Дерзать или лизать

№ 2011 / 22, 23.02.2015

Известно, что Леонид Соболев, страшно раздражённый обвинениями его любимого детища – новой писательской газеты в лизоблюдстве (не случайно в писательских кругах за этим изданием закрепилась обидная кличка «ЛиЖи»), не раз собирался затеять в редакции революционные реформы.

10. Кто и зачем вскрыл вены,

или Несостоявшийся переход газеты на модель еженедельника

Известно, что Леонид Соболев, страшно раздражённый обвинениями его любимого детища – новой писательской газеты в лизоблюдстве (не случайно в писательских кругах за этим изданием закрепилась обидная кличка «ЛиЖи»), не раз собирался затеять в редакции революционные реформы. Но все его попытки терпели полный крах. Может, он не с того начинал. Соболев думал, что если в газете поменять двух-трёх сотрудников, то всё сразу кардинально изменится. При этом он ни за что не хотел трогать Полторацкого. Хотя, как известно, рыба всегда гнила с головы.

Вячеслав ОГРЫЗКО

В какой-то момент Соболев передоверился новому заместителю Полторацкого – Дымшицу. В феврале 1960 года он предложил переехавшему из Ленинграда в Москву критику подумать о новой модели писательского издания. Дымшиц привлёк к этой работе заместителя ответственного секретаря редакции Ярослава Тихонова, который до этого успел проявить себя в газете «Советский флот». Изучив западный опыт, Дымшиц и Тихонов предложили изменить формат и периодичность газеты (по этому пути одновременно пошёл главный редактор «Известий» Алексей Аджубей, запустивший на свой страх и риск, без каких-либо согласований с клерками из партаппарата проект приложения «Неделя»).

Весной 1960 года два энтузиаста отправили Соболеву свои соображения. «Нам представляется, – писали Дымшиц и Тихонов, – что этот еженедельник [речь шла о преобразовании писательской газеты в еженедельник «Литература и жизнь». – В.О.] мог бы представлять собой журнал-газету типа издающихся в ряде стран народной демократии еженедельных журналов-газет, посвящённых вопросам культуры и искусства («Зоннтаг», «Литерарны новины» и др.), но с большим вниманием к проблемам внутренней жизни Российской Федерации. Формат такого издания мог бы быть при 16 полосах: высотой – 47 см (26,5 квадратов), шириной – 31 см (18 квадратов). Такой формат потребовал бы лишь очень незначительной добавки к лимиту бумаги, получаемой еженедельно газетой «Литература и жизнь».

К своему письму Дымшиц и Тихонов приложили пробный макет воображаемого еженедельника с примерным распределением материалов. Но весной 1960 года Соболев к столь радикальным переменам оказался не готов.

Меж тем ситуация в редакции сильно ухудшилась. Коллектив разделился на несколько групп, которые погрязли в склоках. Одна, большая часть сотрудников сгруппировалась вокруг Осетрова. Человек десять, наоборот, поддержали инициативы нового заместителя главного редактора – Дымшица. 24 марта 1960 года Дымшиц записал в своём ежедневнике: «Дежурство по номеру. Трудности с Осетровым – беспринципным, мелким конъюнктурщиком и, видимо, изрядным интриганом». Я думаю, что Осетров тоже был не самого лестного мнения о Дымшице. Понятно, что в возникший конфликт в первую очередь следовало вмешаться главному редактору Полторацкому. Но он предпочёл встать над схваткой.

Дымшиц тоже оказался не ангелом. Он зачастил на Старую площадь в ЦК партии к куратору газеты Михаилу Колядичу. 8 сентября 1960 года Дымшиц принёс ему очередную жалобу. Он сообщал: «Я работаю в газете около 9 месяцев и тяжело переживаю то обстоятельство, что улучшения в ней идут медленно и очень неравномерно. Я уже докладывал Вам и хочу сейчас более обстоятельно и аргументированно доложить, что трудности в работе коллектива газеты «Литература и жизнь» и недостатки в выходящих номерах газеты связаны прежде всего с неудачным подбором ряда руководящих работников редакции и недостаточно продуманным её штатным расписанием».

Дымшицу не понравилось, что Осетров в отсутствии Полторацкого самовольно пригласил на должность заведующего одним из ключевых подразделений редакции – отдела внутренней жизни Константина Винокурова, а его помощником утвердил Владимира Фролова. «Оба эти работника, – писал Дымшиц, – явно не соответствуют должности. Тов. Винокуров – журналист сравнительно узкого профиля, он не может объять, охватить круг вопросов, стоящих перед вверенным ему отделом. Тов. Фролов – работник с довольно низкой культурой труда, совершенно лишённый связей с литературной средой, недостаточно понимающий задачи отдела».

Кстати, Полторацкий, когда узнал о проявленной Осетровым инициативе, был крайне возмущён и хотел немедленно заменить К.Винокурова писателем Виктором Курочкиным. Как раз тогда во всех кинотеатрах шёл снятый по его рассказу «Соперницы» фильм «Ссора в Лукашах». Курочкин был на двадцать лет моложе Винокурова, но жизнь знал куда лучше. Во-первых, ещё пацанёнком он много чего успел увидеть в коллективизацию. Во-вторых, парень пережил ленинградскую блокаду. В-третьих, за его плечами был бесценный фронтовой опыт, форсирование Днепра, Вислы и Одера. Много что ему дала и недолгая судебная практика на Новгородчине. Да и газетная работа Курочкину была не чужда: до поступления в Литинститут он успел поработать в газетах Павловска и Пушкина. Но в последний момент Полторацкого испугала его солдатская прямота. Винокуров умел всё сглаживать, а Курочкин готов был бороться за правду с пеной у рта.

Много претензий у Дымшица накопилось и к ответственному секретарю редакции Михаилу Марфину. Этот человек, сообщал Дымшиц, «обладающий несомненной журналистской квалификацией, совершенно не соответствует занимаемой им должности. Он – вял, нетребователен, не умеет обеспечить дисциплину в работе». Дымшиц предлагал или заменить Марфина его заместителем Виктором Хлебниковым (он до прихода в «Литературу и жизнь» работал в газете «Советский спорт»), или позвать из другого издания более опытного Константина Поздняева.

Кроме того, Дымшиц предлагал резко обновить редколлегию газеты, ввести в неё, помимо Тихона Сёмушкина (за которого очень ратовал Полторацкий), также Сергея Михалкова, Людмилу Скорино и В.Панкова. При этом он резко возражал против усиления в газете фигур Константина Винокурова, Александра Палладина и Михаила Лобанова. Дымшиц считал их креатурами Евгения Осетрова. А в Осетрове он видел чуть ли не главное зло газеты. По его мнению, Осетрова следовало убрать из газеты как можно быстрей.

Но в итоге всё закончилось тем, что Осетрова вскоре перевели консультантом отдела литературы в «Правду», а до реформ дело так и не дошло.

Правда, уже 10 октября 1960 года на смену Осетрову в газету прислали нового заместителя главного редактора – Константина Поздняева. И неожиданно для многих этот человек сразу повёл себя решительно. Вот кто готов был взяться за кардинальное реформирование газеты. Однако Соболев с Полторацким ему должных полномочий для преобразований не дали.

В общем, к концу 1960 года в редакции сложилась довольно-таки странная ситуация. Два заместителя главного редактора настроились на перемены, а главред по своему обыкновению вновь ушёл в кусты. Эту ненормальность отметил в своём ежедневнике Дымшиц. 23 ноября 1960 года он записал: «С К.И. Поздняевым в редакции (поговорили по душам; ой, трудно нам обоим…). Обсудили наши трудности и наши задачи».

В это время в головах некоторых инструкторов ЦК партии возникла идея поменять главреда. Вот когда Полторацкий сразу засуетился. Он тут же побежал в Союз писателей России за поддержкой к Соболеву, Сартакову и Баруздину. Но уже 25 ноября ему поступило новое предложение – перейти на хороших условиях то ли политическим обозревателем, то ли членом редколлегии в «Правду». И Полторацкий заколебался.

Окончательно вопрос о судьбе главреда «ЛиЖи» был решён 30 ноября в кабинете главного покровителя Полторацкого – заведующего отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР. После обстоятельного разговора с Дымшицем, Поздняевым и Хлебниковым Казьмин набрал номер телефона секретаря ЦК Петра Поспелова и, заручившись его согласием, предложил Полторацкому руководить писательской газетой и дальше. Все подумали: ну теперь уж точно ветры перемен дойдут и до «Литературы и жизни».

Полторацкий начал с того, что резко обновил редколлегию. При этом ни одну рекомендацию Дымшица он так и не принял. Главный редактор, по сути, отказался от услуг Анвера Бикчентаева, Михаила Дудина, Ярослава Смелякова и Виктора Тельпугова. Вместо них в состав редколлегии были введены Семён Бабаевский, Сергей Васильев, Лев Кассиль, Алим Кешоков, Александр Прокофьев и два новых заведующих отделами газеты Дмитрий Стариков и Андрей Фесенко. Да, не все новички отличались широтой взглядов и хорошим литературным вкусом (печальные примеры тому – Бабаевский и Васильев). Но, с другой стороны, главный редактор, пригласив в газету Кассиля, дал понять, что готов к диалогу с разными литературными группами, а не только с окружением софроново-грибачёвской команды.

Палитра газетных полос действительно расширилась. В «Литературу и жизнь» потянулось много новых имён: Анатолий Жигулин, Евгений Носов, Сергей Поделков… Вернулся Виктор Ардов. Кроме того, газета разыскала неизвестные материалы из наследия А.Платонова и Павла Васильева. Правда, при этом по каким-то именам и вопросам позиция редакции ещё больше ужесточилась. В частности, новый заместитель главного редактора Константин Поздняев, по сути, объявил крестовый поход против Евгения Евтушенко. А собравшийся уходить в другое издание Владимир Бушин ополчился на «новомирских» критиков А.Меньшутина и Андрея Синявского (во многом из-за их хорошего отношения к Белле Ахмадулиной и Андрею Вознесенскому). Но Полторацкий через Дымшица неоднократно уверял писательское сообщество, что не прочь опубликовать и другие мнения.

Но смена редколлегии ничего не дала. Полторацкий слишком запустил ситуацию в коллективе. По идее, реформы следовало начинать с чистки кадров внутри редакции. Ведь уход Осетрова и появление Поздняева так и не решили острых противоречий в коллективе. Дрязг в редакции меньше не стало.

Это подтвердило прошедшее 2 февраля 1961 года заседание партбюро. Как рассказывал в своём ежедневнике Дымшиц, «заседание было архипротивное: подлец Палладин пытался обвинять меня в том, что его сотрудница Череватая покушалась на вскрытие вен (её решил сократить редактор, диагноз – истерия и царапины). Шантаж Палладина, организовавшего всё это дело в ответ на мою критику работы его и Череватой, поддержки не получил. Перебрал гражданин Палладин». При этом Полторацкий вновь занял позицию стороннего наблюдателя.

Не вытерпев, Дымшмц решил уволиться. «Днём, – записал он 4 февраля в свой дневник, – сказал В.В. Полторацкому, что буду уходить из газеты. С такими кадрами нельзя делать хорошую газету, достойную своего названия».

Конечно, Дымшиц лукавил. Перед тем, как подать заявление об уходе, он заручился поддержкой Всеволода Кочетова и навострил лыжи в журнал «Октябрь». 20 февраля его по этому поводу принял Казьмин. В ЦК возражать против перехода Дымшица в «Октябрь» не стали. И уже через два дня критик в составе писательской группы отправился в поездку по Франции.

А в Москве тем временем ждали бури. На 22 февраля Соболев назначил секретариат Союза писателей России по газете.

Открывая заседание, адмирал от литературы честно признал, что соперничество двух изданий – «Литгазеты» и «Литературы и жизни» не получилось. «Литература и жизнь» подчистую всё проиграла. «Естественно, – заявил Соболев, – что конкуренция с «Литературной газетой», которая имеет сложившийся проверенный аппарат, сложившуюся сеть подписчиков и распространителей, которая имеет все командные высоты в 6-этажном здании [на Цветном бульваре, 30. – В.О.] и где «Литература и жизнь» была с самого дня рождения «на подхвате» в смысле размещения вёрстки, распространения – эта конкуренция невозможна». Но причину создавшейся ситуации Соболев увидел не в беспомощности руководителей подчинённого ему издания, а исключительно в технических проблемах. «Кроме того, – заявил Соболев на секретариате, – наличие этих двух газет и у читателя создавало путаницу и по этому поводу ходило много всяких эпиграмм. И одна из них, самая невыгодная для «Литературы и жизни» и самая жестокая, была та, что это та же самая «Литературная газета», которая только выходит в другие дни. Получилось это по причинам техническим: и причины размещения, и кадры и газетные, и писательские у этих газет были одни и те же».

В общем, Соболев всё сделал, чтобы вывести верного ему Полторацкого из-под удара.

Что предложил адмирал от литературы? «Прежде всего надо переменить и профиль, и внешний формат газеты, время её выхода и создать новое издание, которое не перекликалось бы с изданием «Литгазеты». Вадим Кожевников при этих словах добавил, что неплохо бы сменить и название. Но Соболев заметил, что это уже учтено, и сообщил, что для нового проекта придумано новое имя: «Литературная Россия».

Председатель Союза писателей России признал, что кое-что он совместно с Полторацким уже предпринял. «Мы сделали макет [нового еженедельника под названием «Литературная Россия». – В.О.], но он получился неудачным. Получилось нечто вроде плохой «Недели» или «Спорта» и главное здесь совсем не отражено».

Подробности нового проекта осветил уже Полторацкий. Он согласился с тем, что в 1958 году допустил большую ошибку, когда стал выпускать газету не для народа, а в основном для узкого писательского круга, изначально сведя читательскую аудиторию к нескольким тысячам человек (хотя Хрущёв хотел получить газету с полумиллионным тиражом). Исходя из этого признания логично было предложить, что реформированное издание займётся проблемами народной жизни. Но Полторацкий вместо разработки концепции нового еженедельника ударился в математику. Он вынес на обсуждение секретариата примерную раскладку будущих номеров. По его подсчётам, объём еженедельника должен был составлять 24 полосы формата А3. Ему виделось, что из них два с половиной печатных листа займёт проза, пол-листа поэзия, два листа уйдут под очерки, пол-листа надо отдать юмору, ещё полтора листа следует посвятить критике, потом пол-листа хорошо бы зарезервировать под зарубежные темы и пол-листа стоит отвести на различные информации.

При таком подходе ожидать в газете серьёзных перемен было бесполезно. На это в своём выступлении намекнул новый заместитель главного редактора «Литературы и жизни» Константин Поздняев. Он сообщил, что с имеющимися сотрудниками никакие реформы не провести. Отделы редакции укомплектованы в своём большинстве непрофессионалами, случайными людьми. Поздняев предложил более радикальные меры: «Литературу и жизнь» к первому апреля ликвидировать и уже первого мая создать совершенно новое издание с другим названием, подобрав новый штат. Однако эта идея ни Соболеву, ни Полторацкому не понравилась. Они выступили за то, чтобы первый номер обновлённой газеты подготовить лишь к первому июля.

Оставалось заручиться согласием партийного аппарата. Без его виз раньше было никуда не деться. Это только Аджубей смог в обход ЦК запустить новое приложение к своим «Известиям» – «Неделю», идея которой чуть ли не одно к одному была слямзена с Запада. 12 апреля 1961 года Соболев направил в Бюро ЦК КПСС по РСФСР служебную записку. Он напомнил партийному начальству, что читающая публика стала путать «Литгазету» с «Литературой и жизнью». «Имея одинаковый формат и одинаковую периодичность выпуска, – отмечал председатель Союза писателей России, – печатаясь в одной и той же типографии, «Литература и жизнь» по своему характеру и внешнему виду часто напоминает «Литературную газету», что порой вводит в заблуждение читателей и подписчиков». Чтобы путаницы больше не было, Соболев, ссылаясь на мнение литературной общественности, попросил Бюро санкционировать переход газеты на еженедельный выпуск под новым названием «Литературная Россия».

Однако в партийном аппарате к предложениям литературного генералитета отнеслись негативно. Заведующий Отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР Николай Казьмин пришёл к выводу, что Союз писателей реформу газеты не пропускал. «Представленный макет еженедельника «Литературная Россия», – заявил партфункционер, – неудовлетворителен: он по существу является плохим повторением «Недели» газеты «Известия». По мнению Отдела необходимо улучшать качество публикуемых материалов в газете, укреплять её связи с жизнью, а не механически преобразовывать газету в еженедельник. Кроме того, накануне XXII съезда партии и предстоящих писательских съездов вообще нецелесообразно рассматривать вопрос о преобразовании газеты «Литература и жизнь» в еженедельник «Литературная Россия».

Соболеву бы проявить побольше настойчивости. Он ведь когда хотел, мог пробиться и в правительство, и даже к самому Хрущёву. Но тут адмирал от литературы бучу поднимать не стал. Почему? Чего-то испугался, вновь по-чёрному запил или просто устал?

Я не думаю, что Соболев струсил. Скорее,ему действительно надоели бесконечные дрязги, сотрясавшие коллектив «Литературы и жизни» чуть ли не с момента создания газеты. А как умиротворить журналистов, он, видимо, не знал.

Новую бучу в редакции в начале апреля поднял Александр Ерохин. Это был очень опытный журналист, но с неоднозначной репутацией. Он быстро вникал в любую проблему, умел выслушивать сторонников и оппонентов, писал ярко и одновременно хлёстко. Его читали. А это главное для любой газеты. Главный недостаток Ерохина заключался в его пристрастии к горячительным напиткам. Из-за этого он в 50-е годы надолго не задержался ни в одной редакции. Его не оставили у себя ни «Советская культура», ни «Колхозная правда», ни «Советские профсоюзы», ни «Промышленно-экономическая газета». И никакие партвыговоры переделать человека не могли.

В «Литературу и жизнь» Ерохина взяли на работу 24 октября 1958 года. Но он и тут стал пить, дерзить и пытаться вести свою линию. Полторацкий не раз хотел его уволить. Однако Ерохин чуть что бежал в суд и восстанавливался. Кроме того, за него всё время хлопотал второй человек в редакции – Осетров. Но в 1960 году Осетрова забрали в «Правду», а новые заместители Полторацкого – Дымшиц и Поздняев, по сути, объявили дерзкому журналисту войну. В ответ проштрафившийся газетчик 7 апреля 1961 года написал жалобу заместителю председателя бюро ЦК КПСС по РСФСР Геннадию Воронову.

Ерохин писал, что газета «постепенно превратилась в издание, рассчитанное на узкую группу литераторов и окололитературных лиц. Редакция потеряла связь с местными партийными органами, которые руководят литературным развитием на местах. Ослабла связь редакции с местными писательскими организациями.

По существу, редакция превратилась в Московскую контору. За всё время существования газеты никто из руководителей газеты не побывал в колхозах, за исключением главного редактора коммуниста В.В. Полторацкого, который также дальше Владимира не выезжает. 90–95 процентов сотрудников также не сходили со столичного асфальта.

Неудивительно, что тираж газеты падает. К началу года он дошёл до 44 тысяч на всю республику, затем ещё снизился.

Казалось бы, что при таких условиях надо принять все меры к улучшению газеты. Вместо этого руководство редакции и Правление Союза писателей РСФСР выдвинули идею: закрыть газету и вместо неё начать выпуск литературного еженедельника. Это выдвигается в дни, когда вся страна охвачена подъёмом в связи с предстоящим XXII съездом КПСС.

Как коммунист считаю, что закрывать газету «Литература и жизнь» нецелесообразно по следующим политическим и практическим соображениям:

1. Газета создавалась в качестве одной из мер поднятия роли Российской Федерации. С закрытием газеты «Литература и жизнь» РСФСР опять станет единственной республикой в стране, где выходит всего одна республиканская газета.

2. Литературные газеты выходят с большим успехом в восьми республиках страны. Закрытие «Литературы и жизнь» будет означать, что лишь российские литераторы и журналисты не могут создать настоящую боевую газету.

3. Ликвидация газеты оскорбляет и национальное чувство великороссов, чувство гордости, которое подчёркивал В.И. Ленин.

4. Литературный еженедельник станет ещё одним журналом, которые и без того лежат мёртвым грузом на книжных и библиотечных полках.

5. По боевитости, оперативности литературный еженедельник ни в коей мере не может заменить газету.

Мне кажется, что необходимо принять срочные меры для улучшения газеты «Литература и жизнь», а именно:

а) Укрепить руководство редакции ПАРТИЙНЫМИ, хорошо знающими жизнь руководителями с мест, местными писателями.

б) Увеличить розничную продажу газеты («Союзпечать» берёт 100 тысяч экземпляров) с тем, чтобы в дальнейшем довести подписку до 200–250 тысяч экземпляров.

в) Сделать газету аргоном Правления Союза писателей РСФСР и Министерства культуры РСФСР.

г) Создать в редакции нормальную партийную обстановку (МГК КПСС, Свердловский РК КПСС Москвы установили, что в редакции идут бесконечные склоки, велика текучесть кадров, имеется семейственность и т.д.).

д) Передать «Литературу и жизнь» в издательство «Советская Россия», приблизив тем самым газету к партийному руководству».

Но и это было не всё. В своей жалобе Ерохин обратил внимание на то, что бюро ЦК за все три года существования газеты «ни разу не обследовало, не обсуждало положение дел во второй российской республиканской газете». Этот факт проигнорировать оказалось уже сложней. Разбиравший жалобу Казьмин вынужден был согласиться с тем, чтобы партаппарат работой газеты занялся более пристально. В докладе начальству Казьмин сообщил, что «вопрос о газете «Литература и жизнь» включён в план работы Бюро ЦК КПСС по РСФСР».

Полторацкий не на шутку занервничал. Ведь Бюро могло уже не ограничиться одними порицаниями или обсуждением новых прожектов. Нельзя было исключить постановку вопроса о смене главного редактора.

По просьбе Полторацкого его бывший заместитель Дымшиц срочно отправил в ЦК контрписьмо, полностью посвящённое неправильному поведению Ерохина. Старый партийный комиссар сигнализировал, «что Ерохин неоднократно нарушал дисциплину и шёл вразрез с принципами журналистской этики. Он появлялся в редакции «под мухой», возвращался из командировок с опозданием, грубил товарищам по работе, выступал на собраниях с необоснованными и безответственными нападками. К сожалению, администрация газеты (в частности, её секретариат) не принимала против Ерохина необходимых и своевременных мер воздействия, не наказывала его за нарушения дисциплины. Более того, некоторые товарищи «выручали» Ерохина, помогали скрыть факты пьянства и дисциплинарных нарушений. В результате попытка редактората уволить Ерохина из редакции не увенчалась успехом. Ввиду того, что на него не было наложено необходимых взысканий, тт. Полторацкий и Осетров проиграли в суде, куда обратился Ерохин, и были вынуждены восстановить его на работе.

Между тем Ерохин в течение долгого времени почти не работал в газете. Он предложил редакции фельетон «Тетерева в сметане», который содержал грубейшие передержки и не мог быть напечатан в таком виде. Являясь на работу, он бездельничал, склочничал. Выезжая в командировки, не радовал редакцию материалами. Только в последние месяцы он взялся за ум и стал много работать, писать».

Но Дымшиц с обличениями Ерохина опоздал. Над газетой и её главным редактором сгустились тучи. Воронов дал понять, что не прочь устроить фронтальную проверку редакции.

Засуетившись, Полторацкий, махнув рукой на планы преобразования печатного органа в еженедельник, стал думать, как бы разнообразить номера в существующем формате.

Продолжив сотрудничество с Иваном Шевцовым, Владимиром Солоухиным, Виктором Шкловским, он позвал в газету Константина Симонова, Семёна Липкина, Веру Панову, Михаила Светлова, других авторов. Эти перемены не остались незамеченными. Я приведу здесь письмо, которое весной 1961 года Полторацкому прислал Анатолий Калинин. Давний соратник Шолохова писал:

«Дорогой Виктор! Давно в долгу у тебя за хорошие твои книжки, «отдаривать» буду скоро – и моей книжкой, которая, кажется, может получиться у меня лучше других. Но, м.б., это мне кажется. Посвящён – некоторым образом – в твои баталии, той перемене, которую ты произвёл, рад потому, что она назрела, её необходимость чувствовалась и по страницам газеты. Начинали отпадать от газеты и те авторы, которым она дорога по сердцу, а не по отчёту. Начинало складываться впечатление, что не было праздника для всей литературы в Вёшенской, что всё это был эпизод и не сказано там было ничего такого, что необходимо было бы подхватывать и развивать в критике. Наконец, появился косой взгляд и в сторону Донской литературной организации, и всё это, конечно, взаимосвязано с предыдущим.

Я, разумеется, далёк от того, чтобы свести всё к шолоховскому, к донскому «аромату» на страницах газеты, но не понимать того, что Шолохов – это литературная держава, может лишь слепец, если не сказать больше. Далеко не согласен я и с теми, кто, ратуя за «народность», не прочь бы обуть литературу в лапти, со всеми этими лампадниками, сермяжниками и космачами в литературе, но ведь они, согласись, всегда проще всего и смыкаются с безродностью, хотя внешне и воюют с космополитизмом. Большая же литература Маяковского, Шолохова, Фадеева никогда не страдала этой показухой, и тем убедительнее противоборствует она безродности, космополитизму. Не страдали люди, делающие эту литературу, и групповой узостью, но и не отвешивали в своих книгах поклоны в сторону своих творческих противников, дабы последние не упрекнули их в узости. Широта не является синонимом всеядности, а в газете начинал проявляться тот привкус всеядности, который сводил толкование известных слов: «хороших и разных» к удобной формуле: «хороших и плохих». Я веду речь о том перекосе в критических материалах газеты, который уже явно определялся. И я понимаю, как трудно тебе было, отлучаясь для творческих дел, противостоять всему этому и всё время хватать себя за ту «руку», которая называется правой. Хороша правая рука, которая так и ждёт, чтобы хозяин придремал и можно было бы безбоязненно очищать его карманы.

Перемены, Виктор, до конца будут хорошими, если редактор, у которого такое доброе, больше сердце бьётся в его очерках и стихах, будет справедливо строг и объективно-пристрастен, если газета будет разборчива, если не будет хвалить по принципу «хорош, потому что – свой», а ругать будет умно, доказательно, художественно. Да, художественно. Это же литературно-художественная газета Советской России, она должна быть главной литературной газетой, т.к. русская литература задаёт тон. Старая истина, что нельзя быть интернационалистом, не любя Родину, применима и к литературе. А любя родную литературу – не побоимся этих высоких слов, – должно любить её язык, русский язык, – а на каком языке часто пишут в критике люди, поучающие, как нужно делать литературу?! А много ли талантливых русских критиков у нас, пускают ли их в так называемую секцию – касту? Почему бы и об этом не подумать газете – разумеется, говоря о критиках действительно талантливых, понимающих, что маяки в литературе отличаются от фейерверков тем же, чем орудийные залпы на войне от праздничных салютов. Впрочем, салюты в праздники, наверное, нужны, а вот в литературе – наверняка нет.

Мне давно хотелось потолковать с тобой об этом и многом другом, сердцем я всегда чувствовал в тебе друга с сердцем «военного корреспондента». Думал, что всё же приедешь ты на Дон, съездили бы и в Вёшенскую. О том, как М.А. Шолохов относится к газете, ты мог догадаться по его строчкам в адрес земляков, опубликованным в газете. Тут дело не в земляках, а в том, что в тех строчках содержались и советы газете, литературе.

Встреча в Вёшенской должна была заставить вспомнить о дружбе Ленина с Горьким, а твоя бывшая соседка [«Лит.газета». – В.О.], например, и сейчас ещё делает вид, что ничего не случилось. А если бы это, скажем, была встреча не с Шолоховым, а с кем-нибудь более угодным её сердцу? Она бы тогда не слезла с этого конька и занялась бы пропагандой этого факта.

Мы с тобой не переписывались, вряд ли и возможна «регулярная переписка», но сейчас я размахнулся, чтобы сказать Виктору Полторацкому, что один из его авторов, смеющий думать, что он не один, понимает значение тех перемен, которые произошли в редакции, поддерживает редактора в его решимости продолжить эти перемены.

Болея, я пока ещё не могу послать тебе ничего нового, но с удовольствием посылаю с этим письмом статью молодого ростовского критика Валентины Скребовой о последней книжке стихов Василия Фёдорова. Статья написана по моей просьбе, она получилась, прошу тебя открыть ей «семафор». Если скажут, что о Фёдорове уже писали, ответь, что – не об этой конкретно книжке. (Извини за подсказки.) Ответь, что о таком поэте ещё больше нужно писать. Поручи, пожалуйста, отделу поддерживать связь с этим критиком, зачислить её «в актив». Молода, а умна, хорошо пишет, а там, где наивна, – и наивна свежо.

Так приезжай на Дон и ко мне в Пухлековку. Сергей Воронин прислал письмо, он завершил роман, я горячо хочу ему удачи. Очень талантливый писатель, неплохой и редактор. Таких нужно беречь.

Вероятно, к осени закончу и я роман. В.Стариковой я отвечаю на её письмо, что отрывок тогда (или раньше) пришлю.

Ещё раз спасибо за твои хорошие, нежные стихи, будь здоров, обнимаю

А.КАЛИНИН

P.S. М.Никулин завершил свою трилогию «Миусские повести». (Повести «На тесной земле» и «Жизнь впереди», повесть «Солдатская доля». Последняя напечатана в № 1 журнала «Дон» за 1961 год, а первые две вместе с «Талой водой» в книге «Три повести» – «Сов. Писатель».) Пусть обязательно прорецензируют, скажем, Н.Далада. Грязновато написал, извини, не переписываю».

Вопрос о газете на бюро ЦК должен был обсуждаться летом 1961 года. 5 июля Полторацкий отправил в ЦК докладную записку, которая по сути представляла краткий отчёт о проделанной работе за три года. Солдат партии хвастался, что только за последний год газета напечатала 68 рассказов, 19 отрывков из новых романов, более 300 стихотворений, 122 очерка и 248 статей и рецензий. Но кому нужна была эта арифметика? Себе в заслугу Полторацкий поставил также непримиримые выступления против нарушений партийных установок в оценках и анализе литературных явлений. Главный редактор напоминал: «Газета первой подняла вопрос о том, что в 65-м томе «Литературного наследства» содержатся материалы, искажающие облик выдающегося советского поэта Маяковского. Это выступление имело широкий отклик, было поддержано партийной печатью. Как известно, ЦК КПСС по этому вопросу приняло соответствующее решение.

«Литература и жизнь» выступила также против некоторых ошибочных положений статьи И.Г. Эренбурга, в которой содержалась попытка оправдать ревизионистские высказывания буржуазных искусствоведов по вопросам партийности литературы.

Принципиальным было выступление газеты против статьи Ю.Нагибина в «Литературной газете» по вопросам эстетики, а также против явно ошибочной статьи критика Аникста в журнале «Театр».

Хотя теперь-то видно, что «Литература и жизнь», наоборот, должна была стыдиться всех перечисленных публикаций.

На главный же вопрос, почему газета столь сильно упала, Полторацкий так и не ответил. Каких-то концептуальных предложений по улучшению содержания газетных полос он тоже не дал. А вскоре стало ясно, что и само дело никто раскручивать не хочет.

До заседания бюро ЦК по РСФСР история с «Литературой и жизнью» так и не дошла. Постарался, судя по всему, Казьмин. Он всё сделал, чтобы в очередной раз не дать Полторацкого в обиду.

Когда гроза миновала, партаппарат и литературное начальство сразу успокоились. Руководство Союза писателей России дало понять, что по-прежнему заинтересовано в том, чтобы «Литература и жизнь» осталась карманной газетой. Функционерам нужны были только отчёты об их поездках и совещаниях. Имитируя бурную деятельность, Алим Кешоков в своём письменном указании Полторацкому 6 сентября 1961 года напомнил, что секретариат Союза «считает целесообразным широко отметить 50-летие со дня рождения большого поэта-переводчика Семёна Липкина». Другой литературный генерал Семён Бабаевский пригрозил Полторацкому всеми карами, если тот не вернётся к проведённому под его руководством какому-то всеуральскому совещанию и не посвятит ему целый номер. Другие проблемы литначальство не волновали.

Увидев это, Полторацкий махнул на всё рукой и вновь пустил газету на самотёк. Агония продолжилась.

Продолжение следует

Вячеслав ОГРЫЗКО