Советский музыкант Виктор

№ 2012 / 23, 23.02.2015

Вик­тор Ро­бер­то­вич Цой по­гиб в воз­ра­с­те 28 лет. По ны­неш­ним мер­кам – сов­сем па­цан. 21 ию­ня 2012 го­да ему ис­пол­ни­лось бы все­го 50 – мо­ло­дой, в об­щем, му­жик. Экс-ги­та­рист «Ки­но» Юрий Ка­с­па­рян и сей­час иг­ра­ет

Виктор Робертович Цой погиб в возрасте 28 лет. По нынешним меркам – совсем пацан. 21 июня 2012 года ему исполнилось бы всего 50 – молодой, в общем, мужик. Экс-гитарист «Кино» Юрий Каспарян и сейчас играет с Бутусовым, что никого не удивляет, а ушедший в 1990-м Цой представляется из настоящего чуть ли не Есениным или, по меньшей мере, Высоцким. Он, кстати, и пережил Высоцкого всего-то на 10 лет, хотя на это десятилетие выпало столько, что хватило бы на полвека. Формально Цоя вообще можно определить в качестве «советского музыканта», как бы дико это ни звучало.






Мир, по Цою, несовершенен, принципиально дисгармоничен, а то и прямо абсурден. И к тому же более трагичен, чем смешон. Трагедия – не столько в самой разбалансированности бытия, сколько в наличии у человека представления о необходимости гармонии – представления, непонятно зачем нужного. Ни внутри, ни вокруг гармонии нет – есть один хаос, сквозная цоевская тема. «Песня без слов, ночь без сна…», «У меня есть дом, только нет ключей…», «Мы хотели света – не было звезды» – можно цитировать подряд и наугад, не выбирая.


Отсюда – восприятие жизни как штуки тяжёлой и тёмной, как постоянного боя с заранее предрешённым исходом: «Весь мир идёт на меня войной». Строчка «И мне не нравилось то, что здесь было, и мне не нравится то, что здесь есть» – манифест не социально-политический, а мировоззренческий, и его вполне можно продолжить: «…не будет нравиться то, что здесь будет». Мир для лирического героя Цоя, как я его понимаю, не просто неприемлем – он активно враждебен, а главное, неулучшаем. В мире испортился некий гармонизирующий механизм, а может, его и не было никогда. Человек, одинаково уставший от правды и от вранья, от разума и от безумия, так тоскует по утраченному (или придуманному им самим) равновесию, что сколь бесконечно, столь и безрезультатно пытается собрать рассыпанный пазл действительности. Но кусочки никогда не совпадают, и нет гарантии, что они даже теоретически могут совпасть. Какая там уверенность в будущем, если даже «в нашем прошлом – то ад, то рай»; какие ценности и ориентиры – «раньше я читал книги, а теперь я их жгу»; какие надежды на человека или даже на Бога – они давно исчерпаны.



Цой – певец хаоса, но именно эта зацикленность на абсурдности и бессмысленности существования свидетельствует о его постоянной тяге к спасительному смыслу, порядку в голове и мире. Желание найти выход так же убедительно, как и невозможность выхода. И в итоге – разве что «смерть стоит того, чтобы жить». Если альтернатива – лишь небытие, тогда стоит ещё побыть, какой бы странной и страшной жизнь ни была. Утешение от пессимиста: жизнь плоха, но всё остальное ещё хуже.



Это, так сказать, мейнстрим, основное смысловое поле текстов Цоя. На отторжении этого невыносимо мрачного понимания, на попытках его преодолеть строятся другие песни, почти по-фашистски утверждающие (пытающиеся утвердить) активное осмысленное действие: «Мы идём, мы сильны и бодры…», «Дальше действовать будем мы»…


Тексты Цоя чётко периодизируются. Раннее творчество – этап городского акына, буквально – что вижу, то пою: «Время есть, а денег нет», «Я сижу в халате, только что из ванной, с мокрой головой…». Это скорее визуальные, чем вербальные произведения – по-детски наивные, без претензий зарифмованные наблюдения, вроде бы, не претендующие ни на какие обобщения. Такова «Пачка сигарет», которую лабали в каждом подъезде страны, чем сослужили песне недобрую службу, запев её до невыносимости. Таковы «Электричка» и «Восьмиклассница». Мягкий юмор, простые и конкретные «бытовые зарисовки», перемежающиеся то ли заведомым абсурдом, то ли экспериментальной метафористикой: «Я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле».


Обобщения пошли позже. Помудревшие тексты стали абстрактнее, но и глубже – о любви, о смерти. «Печаль», «Апрель», «Легенда», «Война», «Спокойная ночь» – это уже зрелый, неодномерный Цой, оставляющий широкое поле для трактовки образов.



Не соглашаюсь, когда говорят, что люди уходят вовремя. Цой ушёл на взлёте. И музыкально, и литературно он шёл по восходящей, достаточно вспомнить поздние альбомы – «Группа крови», «Звезда по имени Солнце», посмертный «Чёрный»…



Сегодня Цой актуален даже в пошловатом политическом смысле – перестроечные «Перемен» и «Дальше действовать будем мы» в период позднего путинского застоя зазвучали так, как будто написаны сегодня. Но и безотносительно этой мелкой конъюнктуры тексты и музыка Цоя не кажутся мне устаревшими – в отличие от текстов и музыки некоторых его современников (да и последователей). И это несмотря на отгремевшие политическую и технологическую революции. Цой ведь ушёл в эпоху «компактных кассет» – по одной из версий, и погиб из-за того, что переворачивал кассету и отвлёкся от дороги. Песни «Кино», которые звучат три десятка лет, написаны человеком, не имевшим даже мобильника и разбившимся (речь о суперзвезде!) на «москвиче».


Удивительная актуальность Цоя выражена в народном лозунге, заклинании, пароле – двух трёхбуквенных словах, практически не отстающих по частоте воспроизведения на заборах и подпорных стенках от другого короткого слова, – «Цой жив!». Причём сформулировано это было ещё в эпоху аналогичных лозунгов о Ленине.

Василий АВЧЕНКО,
г. ВЛАДИВОСТОК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.