дел, созерцания, вариантов, уточнений… Порой весь этот груз выливается у Зоберна в жутковатые, почти нечитаемые тексты, которые сложно назвать рассказами, – «Голоса при выходе», «Ещё раз о монографии», «Рыбы и мусор», «Олдовее некуда» (к ним можно отнести и вторую половину «Тризны по Яну Волкерсу»). Порой же получаются грустные рассказы вроде бы ни о чём, а по сути о попытке спастись и ожить, – «Спарта достигнута», «Жертвы объёма», «Девки не ждут»…


Попытки неудачны. Проявления живой жизни, романтики сопровождаются неудобством, они попросту нелепы в этом мире. Вот, например:


«После лекции студенты сидели с профессором в кафе. Нина – Илья ещё не знал тогда её имени – принесла откуда-то крупный кусок прозрачного льда, положила его на стол перед Ланкри и сказала, что это ему привет из России – её родины. Профессор наговорил Нине комплиментов <…>. Принесённая Ниной льдина лежала перед Ланкри и быстро таяла, стол намок, и официант унёс её на блюде» («Спарта достигнута»).


Центральным рассказом этого этапа, по-моему, является пресловутая «Ступня», вызвавшая недоумённо-возмущённый шумок в писательской среде.


Критик Сергей Беляков отреагировал на этот рассказ Зоберна, кажется, эмоциональнее всех: «Не обделил Господь талантом. Но какого чёрта я должен читать о его левой ступне? Да ещё деньги тратить на эту стилистически безупречную муру?» (Интернет-издание «Частный корреспондент»).


Действительно, «Ступню» можно назвать «стилистически безупречной мурой». А можно и психологической прозой. Можно также – сатирой.


Герой рассказа Олежа («специалист по русской литературе ХХ века, агент книжных издательств Бенилюкса, парень, промышляющий чужими текстами») просыпается утром в своей кровати, но не вскакивает, как обычно, и не бежит в туалет и под душ, не включается в конвейер деятельности, а лежит и созерцает «высунутую из-под одеяла» «свою бледную ступню». Заодно размышляет, погружается в дрёму; в его сознании перемешиваются Сэмюэл Беккет и Шолохов, Яков Полонский и Юрий Казаков, собственная ступня и малолетка из Конькова, кандидатская диссертация и китайская провинция Юньнань…



Олежа переполнен информацией, и она, смешавшись, превращается в муру, бессмыслицу, да и сам он напоминает рулон бумаги для факса, на который можно метрами набивать слова. Хорошо, что ступня ещё проявляет признаки жизни и заставляет (правда, видимо, тщетно) заметаться почти совсем одеревеневшую душу.



Последние рассказы Олега Зоберна ставят тревожный диагноз сегодняшней литературе – писателей, у которых одеревенели и души, и даже ступни, множество. Они пишут, в отличие от Зоберна, пространные многостраничные тексты, мёртвые тексты, публикуют их и тем продолжают внешнее пребывание в литературном пространстве. Но, что страшнее, всё больше одеревеневших людей и в пространстве за пределами литературного – в реальной жизни. Писать о них вроде бы нечего, их существование пусто и мертво, одноцветно и одномерно. Зоберн делает попытки на них указать. Получается действительно «повествовательная пустота», но её литература, на мой взгляд, тоже должна фиксировать.

Роман СЕНЧИН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *