Мне нравятся печальные финалы

№ 2012 / 26, 23.02.2015

С писателем Григорием РЯЖСКИМ можно говорить, кажется, обо всём на свете – так разнообразен мир его художественных произведений. В данном случае мы успели побеседовать о приходе администратора в большую литературу

С писателем Григорием РЯЖСКИМ можно говорить, кажется, обо всём на свете – так разнообразен мир его художественных произведений. В данном случае мы успели побеседовать о приходе администратора в большую литературу, о женских образах, жёстком реализме и отношении к интернет-пиратству. Немало!

Григорий РЯЖСКИЙ

– Григорий Викторович, вы – человек-оркестр: и писатель, и продюсер, и сценарист. Лауреат премии «Ника». Как это всё соединяется в одном человеке? Не мешает ли одно другому?

– Вы знаете, Максим, всё в моей жизни складывалось не просто и не сразу, и то дело, которым я занимаюсь значительную часть жизни, обрело некую внятную конфигурацию лишь ко второй половине девяностых. Верней сказать – те дела.

Моя кинокарьера развивалась одновременно с теми удивительными изменениями, какие случились в нашем отечестве, – с теми, что просто не могли не оставить если не сказать рваной раны, то хотя бы заметного следа в моём отношении к событиям и к людям, с которыми столкнула меня судьба. Там было всё: «недовольство» госбезопасности моей персоной, работа наладчиком шагающих экскаваторов, функционирование в качестве клерка госучреждения, добывание средств для жизни не вполне законными методами вопреки установкам действовавших на тот момент советских законов. Однако всё это закончилось в один день, резко и навсегда, после того, как в середине 80-х жизнь занесла меня на «Мосфильм» в качестве внештатного администратора кинокартины. Если же соблюдать совершенную точность, то могу с особым удовольствием поведать вам, что «толкачём» к моему новому занятию, невольно способствовавшему пропуску в другую жизнь, в ту пору выступил мало кому известный молодой сценарист Павел Лунгин. Надеюсь, сегодня уже нет нужды объяснять кому-либо, кто он есть. Ну и понеслось – короткий и довольно энергичный путь от младшей должности в кино до члена СК РФ, гендиректора одной из первых кинокомпаний, лауреата и академика «Ники». Короче говоря, потащило неостановимо. Ну а потом, по прошествии времени, когда многое внутри меня улеглось и сделалось довольно привычным, мне просто в какой-то момент стало тесно существовать в рамках одной профессии внутри этой интереснейшей и неохватной сферы мечтаний и дел. Вы спрашиваете, отчего начал писать? Обычно отвечаю на этот вопрос так – от жадности и безделья. Разумеется, шучу – однако доля правды есть и в этих моих словах. Сидя за границей и имея в запасе совершенно «пустой» месяц, я решил отложить встречу со сценаристом, которому планировал сделать заказ по возвращении, выплатив немалый аванс. Однажды утром я неожиданно для самого себя увидел начальную сцену будущего фильма и тут же начал неумело тыкать пальцем в клавиатуру. Очнулся в 12 ночи. Так я тыкал 5 или 6 дней, забыв об остальном, после чего выяснилось, что на выходе образовался готовый сценарий. Через месяц или два он был опубликован в альманахе «Киносценарии», да ещё с иллюстрациями, что совсем уж редкость, и моим развёрнутым интервью, и получил поразительные отзывы. С этого всё началось, другая незнакомая до той поры жизнь. На вопрос же относительно того, мешает ли мне такое соединение профессий, отвечу так – чем выше нагрузка, тем продуктивней результат, ведь одно дело подпитывается другим, близким, смежным и тоже желанным; таким образом, складываясь в некую сумму, все они, вместе и порознь, дают толчок для дальнейших размышлений и реальных воплощений. В общем, пока не устал, хочется и дальше работать в том же духе и схожем ритме.

– У вас довольно большая линейка книг: выходили разными изданиями и романы, и повести, и рассказы. Есть ли у вас любимый герой, с которым вы соотносите себя больше всего? Многие говорят и пишут, что самый автобиографичный ваш роман – «Нет кармана у бога». Но это роман-фантазия, роман-допущение. И понятно, что если там и есть кусочки вашей биографии, то они изменены в угоду искусству. Вообще, у кого вы обычно «воруете» судьбы, чтобы превратить их в судьбы героев? Или всё придумываете с чистого листа?

– Ну тут, как я понимаю, не один вопрос, а, как минимум, три. И всё же попробуем разобраться.

Как мне кажется, существуют два основных разных подхода к сочинительству, вообще, в принципе. Одни писатели просто отражают существующий вокруг них мир, реализовывая это с разной степенью талантливости, но при том непременно придерживаясь неких основополагающих принципов – мир этот подчиняется удобопонятным законам бытия, и человек в этом мире соответствует неизменным представлениям общества о человеческой психологии. Это Толстой, это Достоевский, это почти все великие классики наши. Другие сочинители – так же от великих и до графоманов – мир свой создают придуманным изначально, закладывая в основу вещи невозможные, каких «не бывает на свете» и быть не может никогда. Это Маркес, Борхес, Кафка, Фолкнер… Так вот – люблю и ценю тех и других, но ближе ко мне расположены всё же первые. И в книгах, которые я пишу, места ирреальности – я не беру сейчас в рассмотрение такие вещи, как, например, сны своих героев, – как правило, не находится. Полагаю, что вещи, знаки, события, слова, которые волнуют меня как человека и как автора, – то, что заставляет думать, что будоражит во мне чувства, заставляет смеяться и страдать, – всё это должно непременно сопровождать и моих героев. Так мне понятней и верней. Знаете, мне нравится сверяться с ними в ощущениях, такое вполне возможно, по крайней мере, в моём отдельном случае. Да, признаюсь, иногда, как бы ты того ни желал, не удаётся оторваться от придуманного тобою же персонажа на столь далёкую дистанцию, чтобы действовать от его лица совершенно независимо, придав абсолютную искусственность поступкам и мыслям его. Но эта же «невозможность» максимально способствует и рождению правдивого образа, который и становится частью самого автора – и не потому только, что тот обладает прямой схожестью с сочинённым им же персонажем, списан или, как вы выразились, «сворован», а скорей исходя из взаимной веры одного в другого, некой смычки, спайки, ментальной неразрывности. Думаю, именно по этой причине многие из числа читателей романа «Нет кармана у Бога» наделили меня чертами моего героя писателя Бурга. Этот факт, если честно, одновременно радует и печалит меня. Огорчает – поскольку хорошо понимаю, что попросту подставился, проявив местами непозволительные откровения, которые сложно, как наверняка думает мой читатель, просто взять и придумать. Да и слишком многое сходится, если уделить внимание деталям и некоторым подробностям. И уже мало кто задумывался над тем, что сделано это было преднамеренно, что, раскидав по роману отдельные знаки и «заманки» с тем, чтобы добиться высокой точности и правдивости в описании главного героя, я в каком-то смысле ставил цель втащить читателя в этот непросто устроенный мир творческого человека, вынудившего отделить себя от дарованного ему Богом таланта. А вообще, если говорить в более широком смысле, герои рождаются по-разному, и боюсь, не существует выверенных законов появления их на свет. Одни возникают из острой необходимости сюжета в определённом типаже, иные – просто из-за того, что хочется «иметь дело» со вполне конкретным героем. Третьи – и на самом деле подсмотрены, разработаны и «врощены» в нужное русло. Всё зависит как от «сочинительской нужды», от сиюминутного настроения автора, так и от десятка-другого иных причин, включая состояние неба на данный час. Знал бы, как это происходит, – был бы, наверное, недурным философом.

– Среди ваших произведений есть очень жёсткий роман – «Точка». Про жизни женщин лёгкого поведения. Тема провокационная – вы сталкиваете благополучного читателя лицом к лицу с действительностью, заставляете его по сути смотреться в зеркало. Как вы думаете, полезен ли публике жёсткий реализм? Или всё же нужно подслащать пилюлю?

– Знаете, эта книга стоит среди прочих моих романов особняком. Дело в том, что в ней я описал вещи, сталкиваться с которыми раньше мне не приходилось совершенно. Не в том смысле, что мне доставляет удовольствие быть названным ханжой и чистоплюем, а просто всё, о чём написал, – правда, страшная и ужасающая по своей природе. Факт торговли женщины собственным телом уже сам по себе является делом довольно гадким. Но ещё гаже, когда торговля эта перерастает в настоящую развитую индустрию, куда втянуты тысячи, если не миллионы женщин, от молодых и примитивных идиоток до разновозрастных матерей семейств. Я столкнулся с этой разновидностью носительниц «любви», исчисляемой в рублях и долларах, проводящих лучшие годы жизни на так называемых «точках», по случаю: мой товарищ близко сошёлся с одной из них, и одна из них, немолодая молдавская проститутка с приличным стажем, стала одной из героинь книги. От неё же, заручившись доверием, я узнал массу поразивших меня фактов, которые и легли в основу романа. Надо сказать, интересно было с самого начала. Всё. Как они разговаривают, о чём мечтают, истории каждой из тех, кого мне удалось разговорить, чего хотят они от жизни, чему отдают предпочтения в еде, что думают о детях, о мужчинах, о подругах, о деньгах, зачем напиваются до одури, по какой причине не желают завязать с ненавистной профессией. Знаете, не всё оказалось так, как думалось мне поначалу. И проще, и сложней. С одной стороны, слом времён – да что там времён – эпох! – привёл большинство из них на «точку», сделав заложницами социальных перемен в обществе. С другой – и это не менее поразительно! – расчистил путь к вольной и неконтролируемой реализации собственных представлений о «правильном» устройстве мира и собственного места в нём, к пониманию того, что обслужить клиента, быстро и душевно незатратно, – дело гораздо более привлекательное, нежели пытаться выстроить жизнь по-честному, через труд, обретая профессию и знания. Но во многом это и результат чудовищно неустроенной жизни в провинции, отсутствия минимальной культуры и заботы власти о собственном народе. Другими словами, тема оказалась гораздо шире и глубже, нежели можно было себе представить, берясь за неё.

– Немного отвлекаясь в сторону, как вы относитесь к модной нынче теме интернет-пиратства? Много ли вас «качают» на торрентах?

– Как отношусь? Знаете, двояко. С одной стороны, прекрасно осознаю, что даже одноразовое скачивание в финансовом смысле бьёт как по автору, так и по его издательству, вложившемуся реальными средствами в выпуск интеллектуального продукта. И это дурно, что ни говори. Кроме того, не могу не отметить, что бороться сегодня с пиратами всех мастей – дело практически безнадёжное. И так будет продолжаться до тех пор, пока власть всерьёз не возьмётся за дело и не примет меры, способные противостоять этому отвратительному явлению. Думаю, пара-тройка показательных судебных процессов с реальными приговорами немало способствовали бы успеху в такой борьбе. Это касается и любого иного контрафакта: фильмы, музыка, одежда – да мало ли чего. Книги не могут и никогда не станут отдельной темой в противостоянии воров и авторов, здесь без содействия государства, к сожалению, не обойтись. Другими словами, требуется чья-то внятная политическая воля, которая совершенно на сегодня отсутствует, поскольку власть уже давно отделилась от нужд народа и думает лишь о собственных выгодах, что ни для кого не секрет. Это, если говорить о скверной стороне дела. Что касается встречных соображений, то, как ни странно, в деле этом присутствуют и они. Лишнее скачивание в любом случае – дополнительный читатель, вне зависимости от того, купил он этот продукт или же попросту воспользовался тем, что плохо лежит. И если автор не ставит единственной для себя целью умножение количества денежных знаков, то это обстоятельство также работает на него, способствуя тому, ради чего он затеял ту или иную книжку. И это отрадно, несмотря на то, что противозаконно. Такая сегодня получается картинка.

– В большинстве ваших произведений присутствует тема компромисса. Ваши герои попадают в ситуации, в которых невозможно встать на сторону Добра или Зла – всё перемешано. Вы сами в жизни – релятивист или человек принципиальный? Должны ли быть у человека принципы?

– Знаете, Максим, есть такой тезис у Протагора: «Человек есть мера всех вещей…», который исходит из предположения, что в основе познания человека стоит лишь так называемая «текучая чувственность». Не берусь развивать этот тезис в глубину, но что-то подсказывает мне, что согласиться с этим могу лишь отчасти. Другими словами, релятивистом в чистом виде назвать себя, как бы заманчиво это ни звучало, не могу. Есть для меня вещи незыблемые, установившиеся, не зависящие ни от какой одномоментной «текучести». И думаю, что в основе этих ощущений – справедливость. Далее, словно по каналам от главного истока расходятся вещи не менее для меня важные, без которых не получится ни жить искренне, ни сочинять достойно. Подлец, к слову сказать, для меня всегда подлец, и никакой красивый заменитель этого человеческого качества не займёт его места, даже если кому-то это очень нужно. Это я говорю к тому, что принципов в системе моих личных ценностей никто не отменял и вряд ли отменит. И когда мои герои, как вы выразились, «перемешиваются» в проявлении добра и зла, тем не менее всегда можно угадать их нравственные ориентиры, рано или поздно дающие о себе знать. Мне кажется, определённая ясность, как правило, возникающая ближе к финалу, приводящая читателя к осознанию «неразмываемости» границ добра и зла, всё же надобна для его глаз, для его размышлений о жизни, для его души в целом. Да, мне нравятся печальные финалы; их послевкусие для меня гораздо ценней и памятней, нежели «хэппи энды», однако печаль неизменно должна содержать в себе признаки катарсиса, и этому я придаю огромное значение.

– Вам, на мой взгляд, удаются женские образы (например, в романе «Дом образцового содержания»). Вы вкладываетесь в них так, как будто женская психология вам известна изнутри. Есть ли у вас тайный советчик в творческом процессе?

– Нет, Максим, такого советчика у меня нет. Однако есть, вернее, было, другое – моя семья. Книга, которую вы упомянули, посвящена памяти моей бабушки Елены Марковны Гинзбург, с которой во многом списана главная героиня романа Роза Марковна Мирская. И потому мне не понадобился советчик – достаточно было вспомнить собственное детство, проведённое в доме бабушки: ощутить запахи тех времен, вернуться памятью к мудрым и добрым словам её, к её незабываемому образу, во многом сформировавшему моё мироощущение, мой характер. Только понял я это не сразу, понадобились годы для того, чтобы подобную вещь осознать. И если и есть во мне что-то стоящее и доброе, то во многом я обязан этим ей – достойнейшей женщине, хранительнице семейного очага, ставшей в каком-то смысле для меня нравственным камертоном. Жаль только, что при жизни её сказать этих слов я не успел. Кстати, роман экранизирован, я написал 26-серийный сценарий, и меня ужасно огорчает, что готовый и великолепно, на мой взгляд, снятый Леонидом Белозоровичем одноимённый фильм до настоящего времени отлёживается на полке Первого канала.

Беседовал Максим ЛАВРЕНТЬЕВ