ЗА ДАЛЬЮ ДАЛЬ

№ 2011 / 10, 23.02.2015

Про­ти­во­ре­чи­вое впе­чат­ле­ние скла­ды­ва­ет­ся от кни­ги Ми­ха­и­ла Шиш­ки­на, и ос­та­ёт­ся та­ко­вым по про­чте­нии.
Оче­вид­на ода­рён­ность, с ко­то­рой она на­пи­са­на, оче­вид­но её сво­е­об­ра­зие. На­ша ли­те­ра­ту­ра из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние не­сёт яв­ную или скры­тую со­ци­аль­ную оза­бо­чен­ность.

О романе Михаила Шишкина «Письмовник»



Противоречивое впечатление складывается от книги Михаила Шишкина, и остаётся таковым по прочтении.


Очевидна одарённость, с которой она написана, очевидно её своеобразие. Наша литература из поколения в поколение несёт явную или скрытую социальную озабоченность. Маканин и Прилепин, Есин и Елизаров, Проханов и Садулаев – все, несмотря на различные художественные стили, на различные творческие возможности, вышли из безразмерной гоголевской «Шинели». (И далеко не ушли, и вряд ли уйдут.)


Михаил Шишкин вне этой традиции.


Ощущение, положенное в основу его творчества, – и об этом свидетельствует уже ранняя повесть Шишкина «Всех ожидает одна ночь» – состоит в том, что человеческая жизнь подвержена полному исчезновению, она бесправна и ничтожна перед неизбежным и бесследным тлением, следовательно, лишает смысла обличение каких бы то ни было социальных пороков. Эта неотступная и грозная мысль сообщает его произведениям внутреннее единство, но и требует безраздельного к себе внимания. Соответствует ли он ей как художник? Осознаёт ли масштаб задачи?


Название романа имеет прямое отношение к форме, в которой он выполнен, – переписка влюблённых. Разделённые судьбой, они пишут письма, полные нежных и страстных воспоминаний друг о друге, полные подробностей и признаний, о которых не успели или не решились сказать, будучи вместе. Неумолимое время вносит в жизнь героев чуждые их общности обстоятельства, и голоса звучат всё менее в унисон.


Как изумительно неуловимо и неожиданно – точь-в-точь, как бывает в жизни – проведена в книге грань, за которой возможность встречи истаивает, исчезает навсегда, и каждому уготовано отдельное, собственное существование. Она закончила медицинский факультет, практикует как гинеколог. Он – штабной писарь, участник военного похода. Её окружает современная цивилизация, Москва или Петербург. Он – в Китае, на нескончаемой войне, где нет ни самолётов, ни танков, а только лошади, пушки, ружья, штыки.


Обретая фантасмагорические черты, повествование разделяет героев не только в пространстве, но и во времени. Письма перестают доходить. Влюблённые пишут их с большей ещё страстью, пытаясь сохранить единственную нитку, тонкую связь.


У Владимира появляются фронтовые друзья, он часто пишет о сестре милосердия, некрасивой, однако чрезвычайно обаятельной француженке. Александра сообщает об «украденном замужестве» – сожительствующий с ней мужчина бросил жену и дочь.


Внимая ужасам войны, Владимир в основном только о них и говорит.


Александра описывает течение обыденной жизни. Рассказывает, каким невзгодам подвержен ребёнок, кочующий от одной «матери» к другой, как раздираем женщинами его отец, какие измены, ложь, ревность, отчаяние сопутствуют этому. Или как престарелая мать умирает от рака, в мучениях, в ядовитой неприязни к здоровым, остающимся жить, в том числе к дочери. Или как вдовствующий старик-отец, опускающийся, беспомощный, по приходе медсестёр собирает последние силы, чтобы изловчиться и схватить их за груди…


Однажды в письмах Владимира обнаруживается нечто причудливое, призрачное, эфемерное. Вроде бы только что говорил он привычно, обыкновенно и вроде бы так же продолжает он говорить. И есть что-то иное, едва уловимое. Как незаметна, как легка эта грань, за которой его не стало. (Заметим попутно, что очень значительна одарённость художника, кому такой тончайший переход удаётся.) Но душа не отлетает на небо, витает над землёй, шлёт весточки другой душе, любимой. Александра продолжает рассказывать о своём пребывании, о бесприютном здешнем существовании.


Подобно разлучённым половинам в платоновском мифе, влюблённые рвутся друг к другу, взыскуют единства.


Что утверждает поведанная история, – что любовь побеждает смерть или всё-таки что и любовь подвержена тлению? Автор, кажется, сам не в состоянии решить это.


Определённо можно сказать, что в современной литературе немного найдётся книг, где о любви говорилось бы так пронзительно, и великолепным слогом, соединяющим живость разговорной речи и искусство художественного красноречия. Любовная линия – самая совершенная составляющая «Письмовника».


Инерция, которую создаёт социальность, столь мощная, что авторы, от общественных вопросов уклонившиеся, кажутся в нашей литературе едва ли не «чужаками». Между тем следовало бы помнить, что метафизические тяжбы Достоевского, что Толстой, замкнутый, как в острог, в круг вечных тем, что Гоголь не исчерпывается «Шинелью» и «Ревизором», – это тоже часть русской литературы, и важнейшая и величайшая часть, её сущность.


Над современными отечественными книгами об этом не вспоминаешь – нет повода, да и стыдно, такое явлено в них вырождение. «Письмовник» – редкая книга, которая пробуждает подобные мысли. Сходство романа с той, устремлённой к «самому важному» русской литературой велико, и велик соблазн внешнее сходство принять за родство.


Родство всё-таки несомненно – в устремлённости к «последним вопросам». Однако общее духовное измельчание, душевное опошление и на книге Шишкина лежит неизгладимой печатью. Подлинность сочетается с инсценировкой, слова единственные, строгие сменяет болтливость. «Нужно во всём услышать этот визг жизни – в каждом дереве, в каждом прохожем, в каждой луже, в каждом шорохе»: ничтоже сумняшеся он пытается уподобить повествование жизни. (Как характерен, как по-современному вульгарен этот «визг», как противоречит он мысли о «мировом погосте».) В едином объёме мира, действительно, всё умещается, всё находит своё место. Но полнота художественного мира достигается как раз тщательнейшим отбором явлений, просеиванием пережитого.


Показателен в этом смысле образ войны.


Не думаю, что о войне нельзя писать, не побывав на ней. Можно говорить о ней не вполне достоверно фактически, но обязательно – горячо или холодно. О, если бы ты был холоден или горяч… Шишкин довольствуется монотонной описью смертей, ранений, физических мук. Обманчиво это хладнокровие, кроется за ним малодушие, художественное и душевное. Иные темы, может быть, позволили бы остаться малодушию незамеченным. Тема войны обнажает его с беспощадной ясностью. Военные страницы романа фальшивы.


Есть в романе фальшь, к сожалению, и более существенная. Здесь содержание не соответствует тональности. Содержание всё составлено из бездушно-материальных обстоятельств земного существования, тональность же сентиментальна, слезлива, даже иногда истерична. Трудно почувствовать суть явлений – чувства сметает взвинченный эмоциональный поток. И таинственные основы мироустройства, пути к которым писатель прокладывал так осторожно и настойчиво, и страстно, как сумашедший, не приблизились, а отдалились.


Многое можно было бы ещё сказать pro et contra.


Повторюсь, трудно собрать впечатления воедино. Да, замыслы в полной мере не нашли воплощения, да, «визг жизни» заглушает внутренний голос автора. Но дух, надтекстовая атмосфера книги чище, прочнее её содержания, долго не отпускает, заставляет и ум, и сердце возвращаться к её темам и образам, соглашаться с ними и спорить.

Илья КИРИЛЛОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.