Нужно ли защищать русский язык

№ 2012 / 39, 23.02.2015

Московская международная книжная ярмарка уже давно прошла, а отзвуки от неё доходят по сей день. Специалисты до сих пор обсуждают, в частности, дискуссию «Языкознание как модный тренд».

Московская международная книжная ярмарка уже давно прошла, а отзвуки от неё доходят по сей день. Специалисты до сих пор обсуждают, в частности, дискуссию «Языкознание как модный тренд». В ней участвовали лингвисты: ведущий передачи «Полиглот» Дмитрий Петров, член-корреспондент РАН, завсектором Института языкознания, завотделом Института русского языка им. В.В. Виноградова Владимир Плунгян, главный редактор интернет-сайта «Словари XXI века» Алексей Михеев и автор популярной книги «Знаем ли мы русский язык» Мария Аксёнова.

---

САДОВНИКИ И БИОЛОГИ

Мария АКСЁНОВА: Безграмотные смс-ки, честно говоря, уже достали. Вы знаете, мой подход – просветительство: мы рассказываем, как надо говорить и писать, но рассказываем не навязчиво, а так, чтобы человеку было интересно, чтобы это приносило ему удовольствие. Что можно сделать для того, чтобы мода на грамотность, на правильное произношение развивалась? У нас много лет издавались книги с плохой корректурой, на плохой бумаге, кое-как. Но сейчас пришла пора, когда люди стали замечать, что есть книжки качественные, что есть хорошая корректура, что вообще грамотная речь – это правильно, что всегда элиту общества узнавали в том числе по грамотной речи. Что можно сделать в области языка? Можно ввести премии, ввести ордена, ввести конкурсы на лучшую книгу. Надо давать людям понять, что эта работа важна и нужна. Может быть, ещё надо вводить, конечно, штрафы за плохую корректуру и т.д. для издателей. Потому что зрительная память – важная вещь, и если дети читают учебник с ошибками – они запоминают с ошибками. Поэтому надо ввести какое-то регулирование. У нас же есть сертификация пищевых продуктов. Книжка – это тоже продукт, который должен быть качественным и который может людям улучшить жизнь или испортить её.

Владимир ПЛУНГЯН: Я боюсь, что скажу то, чего от меня никто не ожидает услышать, потому что то, что лингвисты (а это очень немногочисленная группа) думают о языке, и то, как они к языку относятся, сильно и часто кардинально отличается от того, что думают о языке обычные люди. И весь этот панический дискурс про порчу языка, про неграмотность к лингвистике не имеет ни малейшего отношения. Лингвисты – последние люди, которых это заботит, как это ни парадоксально звучит. И, между прочим, средний род слова «кофе» разрешили именно лингвисты к возмущению всей прогрессивной общественности: «Лингвисты загубили наш русский язык! Теперь можно всё! Куда мы катимся!». Нам (лингвистам) это или смешно, или грустно. Для нас язык – явление совершенно из другой плоскости. То, что сейчас звучит, – это дискурс садовника: какие цветы нужно посадить у крыльца, какие – у калитки, какие вообще не нужно сажать, а что является сорняком. Лингвисты – не садовники! Лингвисты – биологи. Для них не существует сорных растений и декоративных. Любой презренный сорняк для них как для учёных может быть гораздо интереснее. Я ещё могу сказать как лингвист, что нет никаких ошибок. Человек, в принципе, говоря на своём языке, не может совершать ошибки. Это нонсенс. Как, допустим, лебеда, которая растёт у канавы, не совершает ошибок – она растёт, где растётся, она живой организм.

А просвещение, конечно, нужно. В частности, что может лингвист – это снизить градус паники. Дело в том, что наше общество вообще очень агрессивно (про это много писали и говорили; это плохо), в том числе в дискуссиях о языке этот градус агрессивности очень высок. С точки зрения науки он абсолютно нелеп. Скоро, мне кажется, люди начнут друг друга убивать за лишний или, наоборот, отсутствующий мягкий знак. Мягкий знак и орфография в целом – это вообще факт, так сказать, абсолютно внешний по отношению к языку. Может быть, какое-то смягчение, большая толерантность, объяснение того, что это всё изобретено людьми (нормы, правильность, ошибки) – в этом лингвисты могут принести пользу. Нужно объяснять людям, зачем нужна орфография и почему плохо делать ошибки на письме. Это придумали люди, потому что считали, что обществу будет легче функционировать, если все будут писать одинаково. Не более того. Это не деление на чистых и нечистых, культурных и некультурных и проч. Это такая условная мера.

Мария АКСЁНОВА: Да, я в большей степени садовник, я эстет от языка. Мне нравится, чтобы росли розы, а не лебеда. Я также понимаю, что язык реформировать невозможно, но орфографию реформировать надо бы. Ведь у нас очень много исключений, а когда их больше, чем правил, это уже становится подозрительным. Правила орфографии действительно придуманы людьми и не несут божественного смысла. Но хорошо, чтобы все писали одинаково. Если каждый будет писать, как хочет, как слышится, то потеряется плотность языка, его основа. Поэтому давайте эту базу выберем. Если она сложная, давайте упростим. Но давайте её будем соблюдать.

ЯЗЫК – ОСНОВА НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

Алексей МИХЕЕВ: Тут идёт дискуссия между садоводами и биологами, но, по-моему, язык – это не садоводство, которое занято грамотностью, и не биология, которая занята структурой, а это всё-таки в первую очередь – философия. И мне кажется, что именно философский аспект языка и есть причина интереса к нему со стороны широкой аудитории. Разные народы живут, по сути, в разных мирах. И то, как мы воспринимаем мир, переживаем его, определяется во многом нашим языком. И интерес к лингвистике тесно связан с актуализацией проблемы национальной самоидентификации. Очень часто задаются вопросом: что есть русский, что есть русское и что есть Россия? Для ответа предъявляют и этнический аспект, и гражданство. Но ответ довольно очевиден: в фундаменте всё-таки лежит язык как базис культуры. Младенец должен усвоить язык в возрасте до трёх лет, и только тогда он будет владеть им в совершенстве, – это и определяет принадлежность к определённой культуре. И русский человек – это не человек определённой крови, это не гражданин Российской Федерации, а это человек, который корнями уходит в русскую культуру, что он в детстве усвоил русский язык, и все культурные коннотации, связанные со словами и смыслами, у него уже сидят глубоко внутри.

А грамотность сама по себе – это какой-то маргинальный вопрос, это периферия лингвистики. Основа же, фундамент лингвистики – это философия, психология и социология. То, как грамотно писать, волнует многих лишь потому, что это прагматика ежедневного бытования, а вопрос о смыслах, о культуре с грамотностью не связан. Более того, в основе языкового креатива часто, как мы наблюдаем, лежит нарушение грамотности.

Дмитрий ПЕТРОВ: Я согласен с тем, что грамотность вторична по отношению к самоидентификации, и я соглашусь с тем, что ощущение принадлежности к какой-то культуре, разумеется, определяется не гражданством или местом пребывания, а прежде всего языком, ощущением себя частью некой культуры. Но я в то же время скажу, что грамотность играет определённую роль, как играет роль вообще любая форма. Мы всегда любим говорить, что главное – содержание, но тем не менее форма очень важна, потому что она отвечает эстетическому началу в человеке, а эстетическое начало важно не только для садовников, но и для биологов. Потому что и биологи, и математики любят создавать красивые, аккуратные, понятные всем формулы, которые даже внешне должны выглядеть достаточно приглядно, красиво. Поэтому, конечно, всё, что связано с грамотностью и формальной стороной языка, можно назвать некоей надстройкой, но именно через эту надстройку мы и получаем возможность вникнуть во внутреннюю суть, во внутреннюю структуру, поэтому я бы не видел какого-то конфликта или тотального противоречия между позицией садовника и биолога, я думаю, что каждый биолог в душе немножко садовник, а каждый садовник в душе немножко биолог.

Надо сказать, что французы, например, думают о грамотности в тысячу, в миллионы раз больше, чем русские. Потому что во Франции любая попытка реформировать систему орфографии заканчивалась полным коллапсом. В разных языках степень расхождения между письменным языком и устным различна. И здесь, если вести речь о защите системы орфографии, в первую очередь преследуются не столько вопросы, связанные с традицией, сколько достаточно утилитарные соображения: сохранить единство. Потому что есть языки, в которых такое количество различных фонетических версий, что если избрать ориентацию исключительно на произношение, то получится, что мы имеем дело с разными языками.

БОЛЬШЕ ВСЕГО ЕРУНДЫ ПРО ЯЗЫК ГОВОРЯТ ПИСАТЕЛИ

Владимир ПЛУНГЯН: Всё правильно. Самый орфографически озабоченный народ – это действительно французы. Я как раз был во Франции в один из моментов, когда какая-то группа лингвистов предложила не то что реформировать орфографию, а отменить один маленький диакритический значок над одной буквой, который ни с какой точки зрения не был нужен, а школьники, действительно, всё это заучивали, и писался этот значок, может быть, в пятнадцати словах – не больше. Эта отмена вообще, казалось бы, могла пройти незамеченной. Но поднялась общенациональная буря! Буквально ежедневно – газеты, телевидение, демонстрации, забастовки. «Кто такие эти лингвисты, что присвоили себе наш французский язык!? Он принадлежит народу!» Поэты выступали (почему-то всегда в первых рядах в таких случаях оказываются поэты и писатели; больше всего ерунды про язык эти очень достойные люди обычно и говорят.), которые восклицали, что «если мы отменим этот знак, французский язык вообще перестанет существовать». «Вот в слове «лодка», если убрать этот значок (если эту крышечку перестать писать), разве это будет лодка? Она превратится в плот! – говорил один поэт. – Разрушится наша культура!» И вот стройными рядами французский народ пошёл на штурм, и, естественно, такой реформы не произошло.

Мария АКСЁНОВА: Что касается защиты языка. Любая большая страна, как, например, Россия или Китай, имеет много диалектов. Поэтому, как верно заметил Дмитрий Петров, язык в такой стране надо защищать, как минимум, от распада. Нужно защищать единство русского языка.

По поводу того, что якобы грамотность формы вторична, а главное – содержание… Ведь не понятно, где проходит граница того и другого. Возьмём, например, выражение «гол как сокол». Возникает вопрос – почему сокОл, а не сОкол? Если мы вспомним, что на самом деле со-кол – это было большое стенобитное орудие, то тогда становится ясно, что «сокол» как птица – совсем другое слово. Почему «мусоропровОд», когда есть слово «прОвод»? Потому что «прОвод» связан с электричеством, а провОд – то, что проводит. То есть очень многие вещи, связанные с формой, объясняются содержанием и закрепляют его. И почему на защиту языка встают в первую очередь поэты? Вспомним Маяковского. Где у него граница между формой и содержанием? Знаменитая лесенка – такая же часть его поэзии, как, собственно, звучание стихов. Взять любое театральное представление: форма и содержание абсолютно едины. Поэтому люди стоят за грамотность, за защиту формы.

Если бы я принимала решение о необходимости проходить тесты и сдавать экзамены на грамотность для чиновников и госслужащих, то я бы их заставила это делать. Я считаю, что люди, которые говорят с экранов телевизоров, которые пишут и принимают законы, которые выступают публично, они несут ответственность за то, чтобы говорить правильно, потому что их речь запоминается, их речь цитируется. А у нас часть уголовного жаргона перекочевала в послания федеральному собранию. Всё – теперь это уже узаконенные «литературные» слова. Я считаю, что должны быть экзамены и должна быть специальная подготовка.

Владимир ПЛУНГЯН: Я бы сказал, категорически не надо защищать язык. И не просто не надо – ни в коем случае нельзя этого делать, это вредно. Или можно сказать так: единственное, от чего надо язык защищать, это от тех людей, которые хотят язык от чего-либо защищать. Давайте порассуждаем: от кого мы хотим защищать язык? От людей, которые на нём говорят. То есть от нас самих. То есть мы хотим защитить наш язык от самих себя. Ну, в каком-то смысле это верно, потому что мы являемся источником всех пороков. Но язык-то тут ни при чём, язык таков, какие мы есть. Поэтому если нас что-то не устраивает в том, что происходит с языком, нужно обратиться не к языку, а к обществу и заняться им. Но это всё равно, что защищать зеркало от того, что в нём отражаются кривые, косые и горбатые люди. Зеркало не надо защищать, просто не надо их отражать в нём. Здесь совершенно не та причина и не то следствие. Язык – это явление природы, которое развивается по своим законам, и если нам что-то не нравится, нужно думать не о языке, а о других сущностях. Более того, появление речей о защите языка – это очень часто признак тоталитарного и в целом не очень здорового общества. Это лишний повод к репрессиям, к тому, чтобы разделить граждан на людей разного сорта (грамотных и неграмотных), то есть репрессивное, иерархическое, стагнирующее общество очень любит дискурс о защите чего-нибудь от кого-нибудь. И люди это поддерживают, потому что у них не очень верное представление о том, что такое язык. Но это социальное явление. И здесь как раз просветительская деятельность лингвистов была бы очень уместна.

Алексей МИХЕЕВ: Я бы согласился с тем, что защищать не надо, но, мне кажется, что ошибка в самой постановке вопроса, которая предполагает, что язык – это некий объект, который может быть либо защищён, либо не защищён. Язык – это субъект, который саморазвивается и не нуждается в защите от кого бы то ни было. Но здесь я подумал о другом аспекте темы. Русский язык действительно нуждается в защите, но не в плоскости социальной, а в плоскости геополитической. На сайте «Словари XXI века» девяносто процентов новостей, которые касаются языка, это новости о бытовании русского языка в каких-то пограничных регионах. И по большей части – в республиках бывшего Советского Союза: Украина, Прибалтика, Кавказ – это пространства, где русский язык есть и, наверное, нуждается где-то, можно сказать, и в защите. Поэтому сама формулировка – защита русского языка – имеет право на существование, но именно в таком геополитическом аспекте.

Дмитрий ПЕТРОВ: Кто-то из германских политиков сказал: «Если вы хотите мне что-то продать, а я хочу у вас купить, то мы будем говорить по-немецки. А если вы что-то хотите купить, а я хочу продать, то мы будем говорить на вашем языке». Это одна из форм мотивации, которая, несомненно, помогает сохранению языка и мотивирует многих людей на его изучение.

Владимир ПЛУНГЯН: Такие оценки действительно существуют, но они связаны не с самим языком, а с теми условиями, в которых язык пребывает. Поэтому, если мы хотим, чтобы наш язык ценили, мы должны предъявить ценный, качественный товар, который на этом языке существует.