Рецепт «Меланхолия»

№ 2012 / 1, 23.02.2015

Фильм ил­лю­с­т­ри­ру­ет ста­рую мысль, что ху­дож­ник все­гда го­во­рит об од­ном и том же. Это ки­но са­мо­по­вто­ров – вся преж­няя три­е­ров­ская иде­о­ло­гия пред­став­ле­на спол­на: лю­ди – сво­ло­чи, не­пло­хо б им всем уме­реть («До­гвилль»)

Фильм иллюстрирует старую мысль, что художник всегда говорит об одном и том же. Это кино самоповторов – вся прежняя триеровская идеология представлена сполна: люди – сволочи, неплохо б им всем умереть («Догвилль»); в этом классическом соображении истоки симпатий Триера к фашизму, по-видимому, если не оправдание, то пояснение к Гитлеру; прощение Гитлера. Человеческая жизнь-цивилизация хрупка и беззащитна, как шалашик из семи хворостин в финальной сцене «Меланхолии». Мрак таится в нашем прошлом, в наших истоках («Антихрист»), в нашем будущем (это уже «Меланхолия») и в нашей душе (а что есть прошлое и будущее, как не части нашей души?). Темы древние, вечные, варварские, касающиеся каждого. И в определённый момент личностной эволюции думающий, ответственный человек эти вопросы для себя решает. Странно, что Ларс фон Триер это мгновение своей жизни проскочил-пропустил или не допустил осознанно. Вследствие этого недопуска проблематика триеровских работ стала однообразной, поскольку страждущая, больная душа этого выдающегося датчанина прилипла к той пропущенной жизненной точке, где эти проблемы могли решиться. Душа его онемела от ужаса, оглохла от безнадёжности, закровила, ожесточилась, самозациклилась. Она просит решения, хочет идти дальше, но Триер не движется, хоть и творит.

«Меланхолия», повторяя «Антихриста» и, как «Антхрист» же, отсылая к «Жертвоприношению», не так страстно и яростно, жутко и демонически вопиёт к аду ли, к небесам. Здесь не люди-символы, мужчина и женщина, половое противостояние намного обостряло конфликт («Антихрист»), здесь только люди, борющиеся со страхом внутри себя, две женщины; отец с сыном лишь эпизодом. Одна – первая – знакомый триеровский персонаж, по ходу истории развивающийся в излюбленный жёсткий тип, осуждающий человечество и принимающий гибель спокойно. Вторая – сердечная, семейная, заботливая – плачет, мечется, паникует, ей жаль ребёнка, жаль себя, жаль всего нашего существования. Лишь не изгнанный ещё из рая детства малыш спокоен своим неведением. Ничьё понимание не надёжнее, все равно обречены. И на данный момент это пик триеровского человеколюбия: никого не надо стрелять, никого кромсать жерновами; мы – люди, у нас разные способы чувствования, понимания, разнообразные бесчисленные угрозы вокруг мирят нас друг с другом, объединяют нас, объединяя с нами и мир: лошади в «Меланхолии» так же сходят с ума от нависшей планеты. Но при повторном её приближении уже не волнуются: то ли зная, что катастрофы не будет, то ли смиряясь с ней. Когда смирится сам фон Триер с мраком, хаосом и бесцельностью всего и вся? И помочь-то тут не поможешь – у каждого рецепты свои. Мировые религии иногда помогают.

Антон НЕЧАЕВ,
г. КРАСНОЯРСК