Философия гламура

№ 2010 / 40, 23.02.2015

Популярный телеведущий Андрей Максимов считается специалистом по гламуру и интеллигенции.
– Так ли од­но­знач­но по­ня­тие «гла­мур­щик»? Это че­ло­век, ко­то­рый пы­та­ет­ся брать от жиз­ни всё?

Популярный телеведущий Андрей Максимов считается специалистом по гламуру и интеллигенции.

Андрей МАКСИМОВ

– Так ли однозначно понятие «гламурщик»? Это человек, который пытается брать от жизни всё?

– Нет, я такого никогда не писал. Гламурщик – это человек, который придерживается философии гламура. А философия гламура заключается в том, что человек должен быть богатым и знаменитым.

– Но вы приводите цитату Островского…

– «Жизнь даётся один раз, и прожить её нужно так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы»?

– Именно её. Ведь и в этом тоже заключается философия гламура?

– Эти слова коммунисты и гламурщики трактуют по-разному. Каждый – в зависимости от своих целей.

– В то же время вы пишете, что гламурщик – это человек, который везде мелькает, и его портрет печатают на сумках. Так как нам вычислить гламурщика? По каким признакам?

– Каждый поступок любого человека продиктован чем-то. Человек так устроен. Возьмём человека Х – если всё, что он делает, продиктовано одной-единственной целью – прославиться и разбогатеть – то он гламурщик. Так можно оценить и кино. Например, фильм неудачный и плохой. Скучный, занудный. Но понятно, что авторы фильма хотели что-то высказать и не высказали. Это одна история. Вторая история – когда вы понимаете, что фильм был снят только для того, чтобы заработать как можно больше денег. Значит – это гламурное кино. Всё очень просто. Убедительность философии гламура именно в её невероятной простоте.

– А весь ли мир можно разделить на гламур и интеллигенцию?

– Конечно, нет. Есть рабочие, есть колхозники, есть учёные, есть священники, есть масса людей, которые к этому не имеют никакого отношения.

– Получается, новая ваша книга «Интеллигенция и гламур» посвящена совсем небольшому проценту людей?

– Общество – не страна, не государство – а общество – всегда двигалось туда, куда указывала интеллигенция. А теперь оно двигается туда, куда указывает гламур. Это две лошади. А дальше – огромный обоз.

– Знаете, я читаю далеко не всю современную литературу, но из всего прочитанного мною за последнее время ваша книга больше всего напоминает «Энциклопедию лоха» Ксении Собчак, которую, например, она сама не считает серьёзной литературой. Вы считаете «Интеллигенцию и гламур» серьёзной книгой?

– Это не ко мне вопрос. Я пишу книги для того, чтобы люди их читали. Насколько у меня это получается – вопрос не ко мне. У меня встречный вопрос – почему вы ставите мою книжку в один ряд с книжкой Собчак?

– Во-первых, они вышли примерно в одно и то же время, во-вторых, она в своей книге тоже берёт две категории – «лохи» и «не лохи» – и всячески их сопоставляет и анализирует их. Она отмечает, что до неё эти категории никто не исследовал. Вы – тоже первопроходец в своей области.

– А книжка по физике, которая исследует разные явления, которые раньше никем не изучались – тоже будет стоять рядом с моей? Политические книги не стоят в одном ряду с моей?

– Я же сказала, что читаю далеко не все издающиеся ныне книги. И учебники по физике мне давно не попадались.

– Книжка моя называется «Интеллигенция и гламур». Есть некоторое количество книг, которые пишут про интеллигенцию, и есть некоторое количество книг, которые говорят про гламур. Почему-то все люди, которые берут у меня интервью, а их, в связи с выходом новой книги, очень много, все со мной говорят про гламур и гламурщиков. И мне удивительно, что «Литературная Россия», ориентированная на интеллигенцию, тоже говорит со мной про гламур. Можно сравнивать меня с Ксенией Собчак с тем же успехом, что и сравнивать меня с книжками по физике. В моей книге Собчак выступает предметом исследования – не более того. Мне кажется, что у нас разные цели. А вы считаете, что уровень мышления мой и Собчак одинаковый?

– Я так не думаю. Просто ваши книги будут стоять в книжном магазине на одной полке…

– Но там будет ещё огромное количество других книжек, в том числе совершенно про другое. К тому же, они не будут стоять рядом никогда – моя книга будет стоять на букву «М», её – на букву «С».

– Но есть ведь ещё и полки, на которых собраны книги, написанные телеведущими, бестселлеры или просто актуальные книги…

– Но вы же не сравниваете меня с Дэном Брауном? Я не могу понять вашей логики – что общего у меня с книгой Собчак.

– Я, кстати, не знаю, сама она книгу свою писала или нет, потому что получилось довольно неплохо. Она иронически описывает категории людей, выделяет виды и подвиды…

– Вы читали Дарвина «Происхождение видов»? Книжка тоже написана с иронией и тоже представляет собой классификацию. Мне кажется, что моя книга больше похожа на исследование Дарвина. Мне так кажется. Может, другому человеку кажется иначе. Я не могу отвечать на вопрос, достаточно бестактный с вашей стороны, считаю ли я свою книжку серьёзной литературой. Я пишу книжки, потому что мне кажется, что это достаточно серьёзно. Мне кажется, что жанр пословиц народов мира, который я придумал, интересный. Но дальше – что я могу сказать? Мне кажется, что это так, вам кажется, что это не так. Я писал книжку с совершенно серьёзными намерениями человека, который пытается понять мир, в котором мы живём.

– Книгу можно писать, потому что тема наболела или с целью донести до публики серьёзное исследование….

– Это две вещи абсолютно взаимосвязанные. Я писал книгу, потому что у меня тема наболела, и именно поэтому я пытался донести это до публики. Зачем вообще нужно писать о том, что не наболело?

– Как вы считаете, кто купит вашу книгу – люди, которым интересны вы как личность или, может, те, которых привлечёт большая клубничка на обложке и слово «гламур» большими буквами?

– Эту книгу купят те, кому интересен я, кто читал другие мои книги, люди, которым интересна проблема взаимоотношения интеллигенции и гламура.

– И через несколько десятилетий ваша книга может быть так же актуальна, как сейчас?

– Откуда я могу знать, что будет актуальным через десятилетия, если я не знаю, что будет через час.

– Тогда вопрос о содержании – вы пишете, что гламур родом из Советского Союза. И после распада государства на благодатной почве он зацвёл ярким цветом. Но ведь в странах Запада гламур появился раньше и развивается там по сей день…

– Во-первых, на Западе нет такой философии – философии гламура, на Западе есть гламур как часть жизни, но такой философии нет. Во-вторых, я писал про гламур в нашей стране. Всё, что касается Запада – нужно писать отдельное исследование. Я не сопоставлял нашу и западную жизнь, не задавался вопросом – почему у них так, а у нас иначе это происходит. Потому что мы существуем отдельно, у нас собственная уникальная история. Я исходил из этого. Наверное, есть или могут быть исследователи, которые попытаются понять явление гламура с точки зрения – как это происходит у них и у нас. У меня такой задачи не было.

– Хорошо, а если тенденции развития нашего общества сохраняются, то есть ли будущее у интеллигенции при наличии такого весомого противника?

– Я не знаю про будущее. Мне кажется, что будущее принадлежит Богу. Как я могу знать? К тому же интеллигенция и гламур – это как тигр и змея. Они не противники, они существуют на одной территории. Они не борются друг с другом.

– Получается, бороться не имеет смысла?

– Нужно бороться не «против», а «за». Можно бороться за что-то. Например, за то, чтоб наша молодёжь знала о том, что есть и другие ценности, кроме как быть богатыми и знаменитыми. Как это объяснить людям – я не знаю. Не так давно наши писатели приходили к нашему премьер-министру. Меня потрясли две вещи. Во-первых, они все дарили ему свои книги. Я, кстати, всегда стесняюсь дарить свои книжки. Но это моё личное дело. Ты даришь всегда хорошее. То есть они все уверены, что их книжки хорошие. Меня это очень потрясло. А второе, что все наши писатели говорили с премьером о своих писательских проблемах. Хотя я убеждён, что они должны были говорить о проблемах читателей. Они говорили про Переделкино, про журналы, что мне кажется полнейшим безобразием. Если в стране выходят журналы, у которых нет читателя, то они не должны выходить! Они совершенно не говорили про людей. Вот пришли вы к премьер-министру, одному из руководителей нашей страны. Почему бы не поговорить с ним про людей? Мы писатели, мы видим, что в людях то-то и то-то. Что вы думаете, премьер-министр, по этому поводу? Может, как-то изменить ситуацию? А не про Переделкино, которое у нас там отнимают. Интеллигенция в наше время, когда произошла эта бескровная революция и победила демократия, на некоторое время попала во власть, ей не понравилось, она ушла. И дальше она занимается тем, что тихо сама с собой ведёт беседу. Вокруг неё происходит какая-то жизнь, на которую влиять интеллигенции просто западло. Интеллигенция не хочет выступать в нашей жизни как активное действующее лицо. Будет ли она дальше существовать или нет – я не знаю. С тех пор, как писатель Боборыкин это слово взял из немецкого языка и начал употреблять в том смысле, в котором мы его сейчас употребляем, у нас всегда была интеллигенция, которая глупо или умно, но – помогала народу – как-то имела его в виду. Нынешняя интеллигенция не имеет к народу никакого отношения.

У нас есть конкурс «Национальный бестселлер», где побеждают книжки, которые не знает широкий читатель. Вы либо переименуйте премию, либо вручайте её каждый год Донцовой, Дашковой, Дэну Брауну – вот это наш национальный бестселлер. У нас писатели думают, что у них свой национальный бестселлер – для себя. А для народа – другой бестселлер. Мне кажется, это неправильно.

– А вы признаёте кого-то из современных писателей?

– Я не буду называть фамилии. Я уважаю очень многих современных писателей, но если начну называть – кто-то обязательно обидится, что забыл его назвать. Я считаю, что сейчас есть всего один безусловный классик русской литературы – это Фазиль Искандер. Но я понимаю, что есть хорошие писатели, хорошие книжки. Книга, которая произвела на меня наиболее сильное впечатление, к сожалению, написана не русским, а польским писателем. Это книга Вишневского «Бикини». Это, на мой взгляд, выдающийся роман, который никто, на самом деле, не знает. Знают «Одиночество в сети», а потрясающее произведение «Бикини» не знают. Но это не имеет отношения к делу. Мне что-то нравится, что-то не нравится. Есть каста людей, которые говорят: «Мы писатели, мы пишем великое и мы получаем премии». А есть писатели, которые говорят: «Мы не великие. Мы пишем для людей». А люди читают только тех писателей, которые пишут для них. В результате простой человек думает, что хороший писатель – это Донцова. Потому что ему никто не объясняет, какой писатель – Донцова. Не то чтобы она плохой писатель. А вот – какой она писатель? Никто не объясняет, чем отличается Донцова от Конан Дойла.

– Неужели нет способа донести до простого человека истину, открыть глаза?

– У людей никогда не откроются глаза. И раньше люди читали ужасную литературу. Но раньше было понятнее. Окуджава, Высоцкий, Арсений Тарковский – были «свои», а Марков, Березко – «чужие». Или наоборот. Сейчас же нет ни своих, ни чужих. Сейчас огромный информационный поток валится на людей, которые не могут его фильтровать. Сейчас литература стала тем, чем она должна была теоретически быть – она должна была воспитывать людей. Она и воспитывает. Не в том духе, в каком вам и мне кажется надо. Донцова же воспитывает человека? Воспитывает. И Искандер воспитывает. Я спросил у студентов – кто такой Фазиль Искандер? Мне сказали, что это известный чеченский террорист. Значит, то, что имя Искандера и его произведения не доходят до того, кого мы называем простыми людьми, это вина интеллигенции. То, что современный читатель не понимает разницы между Сорокиным и Булгаковым, это ведь не люди сами виноваты? Значит, им никто не объяснил этого. Если мы и дальше будем копать, мы уткнёмся в вечную проблему образования. И станет понятно, что большинство проблем – это проблемы образования.

– Так есть выход из сложившейся ситуации?

– Я в книжке не раз писал, что я не существую в системе измерений «хорошо-плохо». Я не вижу в этом ничего трагического. Почему, если человек знает, кто такой Андрей Платонов – это хорошо, а если не знает – плохо? Почему Андрея Платонова – безусловного русского гения – должны знать все? Кто раздавал – что плохо, а что – хорошо? Кто сказал, где критерий – что хорошо, а что плохо? Тина Канделаки, типичная гламурщица, член Общественной палаты – что в этом плохого? Общественная палата – это такой орган, который отражает жизнь общества. Совершенно логично, что там Тина Канделаки, потому какое общество, такая и палата. И что в этом плохого? Как вы объясните ребёнку, моему двенадцатилетнему сыну, например, что плохого в Собчак? Она кого-то убила? Она кого-то изнасиловала? Она взорвала дом? Она ничего плохого не делала. Она открыла замечательное кафе. Что плохого? И что хорошего в писателе Х, который всю жизнь, как ему кажется, пишет великие произведения, при этом нищенствует, пьёт, всё продал и в нищете сидит дома, и сам рыдает, и семья его рыдает, потому что денег нет, а он работать не хочет, а хочет писать книги… что в нём хорошего?

Я считаю, что если интеллигенция не может ничего предложить «за», а может предложить только «против», ничего не изменится. Идеалы Ксении Собчак и Тины Канделаки плохие. Почему?

– Благодаря таким идеалам большая часть молодёжи перестаёт думать.

– Большая часть молодёжи вообще не думает. Но в этом нет вины Собчак. Здесь нам снова придётся говорить о нашей системе образования: школа не учит детей думать, она учит их зубрить. На умение зубрить направлен и ЕГЭ. Как объяснить человеку молодому, что жить на всю катушку, не думая – это плохо? Почему? Я никого не обижаю, живу себе и живу. В результате моей жизни на всю катушку я имею машину, дачу, дом. Разве интеллигенция может дать другой идеал? Дайте. Где он? Надо жить как кто?

– Вот вы пишете – нынешняя молодёжь умеет только правильно расставлять галочки в ЕГЭ, а ведь дети, которых с первого класса ориентируют на ЕГЭ, школу-то ещё не закончили…

– Это не имеет значения. До ЕГЭ всё то же самое было. У нас поменялась страна, поменялся строй, поменялся театр, литература и телевидение – кардинально, а школа – нет. Вот она как была советской, так и осталась. И она в этих рамках и существует. Как была школа, которая учит не думать, а зубрить, так она и осталась. ЕГЭ просто это очень показывает. Главная задача школы – научить учиться. Нужно научить человека сначала научиться учиться, научиться получать знания, потом научить его знаниям, которые будут нужны ему на дальнейшей работе. У нас школа не учит думать. Отсюда у нас появляются поколения целые детей, которые не знают даже, что такое знания. Я регулярно читаю лекции в разных местах и спрашиваю молодых людей, что такое знания. Знания – это то, что делает ученик. Водитель делает километраж, рабочий делает деталь, а ученик делает знания. И я спрашиваю, что такое эти знания. Некоторые считают, что знания – это то, что нужно сдавать учителю. То есть, на полном серьёзе. Начинать нужно с резкой конкретной революции в образовании. Но проблема этой революции в том, что нельзя сегодня сделать, а завтра – результат. Министру любому нужно, чтобы он сказал: «будет ЕГЭ», и через три дня или три года оно стало. А система образования будет меняться долго. Это долгий процесс – десять лет, не меньше. Никто на такое не способен. Значит, и винить молодых людей, которые принимают философию гламура, нельзя. Им просто не объяснили, что это плохо. Почему надо быть духовным – непонятно. Почему надо быть богатым – понятно.

– А какая система образования лучше нашей? Или она ещё не существует?

– Я брал интервью у митрополита Иллариона, который защитил в Оксфорде докторскую диссертацию. Я спросил, может ли он сформулировать, чем отличается система образования в Оксфорде и в России. Он рассказал. В России преподаватель даёт под запись студентам тему одну, вторую, пятую. Дальше студенты сдают экзамены, на которых они рассказывают всё, что они усвоили. Количество знаний в таком случае может только уменьшаться. Потому что больше, чем сказал преподаватель, они не скажут. В Оксфорде же приходит педагог, говорит, что мы изучаем такую-то тему. Тезисно рассказывает то-то, то-то и то-то. И ещё даёт список литературы, а на экзамене студенты должны рассказать всё, что они усвоили. Количество знаний может увеличиться, так как они могут вычитать в книжках много нового. Они могут рассмотреть тему так, как даже преподаватель её не рассматривал. Система направлена на то, чтобы заставить человека думать. А у нас система направлена на то, чтобы зубрить. Я преподаю в московском институте телевидения и радио Останкино. Я прихожу к студентам на первое занятие. Говорю «здравствуйте». Первое, что они делают – открывают тетрадки. Я спрашиваю – «что будете писать?» Это привычка советского ученика – преподаватель сказал – надо записать. А потом на экзамене это повторить. Я под влиянием студентов написал две книжки – «Многослов 1» и «Многослов 2». Я студентам говорил всегда, что надо думать. А они меня спрашивали, как думать. Как есть – понятно. Как целоваться – понятно. А как думать? Ходить по комнате кругами и думать? Как это делать? И я написал две книжки, в которых много разных эссе по поводу главных слов человеческой жизни: любовь, долг, жизнь, лень, власть, партия и т.д. Трактовка многих, казалось бы, знакомых слов может вызвать у читателя протест. Тогда вы начнёте думать. Сейчас я прихожу к студентам, я их начинаю спрашивать – что такое «лень», что такое «друг», что такое «любовь»? И выясняется, что люди абсолютно не готовы к таким вопросам. Они говорят: «вы нам скажите, что такое любовь, мы запишем, выучим и вам расскажем». А самая главная задача моя, когда я прихожу к студентам – это не научить их смотреть в камеру и держать микрофон; это важно, но этому научить не трудно. А научить их немножко или множко думать. Вот на презентации книжки моей ко мне подходит мальчик и спрашивает: «Имеет ли ваша книжка отношение к культуре?» А я его спрашиваю, что такое культура? Он культуролог, он не может мне ответить. Я говорю: «Давайте тогда решим, что культура – это то, что сделано человеком». Проблема в этом состоит. И когда меня спрашивают, есть ли где-то там хорошая система образования – я их не изучал. Но по этим примерам я могу судить, что есть такие системы образования, которые учат другому. Не вызубривать.

– Получается, ничего нельзя изменить?

– Все мои книжки адресованы не президенту, не министру, а человеку. Я пишу только то, что каждый конкретный человек может изменить.

– О чём будет ваша следующая книга?

– Моя следующая книга – это детский многослов. Я не уверен, что он первый в мире, но у нас в стране такого нет точно. Я пытаюсь детям объяснить смысл самых главных слов. Потому что мне кажется, что среди детей 11–15 лет тех, кто хочет думать, гораздо больше, чем среди взрослых. С ними мало кто разговаривает. И я хочу написать книгу, в которой я объясню детям те законы жизни, которые мне кажутся правильными. Имея в виду, что они это прочитают и поймут про жизнь, про дружбу, про любовь. Про то, почему нужно уважать взрослых, почему мама всегда хорошая. Мне кажется, такие вещи нужно всегда объяснять. Буду счастлив, если мои суждения вызовут желание спорить – главное, чтоб задумались. Я показываю то, что уже написал, своему двенадцатилетнему сыну. Чтобы он мне сказал, интересно – неинтересно и понятно – непонятно. Меня потрясло, например, что мой ребёнок не знал значения слова «коррупция». Что, с одной стороны, говорит, что детям абсолютно пофигу наши политические дела, а с другой стороны – то, что им в школе никто этого не объяснил, несмотря на то, что слово это постоянно на слуху.

Беседу вела Любовь ГОРДЕЕВА