ПРИМЕРЯЕМ НОВЫЕ ШИНЕЛИ

№ 2007 / 18, 23.02.2015

ПРИМЕРЯЕМ НОВЫЕ ШИНЕЛИ

     «Павшие» и «живые»
     Если свести реалии литпроцесса в батальном жанре к простейшей дилемме, наметилось противоречие между пластом военной художественной прозы, созданной в 1940 – 1980-е годы, и порождениями последнего десятилетия-двух. Что естественно – за первой многочисленной группой стоят традиции «Радуги», «Молодой гвардии», «Живых и мёртвых», «Они сражались за Родину», «Дожить до рассвета», «Горячего снега» и многих, многих ещё книг, практически хрестоматийных. Эти романы – знаковые для всей русской литературы. За второй – наше время с его негативными парадоксами и новыми законами, как существования, так и творчества. Однако видоизменение российской военной литературы было трансформацией, а не деструкцией! Никто жанровых традиций «до основанья» не разрывал, никто не призывал «сбросить Шолохова и Симонова с авианосца современности!», никто не порывался переписывать ни исполненную пронзительного лиризма повесть «А зори здесь тихие…» Б.Васильева, ни скорбный «Обелиск» и романтическую «Альпийскую балладу» В.Быкова, ни «Звезду» Э.Казакевича, ни патетических стихов Д.Кедрина, ни правдивых зарисовок С.Наровчатова. Бесчисленные фантасмагории на исторические темы, типа «Голубого сала», рисующего чарующий образ Сталина, никак не входят в этот ряд – мы говорим о литературе реалистической.
     На святое в искусстве посягательств объективно нет! Другое дело, что посягательством на святое могут счесть достижения исторической науки – новые знания о «теневых» сторонах Великой Отечественной. Такие откровения довольно быстро перекочёвывают в публицистику, и от этого факта нельзя отмахнуться. Публицистика, может, и не совсем литература, но она порой острее отражает особенности национальной ментальности.
     Много белых пятен в истории второй мировой предстали такими многоцветными картинами, что волосы дыбом встают. Самое ужасное – что картины реальные, и, может быть, в их сокрытии была своя гуманность… Так, например, думала я, перечитывая в Интернете потрясающе талантливый очерк известного публициста Виолетты Баша «Край безымянных могил» (впервые опубликован в «Литгазете» в 1999 году) – о работе поискового отряда, спустя полвека после Победы отыскивающего и погребающего «забытых» солдат Великой Отечественной. Каждая обнаруженная спустя 60 лет «могила неизвестного солдата» прибавляет изыскателям, учёным, а в конечном счёте и всем россиянам знаний о войне – знаний подлинных, а не декларативных.
     У Лазаря Лазарева, главного редактора журнала «Вопросы литературы», литературного критика и публициста, участника Великой Отечественной войны, свой взгляд на военную публицистику. Саркастический. «И ещё одна заметная примета юбилейной кампании: за последние недели телевидение несколько раз показало короткие сюжеты о «поисковиках». Эти люди занимаются благородным, можно сказать, святым делом… Но почему наши СМИ об этом вспоминают лишь тогда, когда приближается знаменательная дата? …В Воронежской области «поисковики» отыскали останки погибших в войну, но лежат все эти скорбные находки в сарае у одного из них, потому что тамошние начальники никак не предадут земле погибших – то ли денег на это не отыскали, то ли охоты не было себя утруждать, поскольку прямых указаний свыше не получали», – пишет он в «неюбилейных заметках» «В преддверии знаменательной даты» («Знамя», 2005 г.). В этих заметках нашлось место многому: и замене казённой аббревиатуры «ВОВ» на полные слова в объявлении на стене сберкассы – к юбилею, и парадоксальности советской пропаганды уважения к защитникам Родины («проводились «вахты памяти», «торжественные линейки» и «сборы» в школах, но могло ли возникнуть уважение к людям, которых наделили «льготой», раздражавшей стоявших в очередях»…) – отпуск товаров и услуг вне очереди), и множественным сюжетам в СМИ «Награда нашла героя» (а сколько героев умерло, её не дождавшись?), и участившимся публикациям воспоминаний участников войны, при том, что «до сих пор точной цифры погибших мы не знаем, она менялась без зазрения совести. Вскоре после войны сверху была «спущена»… цифра потерь: семь миллионов человек. В 1965 году она превратилась в двадцать миллионов. А в 1990 году – в двадцать семь». И попыткам вновь зарифмовать имя генералиссимуса Сталина со словом «Победа».
     Заинтересованных отсылаю к первоисточникам. Считать ли воссоздание фактографии чернением возвышенных идеалов? Пусть потребители исторического продукта сами разберутся с его производителями.
     Сделаем ремарку на полях – первый признак модернистской военной литературы и публицистики – её обращение к неизвестным страницам прошлого (а ещё более того настоящего), освещение фактов, невзирая на их неприглядность. Эдакое отрицание условностей.

     Синдром «Горячих точек»
     Военная литература «нового поколения» (и по возрасту её творцов, и по дате написания) не предпринимает попыток вытеснить «старую» с арены читательского восприятия темы «Двадцать второго июня, утром, в четыре часа…». Мы в этом убедимся, когда разговор дойдёт до батальной прозы молодых. Потому что точками приложения её сил стали, простите за мрачный каламбур, «горячие точки» постсоветской России.
     Даже злосчастный Афганистан уже не так тревожит писательское воображение. Воистину – «И отплакали те, кто дождались, не дождавшиеся – отревели». Кончилось выполнение интернационального долга в 1988 году, унесло двадцать тысяч солдатских и офицерских жизней, познакомило многие мирные семьи с оцинкованными смертями, оставило нам миллион загадок, лет на пятьдесят скрытых под грифом «секретно» – и оставило в литературе очень странный, однобокий какой-то след. Осмысленно обхожу вниманием авторскую песню, синтез художественного осмысления пережитого и народных представлений о той войне, – она была и есть, как стихийный бунт «опосля» и стихийная же радость выжить. Но в прозе…
     В число излюбленных литературных мотивов и приёмов батального жанра уверенно вошёл «афганский синдром» главных героев, побуждающий их воспринимать зло в штыки и биться с ним жарче, чем с «духами» под Кандагаром. Изломанная Афганом душа, судьба, личная жизнь, психические травмы, неспособность выживших в пекле быть «как все» описываются охотно и достоверно, как и приключения бывших афганцев после войны. Романов же и повестей, более или менее связно и цельно воспроизводящих афганские события, читать не приходилось. Возможно, это огромный пробел в моём образовании, а возможно, гриф секретности действует. Когда его снимут, мы (или наши дети), надеюсь, прочитаем новый вариант эпопей «Дорогой мой человек» и «Щит и меч», с афганским колоритом. Нечто подобное жёстким «азиатским» историям Л.Карелина. И всё-таки постсоветская литература, а особенно публицистика, отдала должное афганской тематике, с трудом, как на марш-броске в полной выкладке, преодолела её, точно перевал на хребте Гиндукуш… И оставила в назидание потомкам, а сама заразилась новым синдромом – чеченским. Многие писатели опираются на личный опыт.

     Добро побеждает
     Доступный пример. Один из авторов типичных современных военных романов – Александр Тамоников, член Международной Ассоциации писателей баталистов и маринистов, проживает в Рязани. О чём его книги, видно из названий – «Специальная команда», «Мастер ближнего боя», «По закону войны», «Солдатами не рождаются», «Рота уходит в небо», «Боевой расчёт» и так далее. Роман «Рота уходит в небо» экранизирован российским телевидением. Сюжеты и декорации для повествований Тамоников берёт из своего спецназовского прошлого. Здесь и проявляется ещё одна отчётливая нынешняя литературная тенденция – романы и повести о войне носят отчётливые черты приключенческих романов. Среди их героев встречаются и романтические персонажи – одинокие борцы с несправедливостью, опалённые то афганским, то чеченским синдромом, и, так сказать, реалистические – солдаты и офицеры, честно выполняющие свой долг перед Родиной. По законам приключенческого жанра добро всегда оказывается «на коне», даже если за его воцарение придётся заплатить непомерно высокую цену. Это правило неизменно ещё со времён рыцарских романов, она красной нитью проходит через всю сокровищницу мировой приключенческой литературы. Правда, российская классика с её вечными поисками Бога и правды не создала «чистых» образцов этого жанра – но ведь не всё ещё потеряно, и, кто знает, возможно, именно сейчас формируются традиции русского остросюжетного романа. Для мировой литературы это было «счастливое детство» или «безмятежное отрочество», а мы, похоже, в детство возвращаемся из неспокойной зрелости. Неплохо – ведь весь двадцатый век русские дети безвременно старели…
     Впрочем, приключенческая литература начинала формироваться в России – в тридцатые годы, на военной тематике, на идеологии ожидания войны, в которой нужно победить или погибнуть. Как иначе расценить повести Аркадия Гайдара? Нормально ли, когда в солдат «единственной гражданской» превращают пятнадцатилетнего подростка («Судьба барабанщика») или вообще шестилетку («Военная тайна»)? А написано-то живо, интересно, не оторвёшься… Да и среди романов советских писателей о Великой Отечественной войне для детей встречаются почти что приключенческие – трилогия В.Осеевой «Васёк Трубачёв и его товарищи», например. История о пионерах на войне подана в духе социалистического реализма – не важно, что там было, но вот так должно было быть.
     В том же идейном духе, с добавлением захватывающих деталей (слежка за врагами, секретные поручения, участие в боевых операциях) были составлены и богато иллюстрированные брошюрки-биографии пионеров-героев «Марат Казей», «Лёня Голиков». Иногда на основе стандартизированных биографий юных героев создавались целые романы – «Четвёртая высота», «Партизанка Лара». Там дети вели себя, как взрослые бойцы за великую идею. Оценивать эту идею не входит в мои ближайшие планы.
     Ничем не отличаясь от соцреалистических авторов, нынешние версификаторы делают то же самое – помещают идеальных героев в реальные условия, создают реальным героям идеально плохие или идеально хорошие условия, декорируют им подходящий фон. Так что традиции советского приключенческого романа для молодого поколения в принципе не нарушены. Из новых книг исчезла лишь идейная составляющая. Как справедливо заметил Александр Тамоников, в каком идейном духе воспитывать юных, если правящей идеи в государстве нет? Нет её в обществе – нет её и в искусстве. Но поскольку ни природа, ни искусство не терпит пустоты, место идеологического стержня вновь понемногу, слава тебе, Господи, занимают вечные ценности – торжество добра, справедливости, и, между прочим, закона «Око за око», который не смогла искоренить христианская религия за две тысячи лет.
     Пора отметить вторую особенность военной литературы – «сиюминутность» темы и «читабельность» её раскрытия, остросюжетность повествования, где добро непременно должно быть «с кулаками». Непротивление злу насилием неактуально, и трудно спорить с авторами, которые предлагают действенно противиться злу – насилием же.

     Торжество дисгармонии
     В части художественной составляющей новых произведений о войне вывести усреднённый алгоритм не получается, да и не должно получиться, потому что, во-первых, сколько читателей – столько мнений, во-вторых, сколько писателей – столько стилей изложения. У каждого автора есть свои сильные и слабые стороны. И если, допустим, язык книг А.Тамоникова суховат, это не значит, что все военные книги сегодня пишутся в стилистических рамках Устава. Как и не значит, что все прежние писатели мастерски владели пером. Да и тема, честно говоря, не располагает к высокому штилю… Вдумайтесь – ведь разливаться соловьём придётся на тему ВОЙНЫ! Хорош источник наслаждения…
     Наиболее распространённый упрёк, который адресует этим писателям читающая аудитория, – в жестокости. Есть в нём правда. Сразу вспомнился роман Александра Проханова (одного из самых популярных сегодня идеологов и авторов политических детективов) «Господин Гексоген». Несколько цитат навскидку: «Бой за опорный пункт… Мулла за резной колонной стреляет из пистолета в солдата, дырявит ему лицо. Другой солдат страшным ударом приклада сбивает на пол муллу, молотит прикладом в голову, покуда из трещин черепа не хлынула красная гуща…
     …Посреди двора на сухой земле лежала крохотная убитая девочка в нарядном складчатом платье, с чёрными прядками, смуглым, неживым лицом. Над ней склонилась обезумевшая женщина, нечёсаная, с чёрными подглазьями, с дико мерцавшими глазами.
     …С обожжённого танкиста снимали прилипшую форму, и она отклеивалась от спины вместе с кожей, как горчичник. Санитары отделяли лоскуты кожи, словно открывали на спине переводную картинку – красную, мокрую, пузырящуюся, изрытую пламенем, прикосновением раскалённой брони…»
     Конечно, эти «страшилки» придают весомости описанию боя между чеченскими бандформированиями и российскими частями в дагестанском селе. Но мне, женщине, читать их было мучительно. Хотя, весьма вероятно, кому-то и нравится… Об избавлении военной литературы от нравственных табу и сантиментов мы уже говорили. Что правомернее – приукрашивать картины боёв, превращая их в нарядный лубок героического содержания, или заставлять читателей морщиться, подспудно внедряя в сознание простую мысль: война всегда страшна и уродлива, красоты в ней быть не может? Ибо красота – в гармонии, а война – это намеренно учинённая дисгармония.
     Кстати, если вспомнить романы В.Василевской «Радуга», В.Богомолова «Иван», а также фильмы, снятые по их мотивам, придётся признать, что и советская литература порой была натуралистична – и обоснованно.

     Сыновья уходят в бой
     Непременным элементом литературного процесса остаётся приток новых авторов. Чем-чем, а уж вновь открытыми писателями наше время изобильно! Гигантский массив так называемой «коммерческой прозы» почти полностью состоит из ранее неизвестных имён. Где-то половина из авторов книг «в мягких обложках» отдают должное теме войн (разумеется, тех войн, которые сами наблюдали). Это многообразие силами одного человека не проштудируешь. Но и в так называемую «серьёзную литературу» стучатся молодые люди, и многие из них в качестве презентации предъявляют почтеннейшей публике военную прозу. Литературное рождение двух молодых авторов произошло практически на моих глазах на форумах молодых писателей России, организованных Фондом социально-экономических и социальных программ. Открытием первого же форума явилась повесть ростовчанина Дениса Гуцко «Апсны абукет» («Вкус войны») – изложенная с позиций мирного обывателя история «грузино-абхазского конфликта» 1991 года. Так называют абхазские события историографы. Какой, к чёрту, конфликт! – война это была, утверждает Гуцко. Эту войну «посчастливилось» пережить отцу молодого писателя (он смог в кровавой неразберихе бойни покинуть родной дом, стать беженцем в России). Повесть лаконичная и талантливая. Её художественный эффект достигается не перечислением боёв и насилий (они изложены вроде бы даже сухо, с застывшим навек под рублеными строками ужасом), не смаком омерзительных подробностей братоубийства (хотя и это присутствует), но бесстрастной фиксацией деталей, виденных своими глазами. Упаковки минеральной воды, которые жители Сухуми тащат из разорённого супермаркета, продажа самогона в розлив, которую открыли предприимчивые соседи главного героя, расстрел главного врача городской больницы лишь за то, что он грузин, в сквере напротив окон его кабинета… Невозможно не проникнуться жутью войны, в одночасье сменившей налаженную жизнь.
     К категории военных книг стоит отнести и книги об армии – даже если их герои не идут в бой, а проходят срочную службу в каком-нибудь краснознамённом глухоманском гарнизоне. Какова армия в мирное время – мало оснований полагать, что в критический момент она проявит себя иначе. В этом смысле одной из самых «военных» книг представляется скандально известный роман Ю.Полякова«Сто дней до приказа», посвящённый извечной «войне» салаг и старослужащих. Военная сатира – величина постоянная. «О войнах существуют замечательные весёлые книги, где героями Швейк и Чонкин», – напоминает Николай Работнов. Как правило, кадровые военные романы Полякова иГашека ненавидят – значит, стрела попала в цель. Российские вооружённые силы помимо борьбы с внешним врагом – своего прямого долга – ведут затяжные бои на внутренних фронтах, и нет оснований считать разборки «духов» и «черпаков» боями местного значения. Война добра со злом не кончается, напротив, идёт с переменным успехом, потому что противник здесь не определён…
     Так вот, в рамках, начертанных почти двадцать лет назад Поляковым, продолжают появляться современные произведения. Автор одного из них – Александр Карасёв, участник третьего форума молодых писателей. Достаточно сказать, что его повесть «Запах сигареты» допущена к публикации журналом «Новый мир» в 2004 году – по неписаным правилам, ей уготовано серьёзное литературное будущее. Повесть начинается с призыва в военкомат, продолжается на срочной службе, достигает кульминации в момент боя в Чечне, где гибнут товарищи героя-рассказчика. Героя в полном смысле слова в романе нет, их много – все молодые солдатики. На мой взгляд, самым серьёзным недочётом повествования и является последний бой, описанный скупо, даже бедно, на одном эмоциональном уровне с другими несладкими эпизодами солдатчины. Особенно эта скудность красок бросается в глаза в сравнении с чёрно-красной гаммой романов А.Проханова. С другой стороны, она же создаёт необходимую достоверность изображаемой сцене. Не берусь судить, что лучше для книги и «козырнее» для писательского «я» – сухая беспристрастность или рождение шквала эмоций. Мне, например, отрадно, когда читателя не пытаются склонить на одну из воюющих сторон.
     Четвёртым пунктом поставим: омоложение военной литературы, приток свежей крови, залог кардинального отличия современных военных книг от их предшественников. Те, судя по всему, послужили плацдармом для блицкрига вновь приходящих. Новые имена – новые сражения (дай Бог, чтобы только литературные!). Не в первый раз сыновьям уходить в бой…

     Новые солдаты будут получать пулями пробитые мундиры
     Один Бог ведает, какой быть современной российской военной литературе через год, через пять. Нужна ли она? – что об этом спорить, нужна или не нужна, но существует ведь! Если звёзды зажигают…
     Крамольную мысль выскажу по следам всенародного праздника длиною в год – Великая Отечественная война в искусстве уже отражена. Её художественное осмысление осталось уделом старшего поколения. Объективно молодёжь не сможет влиться в эту колею, да, вероятнее всего, и субъективно не пожелает. И в этой связи можно утверждать, что фронтовая литература, порождённая той эпохой, кристаллизовалась в некий монолит, составила структуру образов, представлений, легенд и истин, которую быстротекущее время уже не деформирует. Мобильны представления о модернистской баталистике, поскольку она как раз находится в периоде становления. Она, безусловно, вышла из той обгорелой шинели, которую скинул русский солдат в мае 45-го на подступах к Берлину, и сейчас одёжка становится ей не по размеру. Воин сбросил пробитый пулями мундир с плеча и оглядывается в поисках другого. Поиск новой «шинели» – новых форм и методов художественного изложения военных событий – в разгаре.
     Беглый анализ предмета вселяет надежду, что искомое обмундирование не ограничится кепи бравого идиота Швейка.
     И вместо постскриптума. Как так получилось, что в этой статье упомянуты лишь два женских имени – Ванды Василевской и Валентины Осеевой, писательниц давно минувших дней? Да, видно, потому, что фактуры маловато, чтобы говорить о феномене женской военной прозы, даже если приплюсовать творчество Юлии Друниной. Неграмотно было бы относить сюда армаду женских детективов, где добро тоже – по сценарию – обязано побеждать зло. Безусловно, существуют и написанные женщинами рассказы и повести о войне, подавляющее большинство из них никогда не дождётся всероссийской публикации. А жаль. Ибо в прозе женщин почти всегда присутствует некий вопрос, а тема и идея войны отягощена огромным количеством вопросов с вариациями ответов. Ответы давать предпочитают мужчины. Особенно те писатели, которые выбирают баталистику – жанр более прямолинейный, чем абстрактный.