Какой фашизм пришёл?
№ 2011 / 47, 23.02.2015
У современного философа Вадима Руднева есть работа «Метафизика футбола». В ней сообщается, что мужики, напряжённо наблюдающие за матчем, на самом деле заняты просмотром порнофильма.
У современного философа Вадима Руднева есть работа «Метафизика футбола». В ней сообщается, что мужики, напряжённо наблюдающие за матчем, на самом деле заняты просмотром порнофильма. Когда мяч оказывается в воротах соперника, это может означать лишь одно: после удачной комбинации пришло время кульминации полового акта, забитый гол – знак оргазма, ради которого заполняются стадионы и шумят болельщики перед телевизором. А ещё Вадим Руднев считает, что реализма не существует, и нельзя называть этим идеологическим словом литературу XIX столетия. Меня, с детства увлечённого игровыми видами спорта, особенно обеспокоила рудневская метафизика футбола. То ли смотрю, о том ли думаю? Решил, что всё-таки созерцаю спортивный поединок, не подсматривая при этом за совокупляющимися телами. Но тревога осталась. Современная словесность многое делает для того, чтобы поддержать в читателе ощущение нарастающей тревоги, неуверенности в мире. Гамлет, подозревающий, что обитаемая вселенная – это Клавдий, убивший брата, живёт среди нас.
 |
Рудневский метод – показать маргинальное и шизофреническое как естественное и обязательное. Автор «Метафизики футбола» вывел на белый свет одну из далёких ассоциаций, представил её как возможность, выдвинул на первый план и утвердил как концепцию. Это и есть отрицание реализма – уверенность, что в каждом сюжете основным является не первый, а другой смысл, который не дан человеку в спокойном, привычном восприятии. Надо взрастить в себе лихого интерпретатора, Гамлета-гностика в специальных чёрных очках, и тогда…
…Будет, как в новой книге Михаила Елизарова. «Ну, погоди!» – о том, как сексуально озабоченный Волк преследует симпатичного Зайца. «Козлёнок, который умел считать до десяти» – мультик об очередной победе Антихриста. «Возвращение блудного попугая» – разоблачение эмиграции в позднем СССР. «Старик Хоттабыч» открывает читателю реальность исламской угрозы. Колобок не хочет быть человеком, потому что не желает быть съеденным государством. Жизнь Колобка оборачивается тяжёлой притчей: он ушёл от Зайца-трусости, от Волка-злобы и Медведя-лени, но был уничтожен Лисой-похотью. Колобку оставалось только воспарить, сбежать от мира, но поймало его вожделение. И съело, как сексуальное возбуждение – футбольного болельщика, если матч проходит на поле Вадима Руднева.
«Детство моё, проклято всё…», – кричит Глеб Самойлов в новом альбоме «Трэш». Елизаровский трэш – уничтожение остатков детской непосредственности в угрюмом сознании человека, который понял главное: смысл, который даётся в руки сразу, открывается без проблем, не есть самый значительный смысл. Главный – это тот, что больней и мрачней. Советский Буратино – Муссолини, бросающий вызов «иудейской метафизике» Карабаса Барабаса. «Три поросёнка» – сказка о том, как хитрые масоны уничтожают традиционную культуру.
Ясно, что в книге Елизарова именно эти казусы сразу выходят на первый план. Читается смешно, хотя и не без жалости к повествователю, который так придавлен причудливыми пустяками. Запоминается сразу, пересказывается без усилий. Но книга Елизарова – не о парадоксах интерпретации, не о весёлой душе, умеющей играть с текстами. Она, как и указано в подзаголовке, о фашизме. Этот фашизм не собирает митинги, не строит полки, не нуждается в свастике. Не в эпическом бою уничтожает этот фашизм внешнего врага. Он методично стреляет по внутреннему миру человека, овладевшего методом обнаружения психических ужасов и нравственных нисхождений в привычных творениях писателей и режиссёров.
В главе «Да, смерть!» сказано о том, как просыпается в ребёнке задумчивый гностик. В семилетнем возрасте, смотря телевизор, герой Елизарова научился видеть смерть и в «Бриллиантовой руке», и в фильме «По семейным обстоятельствам». В «Отце солдата» смерть принимала образ родителя, ищущего сына. В «Мимино» смертью, правда, комической, был главный герой. Мальчик быстро понял, что необоснованная радость на экране – явный предвестник конца. Позже пришла мысль о том, что реклама – мир состоявшейся гибели: «Все эти люди, ликующие при виде йогурта, сковородки или автомобиля, просто не понимают, что умерли».
«Я же с детства умел находить смерть, где её заведомо не было», – это признание многое проясняет в конструкции книги Елизарова. Она – об одной навязчивой способности: видеть то, чего нет, но это НЕТ требует, чтобы оно было, воплотилось в тексте, заняло ум человека. НЕТ предстаёт как цель, которой следует обязательно достичь, когда ты всматриваешься в разнообразные формы жизни, заранее зная, что всё очень плохо, всё предрешено и безнадёжно. Как укушенный вампиром герой фильма «От заката до рассвета», ты пытаешься схватить собственную челюсть, препятствуешь её чудовищным превращениям, но не можешь справиться и начинаешь действовать согласно новой – кошмарной – логике.
 |
| Михаил ЕЛИЗАРОВ |
Герой Елизарова, на время оставив артефакты, размышляет о собственной жизни. Любил игрушечные пистолеты, с каждым считал обязательным сыграть в самоубийство, с пятилетнего возраста прекрасно знал, куда надо приставить холодеющий ствол: «Последний раз я застрелился во сне, уже взрослым человеком. Вначале был довольно болезненный удар в висок, затем лицо начало коченеть. Окостенел подбородок…». Живое откликается на зов души, позволяет вообразить себя мёртвым. Герой взрослеет, оказывается в Германии, пытается устроиться в морг мойщиком трупов. Рядом товарищ, медленно умирающий от героина. На работу не приняли, но тут же поступает новое предложение: взять в руки камеру и снимать гей-порно – ещё одно свидетельство того, что смерть в нашем мире повсеместна. Попадает в Москву. Знакомый, у которого Елизаров живёт на Арбате, серьёзно порабощён алкоголем – до агрессии и безумия. Захвачен и сам Арбат: «Какие-то лотки, матрёшки, советские обесчещенные фуражки на продажу, горластые туристы. Точно выскочившие из преисподней чёрные, строительной породы, таджики, взламывали отбойными молотками асфальт…». Елизаровская книга – не о состоянии внешней реальности и не об истолковании популярных сюжетов, а о сознании, которое тонет в одиночестве и по-своему гордится этим глубоким погружением.
В фильме «Собачье сердце» обнаружен фашизм либерализма: «Преображенский двуличен – как европейское сообщество, бубнящее о милосердии и одновременно устилающее трупами Сербию, Ирак, Ливию». Здесь перед читателем проходит боевой гностицизм Александра Проханова, который и в публицистических статьях, и в романах повторяет, что ад, взяв в союзники Запад, атакует последние русские бастионы разума и святости, прикрываясь дьявольской риторикой имитационного гуманизма. Фильм «Муха» – о телепортации СССР, о том, как родная страна переместилась из модернизма в постмодерн, превративший нас в жителей одного из «филиалов загробного мира». Теперь страна хочет обратно, но назойливое насекомое «не отменить, не изжить». И это уже гностицизм Виктора Пелевина. Его слова из романа «Ампир В» цитируются практически буквально: в новом российском герое, который так хочет казаться эпическим защитником традиционных ценностей, «зреет инопланетный зародыш». Он скоро разорвёт хилое тело страны. Фильм «Муха» трансформируется в иное кино. Называться оно будет «Чужой».
У Пелевина воссоздана «внутренняя Монголия». У Елизарова – внутренняя фашистская Германия: твоё собственное сознание, увлечённое разнообразными нисхождениями, надевает каску, вооружается автоматом, ставит душу к стенке, заставляя её перед смертью признать, что материя – дерьмо, жизнь – кошмар, а Колобок с Зайцем – жертвы всемирного насилия над всем, чему уготовано воплотиться на нашей бренной земле.
Много сказано о том, как похожи постмодернизм и «тюремный дискурс»: цитатность и страсть к пафосным пересказам, телесность, наглый эротизм и вычурная сентиментальность. Вся страна, одурев от неразличения, поёт блатные песни. Наш главный надзиратель, сторож и конвоир – телевидение. Храм Христа Спасителя, построенный на грязные деньги, – «блатная татуировка на топографическом теле Москвы». Не в православную Россию возвращают нас Ельцины, Лужковы и Церетели, а в гигантскую тюрьму, в криминальный мир, навязывающий свою поэтику. Как в сказках и мультфильмах нашёл Елизаров явные следы психического разложения и метафизических атак, так и в сегодняшней российской истории обнаружил он признаки катастрофических трансформаций.
Литературная историософия сейчас популярна. Здесь и Михаил Елизаров с его социальным критицизмом, с разоблачением культуры нашего времени. Но главная драма, явленная в «Бураттини», всё-таки иная: об отрицательных чудесах современности, о возможной гибели родной страны рассуждает не политик с партийным знаменем в руках и не православный человек, вооружённый светлыми схемами церковной истории, а угрюмый гностик, достаточно спокойно наблюдающий за сгоранием материального мира, избирающий метод анализа, который должен сжать, упростить реальность до чудовищного смысла и, возможно, сгрести всю пыль нашего мира, развеять её в холодном космосе. Не утверждаю, что Елизаров – гностик. Но думаю, что именно этот тип сознания воссоздаёт он в своём странном романе, замаскированном под сборник разрозненных статей и автобиографических эссе.
В этой мысли укрепляют четыре небольшие главы, посвящённые «Снежной Королеве». «Трогательная сказка-притча» оказывается тренажёром для неутомимого интеллекта. Сначала Андерсен предстаёт последовательным борцом с гнозисом, который делает Кая холодным, чёрствым, презирающим простую повседневность. Но далее предлагается иная версия. Оказывается, что датский сказочник «воссоздаёт величественную мистерию Льда». Кай падает, лишаясь «своей бессмертной ангелической ледяной природы и становится обычным земным человеком». Теперь жуткий холод – не объект чувственного преодоления, а духовно-поэтический центр: «Лёд – творец и творческий материал. Он способен породить Вселенную, прекрасное художественное произведение, нацистскую космогонию. И этим возможности Льда ещё не исчерпаны». Перед читателем предстаёт гностицизм Владимира Сорокина. О его «Ледяной трилогии» сказаны очень тёплые слова.
Елизаров точен в главном: критическое рассуждение о гностицизме, мысль о необходимости борьбы с холодным интеллектуализмом часто оборачивается соединением с ним. Это знают многие гуманитарии. В своём новом тексте Михаил Елизаров интересен стремлением совместить разные полюса современной литературы в едином гностическом комплексе. Мы уже говорили о солидарности автора «Бураттини» с Прохановым, Пелевиным, Сорокиным. Есть контакт и с той душой, которая появилась в романе Захара Прилепина «Чёрная обезьяна», стала его главным героем. Первая часть книги Елизарова – очевидный постмодернизм: реальность не познаётся без помощи текста; необходимы сказки и фильмы, мультфильмы и памятники, чтобы увидеть и оценить – не то, что находится в кадре, не Колобка с Буратино, а субъективный узор, складывающийся в агрессивном сознании зрителя или читателя. Вторая часть напоминает новый реализм с его откровенным автобиографизмом, с концентрацией писателя на собственном Я, которому в мире зябко и неуютно. Постмодернизм вначале, новый реализм в конце. Общее – пистолет, направленный и на окружающий мир, и на самого себя. Можно вспомнить и повесть Павла Пепперштейна «Пражская ночь» (опубликована в августе 2011): киллер-поэт, сочиняющий стих после каждого справедливого выстрела, мстит цивилизации за уничтоженную весну. Десятки рисунков пистолетов и автоматов украшают книгу концептуалиста Пепперштейна.
Гностицизм востребован. В нём холод мироотрицания, который позволяет отдохнуть от избыточного пафоса и надоевших житейских привязанностей. Их мастера современной словесности часто выбрасывают из своих произведений, будто боятся быть обвинёнными в старомодном влечении к простому и душевному. Михаил Елизаров пишет о мрачном таланте видеть повсюду уничтожение. Детские книги и фильмы – полигон для смертоносных инстинктов. История – пространство предательства и подмен. Постмодернисты, вооружившись криминальным дискурсом, разрушают последнее. Даже гастарбайтеры, торгующие в Москве пирожками, похожи на захватчиков.
«Фашизм прошёл», – подзаголовок елизаровской книги. Фашизм вокруг, против тебя и нет от него спасения, или главный фашист – ты сам, готовый растерзать себя депрессивным восприятием мира? Злой Демиург приговорил Колобка к несчастной жизни и страшной смерти или это современный гностик измучен собственным истолкованием детской сказки? Мир – фашист, уничтожающий человека? Или беда в человеке, сокрывшем себя от простоты и радости?
Елизаров М. Бураттини. Фашизм прошёл. М.: Астрель: АСТ, 2011.
Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР
Добавить комментарий