Бесстыжие партийные надзиратели

№ 2012 / 9, 23.02.2015

Не­смо­т­ря на то, что в кон­це 1950-х го­дов офи­ци­аль­но га­зе­ту «Ли­те­ра­ту­ра и жизнь» ку­ри­ро­вал от­дел на­уки, школ и куль­ту­ры ЦК КПСС по РСФСР, в её де­ла по­сто­ян­но вме­ши­ва­лись и со­труд­ни­ки дру­гих под­раз­де­ле­ний.

Вячеслав ОГРЫЗКО

Несмотря на то, что в конце 1950-х годов официально газету «Литература и жизнь» курировал отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР, в её дела постоянно вмешивались и сотрудники других подразделений. Судя по архивным документам, жизнью редакции постоянно интересовались не раз упоминавшийся Дмитрий Поликарпов и его заместитель Борис Рюриков, завотделом пропаганды и агитации ЦК КПСС по РСФСР Василий Московский, завотделом пропаганды и агитации ЦК по союзным республикам Леонид Ильичёв и его заместитель Алексей Романов, орлы из отдела оргработы ЦК по союзным республикам Александра Шелепина, помощники Дмитрия Полянского и Геннадия Воронова и другие высокопоставленные партийные функционеры.

Одно время в газету повадился также Владимир Воронцов. Его считали выкормышем главного идеолога партии Михаила Суслова. Когда-то он на Ставрополье редактировал партийную газету. Но в 1947 году Суслов почему-то перетащил его в Москву в аппарат ЦК. Что объединяло этих людей, очень долго оставалось загадкой. Ведь они были очень разными. Суслов литературу не любил и писателей в глубине души, видимо, презирал. На словах он исповедовал интернационализм и, кажется, не признавал в культуре никакого национального начала. Вне его понимания находились, вероятно, и общечеловеческие ценности. Во всяком случае, ему одинаково чужды были Борис Пастернак, Леонид Леонов, Василий Гроссман и Александр Твардовский. Всю жизнь этот деятель со злобным характером и повадками аскета отстаивал лишь какие-то призрачные химеры. Его же верный помощник Воронцов был совершенно другим. Он явно симпатизировал охранителям, которые стояли на позициях почвенничества. Софронов и Грибачёв ему были намного понятней и ближе, нежели Симонов, Катаев или Полевой. Воронцов хорошо знал классику. У него были свои кумиры. Особенно он чтил Маяковского.

Собственно, интерес к Маяковскому и привёл помощника Суслова в газету «Литература и жизнь». Его возмутил вышедший в конце 1958 года 65 том из серии «Литературное наследство», названный издателем «Новое о Маяковском». Более всего ему не понравился факт публикации на семидесяти страницах писем Маяковского к Лиле Брик. Он был убеждён в том, что Брик по сути погубила великого поэта. А редакция «Литнаследства», получалось, руками поэта как бы полностью реабилитировала эту роковую женщину и вновь возводила её на пьедестал.

Воронцов решил дать издателям по рукам и добиться изъятия этого тома из продажи и библиотек. Он привлёк своего приятеля А.Колоскова и написал разгромную статью «Новое и старое о Маяковском», которую 7 января 1959 года услужливо напечатал в газете «Литература и жизнь» Полторацкий. Помощник Суслова утверждал, что нельзя вторгаться в интимную жизнь классиков. По его мнению, публикация писем к Брик исказила облик поэта и как бы принизила творчество глашатая революции.

Тень СУСЛОВА – Владимир ВОРОНЦОВ любил использовать литературную печать в корыстных интересах

Статья Воронцова и Колоскова спровоцировала грандиозный скандал. Чтобы окончательно добить оппонентов, всесильный помощник Суслова буквально через два дня после публикации своего материала в «Литературе и жизни» организовал на имя своего шефа письмо старшей сестры Маяковского. Сестра уточнила, что руководители серии не раз просили её предоставить переписку брата с семьёй. «Я отказалась на том основании, что переписка наша не имеет литературного и общественного значения и что я не хочу участвовать в одном сборнике с абсолютно чуждыми мне людьми». Но её, судя по всему, обманули. Маяковская негодовала: зачем редакция «Литнаследства» предала огласке письма брата к Брик. «Брат мой, – утверждала она, – человек совершенно другой среды, другого воспитания, другой жизни, попал в чужую среду, которая, кроме боли и несчастья, ничего не дала ни ему, ни нашей семье. Загубили хорошего, талантливого человека, а теперь продолжают чернить его честное имя борца за коммунизм».

Одновременно в ЦК обратился известный графоман Фёдор Панфёров, пользовавшийся поддержкой в аппарате Суслова. Его тоже возмутила публикация писем к Брик. «Это, – писал он, – весьма слащавые, сентиментальные, сугубо интимные штучки, под которыми Маяковский подписывается так: «Щенок». Предпосылкой к этим письмам является «предисловие» самой Лили Брик, в котором она во всеуслышание утверждает, что «с Владимиром Владимировичем Маяковским мы прожили 15 лет» и что Брик «был моим первым мужем. Я встретилась с ним, когда мне было 13 лет. Когда я сказала ему о том, что Маяковский и я полюбили друг друга, все мы решили никогда не расставаться… Мы прожили нашу жизнь, и духовно, и большею частью территориально, вместе».

Не зная о письмах в ЦК, верному клеврету Суслова попробовал в совершенно спокойном тоне возразить Андрей Турков. Его позицию обнародовал, кажется, журнал «Новый мир». Воронцов оскорбился, но публично отвечать не стал, спустив на осмелевшего критика подчинённую ему газету. Анонимный автор обозвал Туркова в «Литературе и жизни» серой мышкой, которая попыталась запятнать светлый лик великого поэта. После этого другие специалисты на время примолкли. Публично перечить вельможному сановнику больше никто не захотел.

Меж тем Воронцов не успокоился. По его инициативе руководители двух отделов ЦК – Поликарпов и Ильичёв подготовили соответствующую записку. Оба партфункционера были единодушны во мнении, что редактора серии «Литнаследство» Зильберштейна следовало уволить, а «контролёру» из Академии наук Храпченко вкатить строгое партийное взыскание.

После этого 31 марта 1959 года состоялось заседание комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийный связей, признавшее выпуск 65-го тома грубейшей политической ошибкой. Но Воронцову и этого показалось мало. Спустя несколько дней он организовал жалобу главного редактора издательства восточной литературы Д.Е. Михневича на имя Суслова, в которой ещё раз был заострён вопрос о скандальном характере публикаций личных документов видных деятелей литературы. Михневич писал: «Редакция тома из не вполне понятных соображений предпочла этой обширной публикации предисловие самой Л.Брик, которая самодовольно объявляет, что она много лет с общего согласия была одновременно женой Маяковского и О.Брика». Мол, в итоге редакция «Литнаследства» сама дала повод, «чтобы ещё раз облить Маяковского грязью». Реагируя на письмо Михневича, Суслов дал задание Поликарпову продолжить пропагандистскую кампанию по осуждению издателей. Тот в свою очередь пообещал главному идеологу организовать соответствующие статьи в журналах «Коммунист» и «Вопросы литературы».

Напомню, а заварил всю кашу Воронцов, продавив в «Литературе и жизни» свою желчную и во многом несправедливую статью «Новое и старое о Маяковском». Так что же это был за тип? Лучше всех его, пожалуй, охарактеризовал другой партфункционер – Геннадий Гусев. На рубеже 1990–2000-х годов он в интервью историку Николаю Митрохину заявил, что Воронцов играл очень важную роль в так называемой «русской партии». «Воронцов, – отметил Гусев, – иногда позволял себе вещи, которые Суслов ему прощал только по старой дружбе. Например, выволочку отделу пропаганды: не трогайте Ивана Стаднюка или кого-то другого. Он же помощник Суслова, к нему с пиететом относились зав. отделами или даже секретарь ЦК типа покойного Зимянина. Если звонит помощник члена Политбюро, то это очень серьёзно. Я сам был в этой шкуре, был таким помощником <члена Политбюро В.Воротникова>, и у меня на столе стояли аппараты, и со мной разговаривали на самом высоком уровне. Было негласное правило, что помощник, как правило, звонит «от имени и по поручению». Но мне никто не мешал третий звонок сделать самому: прояснить ситуацию и дать понять, что то-то и то-то может быть воспринято моим шефом не слишком здорово. Никто же не мог проверить, никто же не мог позвонить Суслову и спросить: «Вы поручали такому-то такое-то?» А уж Воронцов, будучи хитрым царедворцем, отлично знал – кому можно позвонить и так поговорить, поблефовать, кто к Суслову был близок <…> Когда я пришёл в ЦК в 1969 г., Воронцов там работал уже лет десять и был довольно пожилым человеком. Воронцов был заматеревший помощник, незаменимый. И тот же Иван Шевцов к нему бегал на тайные переговоры, секретные междусобойчики, просил защитить и помочь. И Иван Стаднюк с ним общался. Мне с ним тоже пришлось раз пообщаться. Воронцов считал себя маяковедом – изучал Маяковского, – милел к нему особой лаской. В какой-то момент он включился в тяжёлые бои, которые шли за пост директора создаваемого музея Маяковского между еврейской и русской партиями. Воронцов вёл эту борьбу отчаянно, буквально до последнего патрона, против попыток перетащить Маяковского в либеральный еврейский лагерь. Это была напряжённая борьба, потому что Василий Катанян <последний муж Л.Брик, биограф Маяковского>, тогда ещё живая Лилия Брик и так далее тащили своего человека на должность директора, а надо было им противопоставить русского. И тогда мои друзья – Никонов <А.Никонов – главный редактор журнала «Молодая гвардия» в 1961–1970 гг.>, Иван Стаднюк, Шевцов – настроили Владимира Васильевича на то, что я подхожу на пост директора. Он меня поймал дома по телефону и долго уговаривал, чтобы я дал своё согласие занять этот пост: «Мне ваши друзья говорили о вас. Вы сделаете высокую карьеру. Вам всё зачтётся. Но нам на год – на два, пока Вы подготовите себе замену, надо закрыть этот участок».

При этом следует отметить, что Гусев тоже был не подарком. По части интриг он уступал разве что Суслову. А литературный дар у него вообще отсутствовал. Если что ему и удавалось, так это без умолку молоть языком всякую чушь.

Погубила карьеру Воронцова излишняя самоуверенность. Думая, что ему всё дозволено, он весной 1968 года надавил на Софронова и в одном из номеров «Огонька» напечатал вместе с Колосковым очередную скандальную статью «Любовь поэта», грубо противопоставив Брик Яковлеву. Анализируя малоизвестные в ту пору стихи поэта, посвящённые Яковлевой, соавторы пришли к выводу, что в них не было «той тоски, надрыва, проклятий, какие характерны для стихов, обращённых к Л.Брик». При этом Воронцов игнорировал неоспоримые факты: как бы обстоятельства ни складывались, Маяковский в течение многих лет тянулся к Брик. Нравилось это кому-то или нет, но поэт долгое время считал Брик своей музой.

Прочитав новую статью сусловского протеже, сотрудник «Нового мира» Лев Левицкий 15 апреля 1968 года отметил в своём дневнике: «В последнем номере «Огонька» статья Колоскова и Воронцова о Маяковском. О его увлечении Татьяной Яковлевой. Приводятся её письма. Цитируются отрывки из воспоминаний. Всё это интересно. И хорошо, что это наконец напечатано. Но появилось это неспроста. Авторы хотят задним числом вымести Лилю Брик из жизни Маяковского. Доказать, что любовь к ней принесла Маяковскому только горе. Это ещё как-то можно понять. И право исследователя, если он только не фальсифицирует факты, давать им любую трактовку. Но Колосков с Воронцовым идут дальше. Они тщатся доказать, что никакой особой роли Лиля Брик в жизни Маяковского не играла, что она самозванка. Маяковский был холостяком, а она выдаёт себя за его вдову. Пусть представит справку из ЗАГСа, а коли такой нет, пусть молчит себе в тряпочку».

Добавило пороху в разгоревшийся костёр вышедшее в приложении к «Огоньку» собрание сочинений Маяковского, из которого Воронцов убрал посвящения поэта Лиле Брик. Это вызвало возмущение уже у Симонова. Писатель стал добиваться приёма у Брежнева. После чего Суслов вынужден был своего помощника окончательно отправить в отставку.

Кстати, позже стало понятно, почему Суслов так долго держал при себе Воронцова. Они оказались родственниками. Выдавленный из партаппарата, Воронцов занялся афоризмами и выпустил в издательстве «Молодая гвардия» огромный свод цитат под названием «Симфония разума».

Из теоретика советской литературы Николая ГЕЯ так и не получился беспощадный партийный прокурор

В какой-то момент в идеологических отделах ЦК, и особенно в отделе культуры, началось серьёзное кадровое обновление и появились надежды на серьёзные перемены. Кое-какие шаги в этом плане были предприняты ещё при Фурцевой (до того, как её перебросили в Министерство культуры). В частности, в 1959 году Поликарпов взял к себе в отдел нового инструктора Николая Гея, до этого работавшего в Институте мировой литературы. Другое дело, что Гей в сложившуюся систему не вписался. Он рассказывал, что официально ему поручили курировать ИМЛИ, Пушкинский Дом, Литинститут, но реально всё рабочее время уходило на написание аналитических обзоров о литературной критике. Гей пытался уловить новые тенденции. По его словам, критика тогда сильно оживилась. В «Литгазете» тон начали задавать Л.Лазарев, Б.Сарнов и Ст. Рассадин. В «Литературе и жизни» силу набрали В.Бушин и Дм. Стариков. Старая гвардия тоже не уступала. Но пыл Гея быстро остудил более опытный коллега по отделу культуры Игорь Черноуцан. Николай Гей мне рассказал одну историю: «Черноуцан как-то поинтересовался у меня, представляю ли я, для кого пишу обзоры. Я не ожидал такой постановки вопроса. Черноуцан, заметив моё смятение, дал понять, что мои справки и обзоры никому не нужны. Я убедился, что действительно ни на что повлиять не мог и проку от моей работы ноль».

Ну, это, допустим, не совсем так. Полную невинность Николаю Гею сохранить не удалось. Так, осенью 1959 года партаппарат заставил его подготовить справку с критикой романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Гей отметил, что в книге «чувствуется отвлечённость фантазии писателя, оторванность от насущных социальных и технических проблем». Не понравилось ему и то, что писатель ввёл «много надуманных терминов и бессодержательных понятий лишь для того, чтобы подчеркнуть дистанцию между современностью и изображаемой жизнью». Потом Гею предложили заклеймить Маргариту Алигер – за «неверные мотивы» в подборках, опубликованных в «Новом мире» и «Октябре». Затем он вынужден был надавить на свой родной институт – на ИМЛИ и заставить коллег сделать купюры в текстах выступлений Маяковского для 12-го тома собрания сочинений.

Но иногда Гей вносил в свои справки и здравые замечания. Так, в составленной в январе 1960 года при его участии записке «О некоторых вопросах современного состояния литературной критики», которая в целом носила тенденциозный характер и несправедливо упрекала Веру Панову, Григория Бакланова и Александра Володина (а также статьи критиков Б.Сарнова, Т.Трифоновой и Г.Маргвелашвили), совершенно по делу досталось редактору газеты «Литература и жизнь» за Бориса Дьякова и Валерия Друзина, не в меру расхваливших слабые стихи В.Журавлёва и А.Маркова, и которая незаслуженно подняла на щит слабый роман Николая Шундика «Родник у берёзы». Иное дело, трезвые суждения о литпроцессе в справках Гея занимали максимум десять процентов.

Прав Николай Гей оказался в другом. Идейным вдохновителем всех разгромных записок был Черноуцан. Он подсказывал, кого следовало изничтожить в первую очередь, а кого можно было и пожалеть. Не зря его считали теневым руководителем отдела культуры ЦК.

Когда Николай Гей понял, что его руками опытные интриганы собрались свести счёты с неугодными писателями, он задумался об отставке. Но Поликарпов с Черноуцаном попытались подобрать ему новую роль. Весной 1960 года они, сославшись на мнение одного из руководителей Союза советских писателей, предложили ему перейти в Литинститут на должность проректора. Почувствовав подвох, Гей отказался. Поликарпов решил поднять ставку и дал понять, что ради Гея готов снять с должности ректора Сидорина и отдать под его начало весь Литинститут. Но Гей и это предложение не принял. И тогда Поликарпов в отместку вернул несговорчивого инструктора в ИМЛИ.

Очередное существенное обновление отдела культуры ЦК состоялось в 1961–1962 годах. Поликарпов взял к себе на работу целую группу аспирантов Академии общественных наук. Причём трое из этой группы – Альберт Беляев, Георгий Куницын и Александр Михайлов – явно тяготели к литературоведению.

К газете «Литература и жизнь» из этой троицы прямое отношение имел только один – Михайлов. Он был из поморов. Когда началась война, его взяли на фронт. За четыре года смелый северянин прошёл путь от рядового до командира батальона, получив четыре (!) ранения. Демобилизовавшись, Михайлов вернулся в ненецкую тундру и как самый грамотный был выдвинут на комсомольскую работу. Но он быстро понял, что без диплома большой карьеры ему не сделать, и в 1948 году бывший фронтовик поступил в Архангельский пединститут. А дальше его карьера пошла как по маслу. Во-первых, четырёхлетний курс обучения Михайлов осилил за три. Во-вторых, уже через полгода после получения диплома он попал в номенклатуру обкома партии и стал главным редактором Архангельского издательства. В-третьих, у него прорезался талант исследователя и вскоре родное издательство выпустило первую книгу способного помора «От устной поэзии к литературе: Творчество М.Р. Голубкиной и Н.П. Леонтьева», после чего бывший фронтовик резко пошёл на повышение, возглавив в обкоме партии сектор культпросветработы.

Следующий карьерный шаг был сделан в 1957 году: Михайлов поступил в аспирантуру Академии общественных наук. Он хотел продолжить свои исследования по литературе русского Севера (в частности, закончить литературный портрет Ивана Меньшикова). Но на кафедре теории литературы и культуры ему сказали, что это узко, и навязали ему другую тему: «Особенности индивидуального стиля в поэзии социалистического реализма», хотя в современном стихотворчестве он тогда разбирался очень слабо.

В Москве Михайлов оказался в очень стеснённых условиях. У него уже было двое детей, и аспирантской стипендии на их содержание явно не хватало. Помог ему бывший сокурсник по академии Евгений Осетров, которого ещё весной 1958 года из аспирантуры отозвали в только что созданную газету «Литература и жизнь». Осетров предложил Михайлову регулярно писать для нового издания статьи о литературной жизни в Заполярье.

Первый материал в «Литературе и жизни» Михайлов напечатал 9 мая 1958 года. Это была рецензия о повести Георгия Суфтина о ненцах. 26 сентября последовала статья «Певцы Севера». А под занавес года критик напечатал обзор «Под холодным сиянием Нгер Нумгы».

Параллельно Осетров стал подкидывать бывшему однокашнику материалы для внутреннего рецензирования. В фондах РГАЛИ я нашёл подписанные критиком отзывы на некоторые графоманские рукописи. Я приведу только один. «Уважаемый товарищ Маляков! – писал Ал. Михайлов 27 октября 1958 года одному из авторов газеты. – Мы познакомились с Вашими стихами, присланными в редакцию нашей газеты товарищем Симкиным, и хотели бы отдать некоторые замечания. Стихи Ваши кажутся нам незавершёнными, скороспелыми, трудно читаемыми. В самом деле, попробуйте-ка сами прочесть вслух такое четверостишие, чтобы слушатели поняли его:

Нам и теперь бывает трудно, чтобы заставить мысли жить, – нет, не родить, – в словесных грудах слова правдивые добыть.

Разве умещаются подобные словосочетания, очень тяжеловесные, неуклюжие, в стихи? Разве не простотой и ясностью мысли славится русская поэзия в её лучших образцах? Очень неэкономно используете Вы слова. В стихотворении «Богатыри» есть у Вас такая строфа:

Поведал дед, как возле хат заслоном от пожара сажать деревья в листопад деревней, словно на парад, шли молодой и старый.

Попробуйте теперь из этих строк сделать прозаическую фразу: «…возле хат заслоном от пожара сажать деревья в листопад деревней шли молодой и старый»… Говорит ли кто-нибудь таким языком? Вряд ли. Кроме того тут есть и смысловая несуразность: «сажать деревья в листопад» нельзя, их сажают в землю. Мы считаем, что стихи Ваши требуют ещё большой работы. Рекомендовать их к опубликованию мы не можем. С уважением, литконсультант А.Михайлов».

В ЦК Ал. Михайлов попал по протекции Черноуцана. Опытный интриган, Черноуцан сразу объяснил новичку, что он печатался не в тех изданиях. Под его влиянием Михайлов попробовал выстроить себе репутацию умеренного либерала. Начал он с того, что поспешил в «Новый мир», где заместителем Твардовского работал известный догматик и погромщик ленинградских космополитов Александр Дементьев (с Дементьевым у него завязались отношения ещё в 1956 году на третьем всесоюзном совещании молодых писателей). Но этот его шаг вызвал усмешку у Поликарпова. Михайлов понял, что переборщил, и тут же постучался в «Октябрь» к Кочетову. Затем он зачастил в «Знамя» к Кожевникову. Критик очень хотел везде стать своим человеком и всем угодить.

(Окончание следует)

Вячеслав ОГРЫЗКО