В окрестностЯх плодитсЯ много…

№ 2010 / 31, 23.02.2015

Двадцать пять лет назад в редакцию «Литературной России» на Цветном бульваре почти насильно меня привёл рязанский прозаик Толя Овчинников.

Двадцать пять лет назад в редакцию «Литературной России» на Цветном бульваре почти насильно меня привёл рязанский прозаик Толя Овчинников. Идея, что я должен написать статью о литературном городе Льгов, принадлежала ему. Мы долго искали по кабинетам ведущего рубрики «На просторах России» Александра Боброва, почему-то каждый раз натыкаясь на «друга степей» – калмыцкого поэта Давида Кугультинова. Наконец в коридоре мы поймали нужного литросса, который, выслушав своего давнего приятеля Толю, извлёк из недр пиджака записную книжку, полистал её, и изрёк: «Всё!.. Сказано!»

Действительно, сказано было… У городка была недолгая, но громкая слава самого типичного райцентра Центрального Черноземья. Свалилась она на ошеломлённую местную бюрократию из-за «происков» публициста Валентина Овечкина, написавшего известный очерк «Районные будни». И почти сразу же после его публикации в «Новом мире» в октябре 1952 года льговская партноменклатура была подвергнута настоящему разгрому: повыгоняли с должностей многих. А в городок зачастили литераторы. Были статьи и в «Литературной России», и в «Литературной газете», и в других изданиях.

Недолгих восторгов было много. Одного автора так занесло в эмпиреи, так проняло историчностью названия городка, что он почему-то приплёл к нему и шлем Александра Невского. Некоторые местные жители, уже в восьмидесятые годы, уверяли меня, что боевой головной убор святого князя, великого полководца и дипломата Древней Руси найден был когда-то археологами в окрестностях Льгова.

Свалившейся на него славой самого типичного и заурядного райцентра городок как-то не долго и попользовался, было в ней нечто такое, что не казалось привлекательным местной элите.

До конца восьмидесятых годов прошлого столетия Льгов жил относительно благополучно и относительно сытно. Конечно, как и по всей стране, здесь тоже стояли в магазинах очереди за дефицитом, как и по всей стране, не было в свободной продаже мясных продуктов, как и все жители Центральной России, льговчане частенько выезжали в Москву за колбасой. Но всё это смягчалось бессилием милиции в борьбе с хищениями социалистической собственности в виде продукции расположенных в городе мясоптице- и молочно-консервного комбинатов, сахарного завода, маслобазы, винзавода, хлебоприёмного предприятия. Как известно, хищениями народ восполнял то, что недодала ему социалистическая система распределения.

С духовной жизнью льговского общества тоже всё обстояло благополучно, если мерить по принятым на то время стандартам. Район и город занимали первое место в области по количеству книг в библиотеках на душу населения. Количество зрительских мест – в клубах и домах культуры – на тысячу человек населения тоже было достаточно большим, чтобы местные партидеологи могли гордиться своими достижениями.

Грело душу среднестатистического льговчанина сознание, что город его не из самых последних на просторах Родины, а очень даже отмечен историей, если не древней, то новейшей. Во-первых, Льгов родил поэта Николая Асеева, во-вторых, Льгов родил детского писателя Аркадия Гайдара, в-третьих, Льгов не родил писателя Валентина Овечкина, но он всё равно избрал именно наш город, чтобы написать здесь знаменитый, оказавший большое влияние на политику партии и правительства в сельском хозяйстве очерк «Районные будни». Агропублицисты и литературоведы сразу же разглядели под личиной вымышленного Троицка райцентр Льгов, что тотчас же и выдвинуло городок в самые-самые… То есть, конечно же, в самый типичный из заурядных малый город.

Соответственно историческим заслугам общественную жизнь города и района будоражили время от времени Асеевские, Гайдаровские или Овечкинские чтения.

Перестройка потрясла самые основы льговского благополучия.

Разрушение социалистической системы распределения, с большим трудом справлявшейся с дефицитом товаров, привело к ещё большему дефициту. Наступило время, когда в гастрономах на полках не осталось ничего, кроме консервных банок скумбрии в томатном соусе и алюминиевых кастрюль разного калибра.

Настроения значительной части горожан в январе 1992 года выразил в письме в районную газету пенсионер Лазарев, предложивший «организовать комитеты по борьбе с вывозом товаров из района… Комитеты должны… принять самые решительные меры – заблокировать выход грузов…»

Либерализация цен мгновенно сокрушила централизованную систему распределения. Спустя месяц после призыва пенсионера Лазарева создать заградкомитеты районка протрубила: «На прошлой неделе стало известно, что мясоптицекомбинат располагает возможностью продавать мясо в городских магазинах в значительных количествах, чего давно уже не отмечалось…»

Но цены на либерализованную, раскрепощённую из госзаказа свинину были таковы, что горожане схватились за карманы с криком: «Караул, грабят!»

Льговчане, конечно же, пережили все трудности начального периода либерализации цен легче жителей многих других городов России, не прославившихся типичностью райцентра сельскохозяйственной области. Но в духовной жизни льговского общества наступили большие перемены, в которых больше потерь, чем обретений.

Вдруг как-то выяснилось, что все люди, памятью которых город гордился, самые настоящие антигерои. Пал в общественном мнении Гайдар – дедушка, имевший на совести, как утверждала печать, тёмную историю с расстрелом пленных где-то Дагестане или в Хакасии. Потом пробудился в агропублицистах эдипов комплекс и распнут был Овечкин, якобы усиленно угодничавший партноменклатуре. Об Асееве тоже телевидение однажды упомянуло как о деятеле Союза писателей СССР, подписавшем в расстрельные тридцатые годы некие документы.

Конечно, процесс развенчания вчерашних героев охватил всю страну, а Льгов всего лишь малая частица, следующая в огромном потоке общественных процессов России.

Вероятно, ни одна из эстрадных звёзд, посетивших с концертами Курск в начале девяностых годов, не была обойдена вниманием льговской районной газеты. Вершиной цикла об эстрадниках стал опус, в котором сказано, что если чем наш город и интересен, так тем только, что в здешней исправительной колонии отбывает срок наказания родственник САМОЙ Маши Распутиной.

Не отпускали Машу, как известно, в Гималаи, но во Льгов отпустили, она приезжала (отражено в печати), и с десяток местных дам первого ранга заранее сели в засаду (это в печати не отражено), чтобы лицезреть героиню нашего времени и огорчиться из-за того, что, в отличие от них, талия у неё есть, и точно такая же, как на экранах телевизоров наблюдается.

Это, конечно, не всё, что выдала местная пресса читателям, оказавшись на воле в эпоху утверждения гласности.

Но в эти же годы городок потерял один, очень важный для него, орган создания, утверждения и, если требовалось, обуздания общественного мнения.

Это был своеобразный клуб, в котором ежедневно шло обсуждение всех городских, районных, областных, союзных, мировых и вселенских событий.

Это была очередь покупателей молока, собиравшаяся у магазина местного молочно-консервного комбината на центральной улице (Карла Маркса) каждое утро за полтора-два часа до его открытия. В городе, прославившемся как типичный центр сельского хозяйства, по утрам собиралась очередь за молоком, которое (очередь это знала) должны привезти из местного молочно-консервного комбината через два часа! Собирались эти люди, в основном пенсионеры, больше для общения, чем для покупки молока. Многих знал хорошо, могу сказать, что дело было не в копеечной выгоде от покупки молока в советской торговле, стоящего дешевле того, что предлагали хозяйки бурёнок, на пятак. Обеспеченные были в большинстве люди, почти сплошь бывшие совпартслужи, пристроившие своих потомков тоже на хлебные места. Но здесь, у магазина, вырабатывалась в спорах, в обсуждениях, скандалах и даже в драчках общая позиция, общее мнение старшего поколения, которое разносилось участниками форума по городу.

Между тем, в городе и в районе шёл процесс, не замеченный ни «клубом любителей молока», решавшим по утрам вселенские проблемы, ни теми, кто руководил производством того самого молока из городских или колхозных кабинетов: потерялся, куда-то ушёл и не возвращается человек с косой. (Предвижу, конечно, что остряки скажут, затосковал-де автор по курносой с косой… Так вот, это о самом обычном, вполне земном мужике с косой, о том, который траву косил.)

Я встречал его каждое лето на аллее князей Барятинских (живу рядом с развалинами княжеского дома, ещё недавно служившего народу санаторием, потом – больницей). Он подходил и, заранее зная ответ, на звучащие укором слова, спрашивал: «Тут у твоего огорода трава… Тебе некогда… Давай я скошу…»

Вернувшись с работы, я видел, что трава скошена, собрана и вывезена. Это был тот самый период года, когда в городских автобусах обязательно шло обсуждение ежегодного дележа городских лугов. Всегда находились недовольные. Часто рассказывали, что без скандалов, а то и драк такой делёж не проходил.

Но однажды этот человек с косой не пришёл. И не приходит уже много лет. И зарастает санаторский сад, наследие от тех же князей Барятинских. И не стало слышно разговоров о дележе городских лугов.

Забрёл недавно в горадминистрацию к Евгению Жердеву, бывшему главному агроному района, под специальность, кроме других сегодняшних чиновничьих обязанностей, «нагруженному» ещё и дележом городских лугов.

Тридцать пять заявлений о выделении участка для сенокоса! Копеечные сборы под эти заявления.

Я, по неведению, посочувствовал, мол, потеряла городская казна сборы. Но получил объяснение, что сборы были всегда, что шли собранные деньги на улучшение тех же лугов, на подкормку трав, на мелиоративные работы, если требовалось.

– А теперь луг будет зарастать, портиться! – горячился Жердев. – Когда был востребован, когда весь выкашивался, не было возможности расплодиться чертополоху, крапиве, щавелю, колючке! А ведь городские луга облагораживались веками!

Сейчас я прошу тех, кто берёт участки под сенокос, чтобы не выбирали лучшие куски, чтобы косили сплошь, не обходили сорняки, не давали им воспроизводиться! Ведь в эти луга столько труда вложено. В своё время канавы прокопали, чтобы уровень грунтовых вод понизился. Подкармливали растения, подсевали…

Знаешь, сколько было коров в правобережной части города? До двух сотен! А луг более ста гектаров! Сторожа содержали, чтобы следил за порядком на лугу! В левобережной части Льгова, где усадьба Барятинских, тоже было более сотни коров. И луг под сотню гектаров!

А главное, были люди, которые видели смысл в том, чтобы держать в хозяйстве корову, получать настоящее молоко, а не те «молочные продукты», что под видом молока впаривают сегодня! Эти люди ушли! На их место уже никто не придёт!

Нас поманили идеей, что свободный фермер всех накормит! Где он, этот фермер?

Сейчас пошли разговоры, что надо бы создавать фермерские хозяйства на 20–25 коров. Стоимость такого малого комплекса 25 миллионов рублей! Этот комплекс никогда не окупится! Никогда!

А потом вновь пойдут разговоры о том, что сельское хозяйство – чёрная дыра, что поглощает средства без отдачи!

А ведь было сказано не раз, что нельзя к сельскому хозяйству, к деревне подходить с прямолинейным аршином! Обмеряться можно! Не подходит прямой аршин к нашей деревне!

Прав, конечно, Евгений Жердев!

А луга льговские знамениты! Когда-то давно здесь во множестве великом водилась птица дрофа, та самая, что и сейчас украшает герб Льгова, а впервые появилась на нём ещё в 18 веке. Птицу эту, не освоившую искусство мгновенно становиться на крыло, понадеявшуюся на свои длинные ноги, выбили полностью. О том и в хрониках исторических рассказано, как били её, неразумную, на окрестных лугах плетьми, с лошадей, от которых убежать перед взлётом не поспевала.

Вероятно, в честь того несуразного «подвига» давних льговчан (развлекалась тогдашняя местная элита – помещики и чиновники) и вынесли её в герб города. Как напоминание. Даже не важно, когда её быть гербом назначили: до того, как истребили, или уже после того.

Побывал на районном «смотре полей» и не упустил случая заглянуть после к бывшему главному агроному района Жердеву поведать об увиденном. Вот ведь научились же выращивать сахарную свёклу, не заставляя тысячи горожан брать в руки тяпки для прореживания рядков и уничтожения сорняков, как это бывало при агрономе Жердеве в оные времена.

– Да! – согласился мой собеседник, выслушав рассказ о том, что свёкла на полях у латифундистов очень даже хороша. – Заслуга сегодняшних агрофирм в том, что они научились выращивать сахарную свёклу без привлечения людей на прополку. Но и техника сегодня какая! Каковы семена! Они же высеваются сегодня так, как предусмотрено технологией, точное количество на единицу длины рядка. А всхожесть все сто процентов! И агрофирмы работают с микроудобрениями. Молодцы!

Но что же они делают с людьми? Вот где проблема! У них нет, или почти нет, механизаторов! У них работают на сложнейших машинах, на комбайнах голландских, временные работники. Такие вот: отработал сезон – иди куда хочешь! Ты здесь не нужен! Придёшь через полгода!

А техника-то сложная! Её же знать надо! Мы же всегда говорили о том, что нам нужен механизатор, не уступающий по знаниям специалисту: технику или инженеру. Нам же требовался рабочий-интеллигент.

Потом, смотри: он сегодня привлечённый со стороны, из другого региона страны, а то и из-за «бугра»! А как же с любовью к земле, к родному краю? Это же было основой всей деревенской жизни!

Был я недавно в Сумской области в Украине. Там, как мы выяснили, землю в аренду крупной агрофирме дают под условие, что она обеспечит работой всё трудоспособное население деревень, этими землями прежде, при советах, владевших. Это правильно?

– Вероятно, правильно!

Не знал, конечно, о предстоящей встрече с «роялем».

«Рояль», как оно и должно, был в кустах. Кто его там спрятал? Конечно, провидение!

Голландского производства комбайны красиво рассекали ниву. Вспомнилось, что так огромная чёрная глыба атомного ледокола легко и просто двигалась по белым льдам пролива Велькицкого, где я его однажды видел и, когда это стало возможно, даже восторженно похлопал ладонью по крутому борту, став на кранец своего портового буксира, перегоняемого нашей командой из Ленинграда (Петербурга) на Сахалин.

Хотелось после какого-нибудь резвого разворота в конце поля похлопать по борту и этого «летучего» голландца.

«Рояль» появился незаметно, вышел откуда-то из-за лесополосы, и заговорил в тот момент, когда уже утих спор между мною и представителями «латифундиста» (одной из огромных фирм, занимающихся сельским хозяйством на просторах трёх или четырёх федеральных округов, то есть от Брянска до Челябинска и от Ярославля до Кубани): генеральным директором Николаем Хардиковым и начальником цеха растениеводства (то есть главным агрономом) местного агрообъединения Виктором Моторыкиным.

Моторыкин агроном известный, он и в колхозах, и в агронауке поработал немало. И пытал сначала я его одного, директор подъехал позже. А пытал я, сначала одного, потом и двоих, простым вопросом: почему у вас, у агробуржуинов и латифундистов, почти нет в кадрах местных жителей. Вон на красавцах «нью-холандах» – сплошь приезжий люд, а где местные люди? Вы же так совсем деревню добьёте! На земле, где прежде с трудом управлялся колхозный коллектив из трёх сотен человек, у вас три десятка заезжих трудятся.

Не стану передавать нелестные оценки жителям окрестных сёл, что были высказаны агрономом. Присоединившийся к разговору директор быстро «разложил всё по полочкам».

Агрофирма не прочь привлечь к труду местного жителя. Но внутри неё такие строгие порядки, такое жёсткое планирование, такой контроль (только что ревизоры из Оренбурга отбыли, приезжали замерять уровень потерь зерна при уборке «холандами». Кстати, в актах указано, что потери составляют 0,6 процента. Кто знает, тот поймёт, о чём речь), что никакие попытки «встроить» местного жителя в капиталистическую систему не оправдывают себя. А они хотят: чтобы работать мало, а получать много. И известным пристрастием к злоупотреблению страдают!

– Дверь открыта! Пусть приходят, если смогут сработаться – пожалуйста! – заявил директор.

Полминуты помолчали, обдумывая сказанное. В это время «рояль» из-за лесополосы и вышел. Голый – в одних трусах, битый – левая скула жестоким ударом разворочена, кровь запеклась. И, конечно, испитой. Не один день, видно, фестивалил. Голос хриплый, с какими-то наглыми в нём нотками: «Дайте воды!»

Показали на бочку с водой (пятьдесят метров). Посмотрел, что-то в уме прикинул: «Лучше до Эммануйловки дойду!» (два километра). И пошёл своей дорогой.

Не удержался, бросил в сторону директора и агронома: «Вы его специально в кустах припрятали! На случай наезда журналюги! Чтобы как в кино получилось!»

Однако, уезжая с поля, вспомнил, что сказал директор. А сказал он, что не замкнётся агрообъединение трудами на одной только ниве. Животноводство развивать намерено. А как в животноводстве без мужика с косой? Не с тем, конечно, что луга косить выйдет, а тем, что за скотом, пусть даже на голландской ферме автоматизированной, круглый год будет присматривать. Ну, нельзя в таком случае без круглогодичного мужика, а ему без деревни!

И ещё одна встреча на льговских чернозёмах. В деревне Кочановке поселился в 2009 году новый (он же и – давний) житель – курский прозаик и публицист Борис Агеев. Как говорится в таких случаях: вернулся к истокам, обосновался вновь в родовом гнезде, в родных палестинах, где прошло босоногое детство.

Если же без «высокого штиля», то просто: похоронили Агеевы мать свою, Клавдию Григорьевну, и задумались, а что же делать с родовым гнездом – с домом, в котором все они выросли, из которого разлетелись по просторам бывшего Союза. Оставить его беспризорным «сиротой», как десятки других домов в той же самой Кочановке? Жалко! И стыдно, потому что за дом этот, как за основу бытия, как корень за почву, держалась до последних минут своей жизни их мать. А отец, Пётр Афанасьевич, строя этот дом в самом начале 60-х годов, задумал всё так, чтобы рядом с отцовским со временем поставили свои дома и его сыновья. И место наметил для них: справа и слева по улице. И виделась ему, вероятно, некая идиллия деревенской жизни, дружная жизнь семей одного корня и крови в трёх домах, объединённых в одну усадьбу, объединённых общей судьбой.

– Почему не сбылись мечты вашего отца? – спросил у Бориса.

– Вот ты проехал по Глинице, видел общий на две деревни табор. В 60-е годы было так же: две деревни – один колхоз… Совхоз организован был позже, условно вольных колхозников (устав ведь предполагал волеизъявление колхозного собрания) согнали в совхоз, – ответил он. – И работали в этом колхозе, думаю, около 300 человек. А к этому времени механизация труда в сельском хозяйстве уже была достаточно высокая, и трактор, комбайн, автомобиль оставляли без работы многих. Уже был избыток населения трудового возраста. Куда его деть было?! И куда было податься нам, подросшему молодому поколению? Идти в колхоз, присоединиться к тем, кому и без того работы не хватает? Не нужными в деревне, в сельском хозяйстве оказались люди! Оставалось только уехать! И процесс этот пошёл очень быстро… Когда спохватились, оказалось, что обратного пути уже нет!

Нынешнее акционерное общество имеет здесь бригаду, вероятно, двадцать человек. Они обрабатывают те же поля, что когда-то обрабатывал колхоз.

– И ваш отец, собираясь посадить семью в одной усадьбе, видел, вероятно, идеал – сельскую общину? Хотел её воссоздать?

– В этом доме жила огромная, по современным меркам, семья. Отец, мать, пятеро детей, какая-нибудь из бабушек… Помню, что они менялись: сегодня одна живёт, завтра – другая.

– Общая площадь дома примерно 48 квадратных метров?

– Немного больше… Это была, конечно, не старая патриархальная семья, как в Древней Руси, но мы могли бы долго жить автономно, как тот корабль. Единственное, чего не производили сами – хлеба. В том огороде, что был выделен семье, под хлеб места не оставалось, вся земля уходила под картошку и свёклу. Да и не было в нём необходимости, покупали, как все. Но если бы надо было – посеяли бы. Держали корову, бычка, двух поросят, куриц, гусей, уток. Хозяйство было почти натуральное.

– Я, собственно, о чём хочу спросить… Вот ты сейчас деревенский житель… Как ты думаешь дальше жить?

– Не знаю, какой я деревенский житель… То, что я переехал из города и живу в деревне? Так для меня это естественно. Для меня пример – моя мать. Она прожила в этом доме с 1961 года до самых последних дней. Он старел вместе с ней. Хотя я несколько последних лет приезжал, красил, скоблил, шпаклевал. Но я-то бывал наездами… А нужен был постоянный хозяин.

Мать, как человек простой, деревенский, привыкла полагаться на себя, на огород. Она дважды пережила голод. Последний раз в 46–47 годах, когда вернулась с войны… И этот урок наложил отпечаток на всю жизнь. Каждый раз, когда сажали картошку, мы ей говорили: «Ма!.. Да хватит тебе картошки, уже и поросят не держишь!» А она требовала: «Нет! Сажайте на всём участке, до деревни Артаково! Когда начнётся голод, что есть будете?»

– Те же самые слова говорила моя бабушка Нина Степановна Анаева-Гуркина, пережившая в алтайской деревне голод 1946–47 годов: «Что есть будешь?» Племянница, наверное, самого последнего на свете носителя титула «каган» Г.И. Гуркина. Правнучка сподвижника святого Макария Глухарева, спасалась от голода в обрусевшей алтайской деревушке Сайдыс.

Говорила так, заставляя сажать картошку. Говорила и сердито, и с болью, что невозможно вразумить того, кто не пережил голода, не имеет этого страшного опыта…

– Всегда находились дела, заставлявшие пренебречь наставлениями матери. Сажал картошку на половине участка, вторую половину – бросал. Приезжаю спустя какое-то время, – весь участок засажен. Мать нанимала людей, но ни одного кусочка земли праздным не оставляла. Конечно, много с ней спорили, доказывали, что нам картошку из Новой Зеландии привезут, доставят к самому дому и продадут…

А если вдруг однажды не привезут?! Вон, как сегодня, – неурожай сахарного тростника в Индии. Вспомним мудрость старых?

– Чем больше езжу по району, по области, тем больше убеждаюсь: деревне пришёл конец… Среда, рождавшая Платонов Каратаевых, Михаилов Пряслиных, уничтожена.

– И Егоров Прокудиных… Юбилей Шукшина был недавно. Уходит из деревни народ!.. И меняется деревенский житель! Знаю одного человека, не то чтобы толстовский тип, но похож.

Живёт полуголодным. Но ничего нигде не украл. Разговариваешь с ним… Зануда! Одно и то же скажет трижды разными словами. Разговаривать с ним не о чем. Не дано человеку такого, не скажу «таланта», слишком высокое понятие, а – «талана», умения и стремления общаться, находить в общении удовольствие. Но он – надёжный, на него можно положиться в обыденных делах. И он, как Платон, услужлив. Он может сделать за тебя какую-то работу. Потом придёт и скажет: «Вон – видишь? Это я сделал!» Но никакой цены за услугу не назначит, ничего не потребует. Можешь заплатить – заплати. И безропотный! Он из дома, из семьи ушёл, потому что потерял работу, зарплату, а обременять собою, расходами на себя, никого не хочет. Спасается в сегодняшней деревне…

– Попросту говоря: бомж, люмпен…

– Бомж – это нечто другое! Бомж – это, и очень часто, носитель некой идеологии. Знаем мы таких по литературе конца 19-го – начала и конца 20-го века. А тут – даже растительное существование. Растения ведь тоже к среде приспосабливаются.

– А нравственные принципы!?

– Ещё вопрос: принципы ли? Принцип – вещь осознанная!

– Если о принципах, то широко известно, что подворовывание из общественного «котла» – самая характерная черта колхозного строя. Публицисты, перед развалом колхозов, об этом много писали.

– Иначе колхознику было не выжить!

В шестидесятых-семидесятых годах прошлого века судьба носила нас, то есть Бориса Агеева, меня и многих наших ровесников, выходцев, как он – из деревень, или как я – из райцентров, ничем не отличающихся от деревни, по всему Советскому Союзу. Мы с ним не «пересекались» ни на Камчатке, где оба побывали в одно время и в одном месте (районе), ни на морских трассах, по которым оба ходили на судах морского флота. Даже в Литинституте разминулись, хотя ходили по тем же коридорам, курили в перерывах между лекциями у одного подъезда. Встретились во Льгове.

Вечером, как должно по деревенскому образу жизни, сидели на скамейке у ворот родового дома Агеевых, любовались закатом, видом свежеубранных полей, перелесков, рощ, беседовали. Отсюда далеко видно, есть на что посмотреть!

И сидели на скамейке перед домом по всей улице только мы вдвоём: и направо, и налево – стоят по десятку пустых, заброшенных домов – хоть туристам или дачникам на лето сдавай. Верно говорится, что язык не соврёт: экологический туризм (это когда горожан зовут вкусить прелестей деревенской жизни) называют ещё и «зелёным». Когда бушевали в схватках на российских просторах «красные» и «белые», «зелёные» хотели лишь одного – покоя деревне и от тех, и от других. Вот он, «зелёный» идеал, сбылся: тишина, как на сопках Маньчжурии после боя!

В той, старой деревне в это время по улицам гнали коров с пастбища. Было шумно: крики хозяек на своих бурёнок, звон подойников, лай собак, помогающих загнать корову в стайку. А теперь раздолье для искателей тишины и покоя.

Александр ОРОЕВ,
г. ЛЬГОВ,
Курская обл.