Первый ряд

№ 2012 / 33, 23.02.2015

Ма­лень­кие си­нень­кие книж­ки, по­да­рен­ные мне ав­то­ра­ми в Сык­тыв­ка­ре, с ка­кой-то пе­чаль­ной на­смеш­кой объ­е­ди­не­ны из­да­те­ля­ми в се­рию «На­род­ная биб­ли­о­те­ка». Все книж­ки на скре­пе, по две­с­ти эк­земп­ля­ров каж­дая

Александр Суворов. Из одного колодца. – Сыктывкар: Издательство Союза писателей Республики Коми, 2012.






Маленькие синенькие книжки, подаренные мне авторами в Сыктывкаре, с какой-то печальной насмешкой объединены издателями в серию «Народная библиотека». Все книжки на скрепе, по двести экземпляров каждая, без ISBN – значит, продаваться в магазинах им не судьба. Где же их тогда раздобудет народ?


Но не будем о грустном. В конце концов, это ведь только масслитовская макулатура сначала загромождает собой полки в книжных, а затем летит в помойку; пути настоящей литературы неисповедимы, о ней и поговорим.


Если вы спросите меня, что за человек поэт Александр Суворов, я отвечу вам кратко: он – сама поэзия. И дело не в одних текстах, но и, как мне выпало подметить, во всём образе его жизни. Эксцентричностью он напоминает своего тёзку и однофамильца чудо-генералиссимуса, а если поискать среди поэтической братии, то, пожалуй, Хармса – тот ведь ходил по Ленинграду тридцатых в котелке, в крахмальном воротничке, в гетрах. У Суворова вместо котелка – берестяной поясок, вместо гетров – пляжного вида шорты, а воротничка я на нём не заметил, возможно, по случаю жаркого лета. И формулирует он под стать хармсовской парадоксальности, с фамильной суворовской лапидарностью: «Чем выше человек,/ Тем ближе потолок./ Чем дольше длится век,/ Тем ближе к сердцу Бог». Соответственно с этим утверждением можно судить и о суворовской поэзии в целом: там, где поэт, так сказать, повышает планку, он как-то ближе к истине и к искусству. Сравним: «Корчагин спился, Тёркин стал бомжом,/ Любовь Орлова где-то в Голливуде…/ Былое тает грустным миражом,/ Захлёбываясь в пошлости и блуде». А теперь посмакуем вот это: «Увидятся без блеска и без глянца/ Предметы повседневности простой,/ И осень в чистом пламени багрянца/ Прозрачной станет и почти пустой». Впрочем, когда Суворов никого не обличает и никому не предрекает посмертных мучений («…И в адском пламени сгорят/ Все, кто отринул свет предвечный»), его стихи, начинающиеся как вполне себе серьёзная философская лирика, вдруг оборачиваются мудрой шуткой, и это – удивительный сплав, в оригинальной пропорции, составляющий, на мой взгляд, основную и уж совершенно точно особенную ценность книги: «Вселенское событие в природе –/ Не отменить и не предугадать./ Всё замерло при солнечном восходе –/ И я гляжу на эту тишь и гладь.// И я причастен к этой вечной шири/ И к этой бесконечной глубине,/ Ведь без меня совсем иначе в мире/ Всходило б наше солнце, чем при мне».


Однако не будем долее с критического высока озирать стихи настоящего мастера («Ты не смейся надо мной, мой свет,/ Не стыди и не давай советов»), а лучше, учась у него, станем скорее пить с ним из одного источника волшебный мёд поэзии.




Станислав Новиков. Никиткино чудо. – Сыктывкар: Издательство Союза писателей Республики Коми, 2012.






Симпатичный бородач Станислав Новиков, давно уже разменявший четвёртый десяток, покамест числится в Сыктывкаре молодым автором. Оно и понятно – на фоне местных литературных аксакалов, с виду – индийских отшельников, он выглядит разудалым Ильёй-богатырём, едва вставшим на ноги. Кроме того, этот прозаик и впрямь ещё только начинает свой творческий путь, только пробует силушку в сочинительстве, и силушка писательская у него, надо сразу сказать, свежая и немалая. Вообще говоря, всё внешнее, что сопутствует этому автору, пока ещё носит вполне пубертатные эпитеты: «лауреат конкурса межвузовской ассоциации…», награждён «почётным знаком Св. Татьяны, молодёжная степень». Наш бородач к тому же студент второго курса пастырского отделения Сыктывкарского Духовного училища. Бумажных публикаций, как то и приличествует начинающему, у него тоже ещё не много. Но – ближе к сути.


Почётный знак Св. Татьяны и пастырское отделение – это вам, как говорится, не баран чихнул. Как вы уже, несомненно, догадываетесь, проза Новикова строится вокруг известного рода тем. Да, православная тематика – главное, что интересует его как художника. Для кого-то это, вероятно, свидетельство некоторой авторской ограниченности. Но, простите, с чего-то ведь надо начинать! Нельзя же вот так сразу кидаться в омут психологизма и всяческой достоевщины. Надо малость подучиться. И есть определённый смысл в том, чтобы войти в мутные воды современной литературы чистым и непорочным. Глядишь, тогда и не канешь камнем на дно, а чудесным образом пошагаешь дальше по этим водам.


Что же уже сейчас предлагает читателю Новиков?


В тонюсенькую – тридцать две страницы – брошюру вошли три его рассказа – «Севастьяново пение», «Никиткино чудо» и «Весточка». Выбор этих текстов и расположение их в книжке представляются неслучайными и важными. Перед нами очевидный триптих, в котором от начала к концу нарастает ощущение времени. Так, в «святочном рассказе» о кузнеце Севастьяне, заблудившемся в лесу и спасшемся благодаря внезапно услышанному им ангельскому пенью, можно проследить только внутренний хронометраж, явные приметы исторического времени здесь отсутствуют. Даже нарочито и хитро стилизованный под условную старину язык рассказчика не позволяет понять, какой, собственно, век на дворе. И хотя уже в «Никиткином чуде» повествуется вроде бы о тех временах, «когда Россия ещё была Русью, причём Святой», но и здесь трагическая история несуразного старичка Никитки, по неосторожности сжёгшего сельскую церковь, в равной степени позволяет себя соотнести с самыми различными эпохами русского прошлого. В этих-то рассказах и возникает то, что я бы назвал в данном случае «станиславово чудо», а прежде наблюдал столь же отчётливо, пожалуй, лишь в дневниках философа Якова Друскина, демонстративно не «заметившего» ни репрессии тридцатых-сороковых, ни войну, ни «оттепель», внутренне сосредоточенного на главном – разговоре с Богом.


Однако в финале заключительной «Весточки», в основном представляющей собой обращённый к жене монолог разбившегося на стройке сварщика (в его смерти виноват, разумеется, бес), писатель подаёт нам весть как бы из вполне посюстороннего, узнаваемого в современных координатах, мира. Но и эта весть – о бесконечной, не прерываемой смертью, любви.

Максим ЛАВРЕНТЬЕВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.