О людях и черепахах
№ 2012 / 18, 23.02.2015
У Марии Березовской есть короткая пьеса: «Двое заплаканных смотрят на меня…» («Сибирские Огни», № 8, 2010). Какое, однако, длинное и странное название у неё, ещё и с многоточием! Сколько разных частей речи в нём собрано!
У Марии Березовской есть короткая пьеса: «Двое заплаканных смотрят на меня…» («Сибирские Огни», № 8, 2010). Какое, однако, длинное и странное название у неё, ещё и с многоточием! Сколько разных частей речи в нём собрано! Но существительного – нет, ударного слова – нет. Вместо него (или кажется, что вместо) – вот это: «двое». А ведь оно, во-первых, числительное, во-вторых – собирательное числительное. Двое. То есть, с одной стороны, что-то вполне определённое, математическое, механическое, с другой же – обобщённое, абстрактное, применимое к кому/чему угодно, чётких частных свойств своих с ходу не являющее. Двое. Какие такие двое? Кто они, двое?.. На этот расплывчатый заголовок, тянущийся по странице, нужно сразу обратить наше внимание, задержаться на нём. Это очень важно.
Потому что поспешному, скользящему современному читателю есть искушение воспринять текст Березовской как бытовую, в меру забавную, в меру грустную, зарисовку, как «случай из жизни», не более. Потому что её писательский голос – негромкий. Голос ровный, спокойный, ненавязчивый. С такими голосами вариантов обхождения два: послушать вполслуха и пойти дальше, забыв, или же – вслушаться. Вслушавшись, вы можете открыть для себя совершенно иную поэтику и семантику – куда глубже, значительней и сложней той, что на поверхности высказывания Березовской.
Зоомагазин. Человек хочет купить черепаху. Потом приходит другой человек и тоже хочет купить эту – единственную – черепаху, потому что она, мол, забронирована. Начинается долгий спор, кто же вправе её купить. В результате черепаху роняют на пол и калечат. Вызывают ветврача. Врач забирает животное для оказания помощи. Несостоявшиеся покупатели пускаются в сентиментальные воспоминания – каждый о своём. Входит, условно говоря, автор пьесы и спрашивает, нет ли в этом магазине черепашек. Занавес. Таково, вкратце, содержание пьесы М.Березовской.
Черепаха. С черепахой всё ясно: черепаха ведёт себя сообразно черепахе, она, так сказать, равна самой себе. Но кем/чем она является для окружающих?.. Поначалу покупатель и продавец (студент ветеринарного института) не могут решить: земноводное она или пресмыкающееся, амфибия или рептилия? Собственно, они даже путают земноводных с рептилиями, а пресмыкающихся с амфибиями, и наоборот. Для новоприбывшей претендентки на черепаху – балерины – черепаха вообще то ли балет, то ли опера, то ли право, которое она (балерина) имеет. И для первого покупателя – офицера – черепаха во время действия пьесы право. А для подоспевшего по вызову ветврача – очень странное животное. А может, черепаха – вещь? Люстра, к примеру. Или горшок. Возможно также, что никакой черепахи уже и нет вовсе, а есть фантом по имени черепаха. Только, опять же, где этот фантом находится?.. В головах? В реальности?..
На наших глазах обыкновенная и несомненная черепаха, мирно жующая капустный лист, начинает раздваиваться, расчетверяться, делиться на множество невероятных, произвольных, разрозненных сущностей. И вполне закономерно, что физическим следствием всех этих (психологических? социальных? интеллектуальных?) метаморфоз-мутаций становится падение черепахи на пол и её треснувший панцирь. И теперь – она снова черепаха, с ней опять всё понятно. А вот как быть со склонившимися над ней?..
Постановщик пьесы «Двое заплаканных…» мог бы продлить и усилить метафору Березовской следующим «фокусом-покусом»: в последний момент перед падением черепаха в руках персонажей незаметно для зрителя подменяется керамической фигурой человека – эту статуэтку роняют и разбивают, вместо черепахи, и пытаются состыковать осколки, а далее, при появлении врача, действие, как прежде, вершится над настоящей, живой черепахой. Если кому-то сей ход покажется топорным, пусть попробует уверенно ответить на вопрос: кто, кроме черепахи и разбитой фигурки, на сцене: рептилии? амфибии? пресмыкающиеся? люди? офицеры? балерины? студенты? И: что означает каждое из этих определений?..
Так, под видом расхожей житейской сценки, молодой, но умелый художник М.Березовская пунктирно ставит перед нами нечто большее, приоткрывая космос бытия вообще и хаос человеческого бытия в частности. Литературные образцы, не чуждые её произведению, многоразличны, и отношения её пьесы с ними имеют двоякий характер притяжения-отталкивания. Русская классика? Да: содержание, сцепление положений, «кровь событий». Можно вспомнить «Верного Руслана» Владимова, вспять от Владимова – Горького. Достоевский? Конечно, ибо всеохватен. Гоголь петербургских повестей, «Шинели»? Вполне… Особняком – Цветаева, с её безмерной «собачестью», «кошачестью», «поэтностью». Может, и «черепашесть» у М.И. найдётся, если поискать… Сочинение Березовской притягивает к себе классические вопросы родной словесности. Но, притянутые, они находят на текст, как коса на камень. Потому что исполнение пьесы, подход автора к материалу – ближе к западноевропейской традиции, в той её части, что именуется театром абсурда. Нет, правда: есть что-то беккетовское во всех этих разговорах, препирательствах в отсутствие явных и существенных препон, заговариваниях, когда, вроде бы, говорят о чём-то, а потом чувствуешь: ни о чём, а потом снова – через ни о чём – тебе кажется, что о чём-то, но уже о другом и по-другому. И у Березовской, точно у иностранки, нет ответов на сопряжённые с пьесой русские вопросы. А между тем, глобальный русский – в литературе – вопрос всегда идёт одновременно с ответом: пусть не высказанным прямо, но – подразумеваемым, но – желанным. И глобальный русский вопрос – он с нажимом, он произносится повышенным тоном. А М.Березовская голос не форсирует, но нужно сказать, что вот эта поэтика абсурда, может, и невольно, нечаянно перенесённая ею на родную почву, смотрится здесь вполне естественно, словно тут и произрастала искони в такой, а не только в гоголевско-достоевской, разновидности. (Хм! Да произрастала же и до Березовской, конечно: возьмите обэриутов, возьмите «Ноев ковчег» Платонова!) Но ведь русские нелепости – всем нелепостям нелепости. Ибо коренятся даже в самом низменном быту, в прозе народного повседневья, в вещах, а не в одних лишь затейливых головах философов и поэтов. Что Мария Березовская, впитав и счастливо соединив лучшее и из русской, и из мировой литературы, нам и показывает своим русско-европейским письмом. А ещё, читая Березовскую, почему-то вспоминаешь ставшего весьма популярным в России «Голубчика» Эмиля Ажара (Ромена Гари) и американца Стейнбека (коему заголовок этой статьи – почтительный привет) с его «О мышах и людях», переведённой в постановку и легко прижившейся на сибирской сцене, в русских сердцах.
Начитанная девочка из писательско-журналистской семьи, из ветеринарного кружка, рано взявшая перо не только по школьной надобности («Двое заплаканных…» – первая пьеса Марии, написанная ею в 18 лет, именно поэтому она интересна и сейчас, когда в творческом активе автора уже три драматических произведения), студентка семинара Руслана Киреева в Литературном институте, Березовская знает, и то не наверняка, и то шатко: вот – черепаха, вот – хомяк, вот – рыба. А что есть человек, и человеки ли окружающие её двуногие говорящие существа – она пока не знает. За отсутствием простого, монолитного и бесспорного материала для такого знания. Это – честно, это хорошее начало для писателя. Когда ты не Господь Бог, не Лев Толстой и даже не Карл Линней.
«Двое заплаканных» и «черепаха». Кто из них кто? Может, все они – рептилии, может, кто-то из них – амфибия, а кто-то – земноводное… тьфу ты, пресмыкающееся то есть…
М.Березовская не восклицает, как Горький: «Что вы сделали, господа?!» (а вдруг они и не господа вовсе, и даже не товарищи?). Она спокойно, просто, очаровательно, по-доброму, как ребёнок, спрашивает: «Ты – кто?..» И ждёт ответа.
Мы должны быть благодарны Марии Березовской за этот негромкий вопрос-удивление, обращённый ко всем нам – к каждому из нас.
Виктор БОГДАНОВ,г. ОМСК
Добавить комментарий